Милославская молча кивала. В итоге согласие на возможное возвращение на Русь было от неё получено и все вздохнули с облегчением, после чего мужчины отправились на обед. За столом Карпинский напомнил о ярославцах, дожидавшихся встречи с царём сибирским.
— Пётр, завтра ярославцами твоими займёмся! — с удовольствием вдохнув аромат грибного супа, воскликнул Вячеслав. — Сегодня я в университете буду занят до вечера, ты с Павлом часам к восьми заходи ко мне, всё обговорим. Володя, Ярослав, — обращаясь к гремящим ложками товарищам, сказал Соколов. — Вас я тоже жду.
Утро следующего дня
— А-а-а! Крестна сила!
Внезапный сдавленный вопль, донёсшийся со двора, свалил Афанасия с лавки на застеленный плетёными циновками дощатый пол. Дядька Иван, почивавший на широкой кровати, тоже проснулся и, поводя осоловелым взглядом, силился понять, что вдруг случилось. Афанасий, поняв, что стоит на четвереньках, помотал головой, пытаясь прогнать остатки сна, после чего поднялся на ноги. В голове немного шумело — вчера купец здорово налакался местных наливок в кабаке, или, как его называли ангарцы — в баре. Причём упился ярославец задаром — добрые ангарцы угощали его щедро, свистели да хлопали его по плечам, когда тот затеял пляски под залихватские мелодии местных музыкантов, выступавших в том баре.
— Нешто случилось что? — старший братец Николай приподнялся и резво встал со своей кровати, утирая сонное лицо. — Кто там вопил?
— Верно, Кузёмка, подлец, — пробурчал Иван Гурьевич. — Ведь с тобою, Афонька, вчера плясал, будто юродивый в баре том, а сегодня, вишь, голосит...
Застучали в сенях сапоги, смолкнув перед дверью в горницу. Тут дверь отворилась и, оттолкнув одного из купеческих слуг, за порог протиснулся приказчик Кузьма. Вид его был лихой — борода всколочена, глаза горят огнём, зубы лязгают от испуга. Ни дать, ни взять — тронулся умом приказчик!
— Эй, Кузёмка! — поразился Афанасий, умываясь из тазика, что стоял на лавке у печи. — Ты ли это? Что приключилось, сказывай!
— Там... Голос, будто бабий! Из ведра железного! Истинный крест! — затараторил Кузьма, сбиваясь от волнения.
— Тьфу! Вот дурень, — проговорил Иван Гурьевич, одевая кафтан. — Как вчера языком молол с ведром ентим и страху не имал вовсе. А ныне — с пьяных глаз, нате, спужался!
Племянники разом захохотали, припоминая, как упившийся приказчик на потеху собравшимся на площади ангарцам пытался перекричать репродуктор, из которого лился девичий голос, сообщавший всякие разные сибирские вести. Сами Назарьевы уже прознали, что за штука репродуктор и как из него голоса да музыка звучат, а потому снисходительно пожурили приказчика, приказав тому выспаться и более не появляться на людях в непотребном виде.
— Стыдоба! Онгарцы перстом на тя кажут да смеются, дуралей! — держась обеими руками за широкий пояс, Иван Гурьевич с явным удовольствием корил сконфуженного Кузьму.
— А то не видать тебе царя Сокола — не пустят в кремль! — вслед за дядькой ухмыльнулся Афанасий, садясь на лавку и ожидая, когда слуга расчешет волосы гребнем.
— Дядюшка, — заговорил более серьёзный Николай. — Ты давеча хотел причалы осмотреть речные, пойдём ли?
— Ладно, хорош лясы точить! — рявкнул Назарьев-старший. — Пошли-ка, прогуляемся да обговорим дела наши.
И уже скоро небольшая процессия ярославцев в лице трёх купцов и держащихся за ними четвёрки крепких молодых приказчиков, неспешным шагом отправилась по залитой солнечным светом широкой Байкальской улице. То и дело мимо них проезжали повозки, причём те, что двигались вниз по улице, к причальным складам, в основном шли порожние, обратно же кони тянули гружёные телеги. Несмотря на погожий день, людей на улице было мало, а которые и попадались ярославцам, выглядели весьма занятыми. То молодой парень с кипой бумаг подмышкой, не меняя задумчивого и донельзя серьёзного выражения лица, обойдёт купеческую компанию, не забыв, впрочем, пожелать гостям столицы доброго дня, то пожилой ангарец в сопровождении нескольких отроков-учеников, одетых в одинаковые одежды с нарукавными нашивками в виде стилизованной домны, проходит сквозь Назарьевых, что-то бубня сопровождающим его и не обращая внимания на встречных.
— ...вот потому-то свинцовые капли, падая по трубе из плавильни, что стоит наверху, в полёте и принимают круглую форму, становясь картечинами уже перед падением в чан с водой внизу... — услыхал скрипучий голос старика Афанасий, проводив сию компанию удивлённым взглядом, а приказчики и вовсе шарахнулись в стороны, освободив ангарцам середину дорожки.
— Иван Гурьевич, — поравнявшись с дядькой, Николай заложил руки за спину и принялся вышагивать, подражая ему, — скажи, чего ждать от царя сибирского? Даст ли помочи, али затребует взамен людишек наших? Слыхал я, будто в людишках он нужду немалую имает, вот и...
— Цыц, Николка! — оборвал его купец, нахмурившись. — Гляди, не ляпни оное при других! Наведёшь страху! Вона, приказчики наши — ишь, рожи как у борова отъели, а ныне от любого онгарца уворачиваются, будто сила то нечистая.
— Так не без того, дядюшка! — яростно зашептал старший братец. — И пароходы, что сами по реке ходят, и крюк на цепи, что товарного веса подымает, будто сотня мужиков... Смрадом чёрным исходят, железом гремят да пыхтят, словно черти в бочке.
— Ой-ой, Николка, — Назарьев остановился близ открытой в сторону улицы двери, над которой на цепочках висел, раскачиваясь по ветру, искусно вырезанный сапог и, смерив насмешливым взглядом племянника, проговорил:
— Тот винтовальный мушкет, что ты в Енисейске взял, руку тебе не жжёт, аки пламень дьявольский? Много ли в нём нечистой силы? Вона, батя мой — и не такого слыхал на Яике от купцов, что до Хивы ходили! Ты лучше подумай о том, что ежели мы золотишка не достанем, то по миру пойдём! — повысил голос Иван Гурьевич и добавил авторитетно:
— Царь Сибирский поможет, иному и не бывать! Я так думаю.
Отставший от Ивана Афанасий, о чём-то поговоривший с одним из приказчиков, нагнал Назарьева и, озабоченно оглядываясь, сказал Ивану Гурьевичу:
— Дядька Иван, Фролка говорит, будто от двора, что нам определили, за нами девка ходит... Приглядывает, небось.
— И что с того, Афонька? Хорошо, что пригляд держит, ведь случись беда, вона — Николку от чертей оборонит враз, коли те из бочки полезут! — схватившись за живот, довольный своей шуткой купец в голос расхохотался. — Пошли, робяты! Нешто до темени к причалам иттить станем?
Вскоре ярославцы попали на набережную, прошли по тенистой аллее, встретив там сидящих на лавочке двух стариков, с увлечением двигавших чёрные и белые кружочки по доске, рядом с которыми стояли трое пареньков, чесавших затылки. Сойдя с дорожки и спустившись по каменным ступеням лестницы к берегу, купеческая братия подошла к причальным строениям. Там, наблюдая за разгрузкой подведённой к берегу баржи да расторопной работой складских рабочих, Назарьевы пробыли до самого обеда, на который они были приглашены в кремль, стены которого были совсем недалече.
— Что же, пора к царю Соколу идти... — только и успел проговорить Иван Гурьевич, когда его внимание привлекла та самая девка, которая следила за ярославцами от самого двора. Сейчас она снова появилась — рукою поманив ближайшего к ней Афанасия, она что то сказала ярославцу да мило улыбнулась, после чего ушла в сторону двухэтажного здания, стоявшего перед складами. А смущённый молодой купец вернулся к Назарьеву, сообщив, что на улице всю их компанию ждёт...
— ...бричка... — закончил он, пожав плечами.
— Что же, пойдём! — Иван Гурьевич первым отправился к каменной лестнице, ведущей к набережной.
И правда, на улице стояла повозка, с вычурно вырезанным орнаментом, запряжённая двойкой парадно украшенных лошадей, а в возке том находились несколько рядов креслиц, на которых и расселись ярославцы. Назарьев был бесконечно доволен — ещё бы, проявленное к ним со стороны сибирского царя уважение дорогого стоило!
— Прошу паны... — пожилой возница, одетый в богато расшитые едва ли не золотыми нитями одежды, с улыбкой приветствовал своих пассажиров, мешая русские и польские слова, а вскоре, сопровождаемая двумя конными даурами, бричка покатила к открытым настежь восточным воротам кремля.
Купцов приняли в тронном зале, используемом ангарцами довольно редко. На этот раз для гостей из далёкого Ярославля открыли это просторное помещение, обставленное изящной корейской мебелью, стены которого были задрапированы расшитой тканью на манер французских гобеленов. Глаза входивших сюда моментально разбегались от обилия золотого и серебряного цветов, сверкающих зеркал, в которых отражались солнечные лучи, проникавшие в залу сквозь огромные составные окна, в которых помимо стекла использовалась и разноцветная слюда. Тут же на стенах висели несколько полотен одного из первоангарцев, который заново открыл в себе талант художника после того, как попал в этот мир. Он писал тот, покинутый им мир — виды больших городов с широкими проспектами, полными людей и автомобилей, акватории портов с огромными пассажирскими лайнерами, туристическими пароходами и яхтами, а также стройки с остовами зданий, высокими кранами, над которыми плыли облака.
— Соцреализм... — уже давно бросил кто-то, увидев первые наброски автора.
Теперь же бывший инженер с судоремонтного завода, помимо руководства участком на заводе, ещё и преподавал в железногорской школе факультатив по изобразительному искусству, создавая стиль того самого реализма.
Назарьевы, после недолгого ожидания в холле, наконец были приглашены в помещение, где недавно принимали депутацию дючерских князцов, а около года назад побывали послы от джунгар. Войдя в тронный зал, купцы едва не повалились на пол, но предусмотрительно поставленные при входе гвардейцы-дауры подхватили их под руки, не дав свершится логичной, по мнению ярославцев процедуре.
Отказать в глубоком поклоне сидевшему на возвышении Соколу не было возможности и после оного, Вячеслав милостиво приветствовал гостей, предложив им сесть за большой круглый стол, что стоял перед троном. Позже за стол сели Грауль, Карпинский и Лука Кузнецов, представитель Матусевича.
— Итак, Иван Гурьевич, — начал Грауль, заставив сердце купца сжаться — при самом царе сибирском его, купца, вдруг взялись именовать отчеством, будто знатного дворянина или боярина!
— Знаем мы, что привело тебя к нам. Знаем, куда ты желаешь попасть, поясни же теперь, почему желаешь так далеко забраться ради злата, коего и иных местах сыскать можно?
— Да... Про иные места мне не ведомо... — замялся Иван, утирая рукавами кафтана обильно струящийся по вискам и шее пот. — А о золотишке том, мне точно ведомо. Был на той землице человечишко, он всё и обсказал...
— На Аляске? — уточнил Карпинский, на что Назарьев энергично кивнул, шумно выдохнув.
— Наверное, казачья ватага, которую кто-то из местных охотников навёл. Так-то там делать нечего, — рассудил Лука, — промыслу никакого.
— Так какое дело тебя так далеко погнало, Иван Гурьевич? — продолжил Грауль.
— Да крепостица... Ту, что батюшка мой... Городок на Яике, — собрался с мыслями купец. — Гурий Назарьев, который... Поставил на Яике-реке крепостицу деревянную, а брат мой, Михаил, отец ихней, — Иван показал на сидящих, словно истуканы, братьев, — вызвался каменную крепость строить — чтобы оборонится от ногайцев, калмыков да воровских казаков. Государь дозволил Михайле ставить крепость да токмо... — горестно развёл руки в стороны Назарьев.
— Что же случилось? — спросил Карпинский.
— Ныне в нужде великой семейство наше пребывает, взявшись за крепость ту. Долгов дюже много, а платить надо. Да ещё астраханцы шалят, всё спалить пытались, а сынов Михайлы едва не забили... Вот ежели золотишка, о коем я слышал, взять — то будет нам спасенье от позора великого, — сказавши это, купец поклонился Вячеславу и замер, ожидая то ли дозволения сесть, то ли дальнейших вопросов.
Увидев знак от Грауля, купец сел на своё место, поглядывая на Соколова. Вячеслав, выдержав недолгую паузу, заговорил:
— Каков же долг за крепостицу?
— Почитай, уж семь тыщ золотых рублев, да ишшо немного, — горестно разведя руки в стороны, ответил Назарьев. — Ежели наши рыбные промыслы на Волге в казну отдать — того мало будет, придётся и торговлишку сворачивать. Эх!
— Иван Гурьевич, — снова заговорил сибирский властитель, заметив, как простое и привычное на Ангаре именование отчеством, заставило ярославца, сильно взволнованного этим неслыханным доселе уважением густо покраснеть, — а если мы оплатим твои долги?
— Как так? — растерянно выдохнул Иван. — Нешто тебе промыслы отдать?
— Нет, промыслы нам без надобности, — доброжелательно улыбнулся Вячеслав, огладив ладонью седую, до последнего волоса, бороду. — Ты и нам, и отечеству твоему, и себе самому сослужишь службу. Службу немалую и весьма важную. Ангарский банк выдаст тебе десять тысяч золотых рублей, которые ты сможешь отправить на Русь с нашим караваном для оплаты всех долгов. Готов ли учинить со мною сей договор?
— Готов! — измяв в руках шапку, с готовностью ответил Назарьев, склонив на миг голову и снова посмотрев на Сокола.
— И не спрашиваешь, что за служба? — усмехнулся Вячеслав.
— Я на всё готовый, дабы позору избежать и честное имя семьи спасти! — волнуясь, проговорил Иван. — Токмо измену отечеству не потерплю!
— Что же, к измене я тебя не подведу, — удовлетворённо произнёс царь Руси Сибирской. — Павел, а теперь твой черёд!
Грауль кивнул, встав с кресла. Подойдя к покрытой тканью стене, он отвёл в стороны занавеси, явив собравшимся скрытую доселе огромную карту мира, закреплённую в казавшейся невесомой резной рамке.
— Гляди хорошенько, купец! — воскликнул Павел, призывая Назарьева подойти ближе. — Коли ты согласен на службу, то с сего дня быть тебе одним из основателей Русско-Американской компании. Договор и уставные документы уже готовы. От тебя нужна купеческая хватка и добрые люди, остальное мы берём на себя. В порту Владивостока, — Грауль указал на карте местоположение порта на юге Уссурийского края, — сядешь на корабли, кои отвезут тебя сюда, — ладонь Павла слегка коснулась западного побережья Северной Америки. Основать надо крепостицу, дома поставить да землю засеять — а она там добрая, два богатых урожая в год снимать будешь.
— Хлебом и прочей снедью будешь Аляску да прочие землицы государевы снабжать — выгоду свою иметь станешь, — добавил Карпинский. — А после, как крепко да основательно на ноги встанешь — укажем тебе на жилы золотые.
— Ох, Господи! — упав в кресло, воскликнул купец и обхватив руками голову, от великого волнения встормошил кудри. Племянники его сидели, кажется, боясь вздохнуть, напряжённые взгляды юношей устремились на дядьку.
К чести ярославца, он недолго пребывал в прострации и уже скоро собрался с мыслями, а речь его вновь приобрела деловые нотки:
— Значится, я со своими людишками должон факторию основати да царским воеводам на Алясочке хлеба да прочей снеди давать? — Иван Гурьевич почесал затылок, нахмурившись:
