— Чего надо? — в проеме показался один глаз дружинника.
— Мне... мне надо к князю... — Млад не ожидал, что с ним будут говорить через махонькое отверстие, — от этого неловкость и растерянность только усилились и заранее подобранные слова вылетели из головы.
— Князя нет, — сухо бросил дружинник и захлопнул окошко.
Младу показалось, что створкой тот хотел ударить его по лицу. Он постоял немного, приходя в себя, а потом постучал снова: громче, решительней и дольше. И собирался стучать, пока ему не откроют.
— Ну? — окошко открылось нескоро. — Чего долбишься? Много вас таких ходит, и все — к князю.
— Я волхв, меня зовут Млад Ветров, я сын Мстислава-Вспомощника, и меня прислал главный дознаватель. Мне нужно говорить с князем до его отъезда.
— А грамота главного дознавателя у тебя есть? И что-то по тебе не видно, что ты волхв... — прищурился дружинник.
— Пусть князю доложат обо мне, и он решит — говорить со мной или нет.
— Если я о каждом хитром просителе начну докладывать князю, он только и будет бегать к воротам и обратно. Грамоту давай, тогда и поговорим.
Окошко опять захлопнулось. Млад скрипнул зубами, взялся за кольцо и стукнул им изо всех сил. Дружинник не успел закрыть отверстия на засов и распахнул его снова.
— Какой настырный! Может, ты и вправду от главного дознавателя? — вздохнул страж ворот снисходительно.
— Ты должен помнить меня, — примирительно ответил Млад, — я тот волхв, что не подписал грамоту о смерти Бориса. Когда было гадание сорока волхвов, помнишь?
— А... Да, было дело... Тот тоже был в лисьей шапке...
По очереди стукнули три тяжелых засова калитки, и она распахнулась, едва не свалив Млада с ног, — отойти он не догадался.
— На самом деле, я тебя не обманул, — стражник поставил одну ногу на высокий порог, — князь уехал. С посадницей вместе, еще час назад. Не хотели беспорядков в Городище, да и из Новгорода того и гляди народ сбежится. Так что опоздал ты.
— А догнать не успею? — Млад посмотрел на лед Волхова: может, они еще рядом?
— Куда там! На этой кляче? Ты б видел, какие у них кони! Лучше, чем у гонцов. На тройках уехали, уже, небось, до Шелони добрались. И не пытайся!
Млад подумал, что Родомил бы поехал вдогонку даже "на этой кляче". И, пожалуй, из списка "любых средств" это средство вполне ему подходило.
— Попробую... — пожал он плечами и сел на коня.
— Смотри сам, — ответил дружинник, закрывая калитку.
Млад не услышал, как щелкали засовы, — развернул лошадь и помчался по пологому спуску к берегу Волхова. Стражник не обманул его — свежий санный след, окруженный следами копыт множества тяжелых коней, вел туда же.
Конь пал под ним на закате — околел на скаку: передние ноги подогнулись, проехали по льду с сажень, и круглый бок придавил Младу ногу всей лошадиной тяжестью. Падая, он едва не вывихнул плечо: подставил локоть, чтоб не ушибить голову об лед, — боль в правой руке несколько минут не давала ему пошевелиться.
Валенок, как всегда, застрял в стремени. Млад выехал в Городище, не заглядывая домой, не взяв с собой ни денег, ни еды в дорогу, ни огнива. Он даже не оделся толком, потому что собирался добежать до Родомила и вернуться обратно. И валенки, как обычно, надел на босу ногу... Лошадь он взял в университетской конюшне. И до того как оказался в одиночестве, без коня, в пятидесяти верстах от Новгорода, он не думал ни о еде, ни о холоде, ни о том, что никто не знает, где он и куда собирался.
Ногу он вытащил из-под лошади довольно быстро, но с валенком пришлось помучиться. Он устал и без этого: скакать верхом больше трех часов подряд с непривычки было трудно. Холод быстро прохватил его до костей: разгорячившись, Млад расстегнул полушубок и снял треух, а потом не сразу догадался запахнуться.
Поглядев на заходящее солнце над Шелонью, он быстро понял, что наделал и какой, собственно, глупостью было отправляться вдогонку за князем в одиночку. Долгая ночь, всего на минуту короче вчерашней, замаячила на востоке, наползая на небо темным пятном. А ведь он почти не спал и съел за последние двое суток только кусок хлеба с молоком... После подъема — после такого трудного и высокого подъема — он должен был отсыпаться сутки. И отдыхать еще столько же... Ему иногда казалось, что подъемы наверх высасывают из него кровь.
Млад вздохнул и двинулся в сторону Новгорода: если не останавливаться, то к рассвету можно добраться до дома. Ну хотя бы до Городища... Идти в Псков пешком, без денег, в валенках — это глупо. Да и гораздо дальше.
То, что под копытами коня выглядело легким снежным налетом на льду, под ногами оказалось довольно глубоким снегом. И валенки скользили по льду совсем не так, как подковы. Сначала Млад не замечал этого, но через час начал уставать, постоянно стараясь удержать равновесие.
Ночь наступила быстро, и с ее приходом поднялся ветер. Разбегаясь над гладкой рекой, он гнал впереди себя легкий верткий поземок и тоненько, надсадно гудел в ушах. Шелонь текла удивительно прямо, берега ее, поросшие лесом, в темноте были однообразны и черны, и через некоторое время Младу стало казаться, что он не продвигается вперед, а скользит на месте.
Ни одной деревеньки не встретилось ему за два часа, да он мог и не увидеть их снизу, если там не горели огни.
Он шел и думал о том, что на этот раз точно действовал по правилу: я сделал все, что мог. И, конечно, у него ничего не вышло. Тысячу раз прав был его отец: надо стремиться к достижению цели, а не пытаться испробовать все доступные средства. Много же надо ума, чтоб загнать лошадь... Если бы он не торопился, то к утру был бы в Пскове, а не в Новгороде. И уж наверное не умер бы от голода без денег.
Сначала он еще размышлял о чем-то, пытался уложить в голове то, о чем говорил с богом, вспоминал стычку с Градятой и Михаила-Архангела. Но вскоре натер валенком ногу и не думал больше ни о чем, кроме как о возвращении домой: через две версты пришлось оторвать подол у рубахи, чтоб сделать портянки, иначе бы он не смог идти.
А потом ему хотелось есть и спать. Накатанный санями и взрытый копытами путь пошатывался перед закрывавшимися глазами и казался бесконечным подъемом, восхождением на сказочную гору: то пологим, то крутым настолько, что руки касались снега.
В первый раз он упал, пройдя не меньше двадцати верст: если бы не боль в разбитом локте, Млад бы уснул, не заметив падения. Он растер лицо снегом, поднялся и пошел дальше — глаза начали закрываться через несколько шагов. Однообразие и скука кружили голову, звон ветра в ушах убаюкивал, прямая дорога навевала сон, а уставшее тело — после вчерашнего подъема, после непривычной скачки, после пройденного пути — умоляло об отдыхе.
Млад прошел еще верст пять или шесть, засыпая на ходу, когда понял: пятидесяти верст ему не одолеть. Он несколько раз сбивался с пути и неожиданно для себя оказывался по колено в снегу у самого берега. Нечего было и думать об отдыхе: стоило только присесть на снег, и он бы никогда больше не проснулся.
Хоть бы одна деревня попалась ему по пути! Не может быть, чтоб на Шелони не жили люди!
Он снова всходил на бесконечную сказочную гору, смотрел на ее недосягаемую вершину, пока не оглянулся: на черном, вспененном тучами небе ему померещились сполохи пламени и всадники на тяжелых конях. Он видел крепостные стены и приставленные к ним лестницы, он видел, как пушечные ядра крушат серо-желтый камень, как летят тучи стрел, в конце пути пробивая насквозь тела, одетые в тяжелые доспехи: война. Война поднималась из-за горизонта ему навстречу, и в этот миг он отчетливо осознал: этого будущего не избежать, оно катится прямо на него, словно горящее бревно, пущенное с крепостного вала. Ему не остановить его, не удержать — не изменить.
Что-то изнутри толкало его и толкало: открой глаза, иначе ты не увидишь этого будущего! Он противился этим толчкам, он отмахивался от них руками, как от назойливых мух: его разбудила боль в локте. Млад в испуге распахнул глаза и вытер лицо снегом: он лежал на льду и не знал, сколько прошло времени. Может, четверть часа, а может, и несколько часов. Он встал на гудевшие от усталости ноги и шагнул вперед — тело затекло и не хотело шевелиться, но короткий отдых все же немного разогнал сон, хотя и ненадолго: Млад прошел не больше версты, когда увидел, что берега Шелони разбегаются в стороны вместо того, чтоб сходиться. Он думал, что у него снова кружится голова или он опять засыпает.
Не пятьдесят верст. Гораздо больше. Неудивительно, что конь пал, — гнать его во весь опор, за три часа проехать такое расстояние! Перед ним расстелилась гладь Ильмень-озера — не меньше сорока пяти верст до Новгорода...
Млад в отчаянье опустился на колени — какие сорок пять верст? Он не пройдет и нескольких шагов! Он посмотрел вперед — бесконечный берег уходил за горизонт, бесконечная снежная гладь лежала по правую руку.
Он не сразу заметил огонек на берегу и не сразу понял, что это ямской двор. И если бы мог бежать — обязательно побежал бы. Подниматься на берег было тяжело и скользко, он съезжал вниз, пока не заметил рядом с тропинкой пологий спуск для саней.
Избушка с освещенным окном стояла перед конюшней и сеновалом, крыльцом обращаясь к Новгороду. Млад, пошатываясь, подошел к ней сзади и заглянул в окно: вдруг смотрители спят? Тогда лучше постучать в окно, а не в дверь.
Стекло было закопченным, мутным и неровным, но освещал избушку десяток свечей на высоком железном подсвечнике. Млад присмотрелся и увидел за столом двоих: один человек сидел к нему лицом, другой — спиной. Млад протер стекло рукавом и хотел постучаться, как вдруг тот, что сидел к нему лицом, указал рукой на окно, и сидевший спиной оглянулся.
Млад отпрянул от окна в темноту: из ямской избушки на него глянул Градята. Через секунду тень накрыла освещенное окно — кто-то выглянул наружу.
Сон слетел с Млада, как сухой лист с ветки, стоило только тряхнуть головой. Он потихоньку отошел к сеновалу и укрылся за столбом, поддерживавшим крышу. И вовремя: стукнул засов, скрипнула дверь, и на крыльце раздались шаги.
— Эй! — спросил незнакомый голос. — Кто здесь?
— Да ветром стукнуло, — Млад узнал голос Градяты.
— Зачем собаку убил, а? Сейчас бы точно знали, ветром стукнуло или нет.
— Да ну ее. Брехала... Пошли в дом, холодно.
— Погоди, фонарь возьму. Неспокойно мне.
— А ты успокойся, — раздраженно бросил Градята. — Соображаешь? На тридцать верст вокруг ни одного человека, ночь-полночь!
— Гонцы и в ночь-полночь туда-сюда едут, — задумчиво ответил незнакомец, спускаясь с крыльца.
— Гонца бы мы издали услышали.
Млад прижался спиной к колючему, плотно уложенному сену.
— Градята, — тихо позвал незнакомец, остановившись в двух шагах от сеновала.
— Что?
— Иди сюда...
Снег заскрипел под сапогами. Млад перестал дышать.
— Ну? — Градята остановился рядом с незнакомцем.
— Понюхай. Воздух понюхай... он здесь. Рядом где-то. Я его чую.
— Ерунду говоришь, — неуверенно пробормотал Градята.
— По?том пахнет. Неужели не слышишь? — незнакомец протянул руку к сену и провел по нему кончиками пальцев. — Принеси фонарь.
— Ты чокнутый, — крякнул Градята. — Пошли в дом, здесь никого нет. Я бы давно заметил.
— Не скажи... Белояра ты не чуял. Не помнишь? Тоже хвастался, что за версту его почуешь, а он нам навстречу в двух шагах вышел. А?
— Волхвы ночами по сеновалам не прячутся. Но если хочешь, я схожу за фонарем.
— Сходи. Я его посторожу.
— Вот зарежет он тебя по-тихому, когда я уйду, — рассмеялся Градята по дороге к крыльцу.
— Ничего. Не зарежет, — уверенно ответил незнакомец.
Далекое ржание коня раздалось снизу, с озера, в конюшне заволновались лошади, кто-то из них ответил на призыв собрата.
— Гонец! Градята, гонец! В конюшню! — крикнул незнакомец и кинулся к избушке.
Градята скорым шагом прошел мимо Млада, откинул засов, запиравший ворота конюшни, и исчез внутри, прикрыв ворота за собой. Млад осторожно передвинулся в сторону и спрятался поглубже между стеной конюшни и сеновалом. Конский топот быстро приближался, и вскоре стало ясно, что к ямскому двору едут два всадника — со стороны Новгорода.
Через минуту незнакомец вышел на двор в тулупе, с фонарем в руках, и, пока гонцы поднимались вверх по берегу, успел осветить место, где минуту назад стоял Млад.
— Здорово, хозяин! — тот, что ехал первым, спрыгнул с коня.
— И вам здравия. Проходите в избу, отдохните, пока я коней седлаю...
— Нам не надо коней менять. Мы потихоньку едем, человека ищем. Не забредал к тебе никто?
— Нет, сегодня никого не было, — пробормотал незнакомец — смотритель ямского двора — и, передернув плечами, оглянулся на сеновал. — А кого ищете-то?
Млад насторожился.
— Профессора из университета. В последний раз его в полдень с Перыни по дороге на Шелонь видели.
— Нет, не заезжали ко мне профессора, да и увидел бы я сани издали. Князь проехал, посадница проехала, а больше на санях я никого не видел.
— Он верхом ехал.
У Млада не осталось никаких сомнений: ищут именно его. Он кашлянул и выбрался из своего убежища — всадники были вооружены саблями. Градята бы не посмел выйти... Смотритель шарахнулся в сторону, словно увидел привидение.
— Вы меня нашли... — пожал плечами Млад.
— Ты — Ветров? — спросил тот, что сидел на коне.
— Да. У меня пала лошадь верстах в двадцати пяти отсюда.
— А чё прятался-то? — удивился второй.
Млад подошел ближе:
— Если вы скажете мне, кто вас послал...
— Нас послали из службы главного дознавателя.
Млад глянул на смотрителя, который отошел на шаг назад и готовился то ли бежать, то ли ударить Млада фонарем по голове.
— Здесь двое преступников. Один из них неделю назад пытался меня убить. Он прячется в конюшне. Возможно, они имеют отношение к вчерашнему убийству гонца из Пскова. Он же был убит неподалеку?
Смотритель попятился при первых его словах и опустил фонарь. Даже после тусклого света свечи за закопченным стеклом темнота на миг показалась непроглядной. И в этот миг легкие ворота конюшни распахнулись, конь под Градятой заржал и попытался стать на дыбы, кони гонцов рванулись в стороны от неожиданности, в темноте тускло мелькнуло широкое сабельное лезвие. Млад не сомневался, что удар обрушится на него, но просчитался — Градята ударил смотрителя в темя, и можно было не сомневаться: это смертельный удар. На землю со звоном разбитого стекла упал фонарь, конь Градяты грудью сбил Млада с ног, треух откатился в сторону, Млад ударился головой, и тут же тяжелое копыто припечатало его плечо к земле. Но умное животное шарахнулось от упавшего человека. Градята не теряя времени пришпорил коня и понесся вниз во весь опор.
