Одинокий путник

— Да? По-моему, это такое сильное оружие, что к нему нечего больше приложить.

— Если бы сегодня светило солнце, это оружие повернулось бы против тебя, Дамиан. Не мальчишка, так волхв догадался бы остановить тебя с его помощью. Как видишь, обладание крусталем не сделало их неуязвимыми.

— Ты хочешь сказать...

— Да. Я хочу сказать, что в пасмурную погоду крусталь не более чем ценность, обладать которой захочет каждый. И что ты сделаешь без солнца против войска Новоградского, например? Ничего!

— Я уже говорил: нам нужен облакогонитель. Невзор, с его умением предсказывать погоду, с его заклинаниями дождей, вполне нам подойдет.

— Ты обольщаешься, — фыркнул авва. — Боги помогают Невзору, когда он просит дождей на поля, но кто тебе сказал, что они разгонят облака для осуществления твоих честолюбивых замыслов?

— Авва, что я слышу? — Дамиан изменился в лице, и голос его прозвучал тихо и испуганно. — Ты говоришь о поганых идолах? Деревянных истуканах?

— Оставь, Дамиан! Перед тобой лежит подарок одного из этих истуканов, а ты продолжаешь сомневаться в их существовании? Я думал, что отсутствие божьего страха в тебе — знак того, что ты понимаешь, с кем имеешь дело, а оказывается — ты просто недальновидный болван!

Архидиакон проглотил оскорбление, не поморщившись.

— Но... но ведь это означает...

— Да, именно это оно и означает.

— Авва, но почему? Почему ты выбрал служение именно этому богу, если мог выбрать любого другого?

— Потому что с ним можно договориться, — не моргнув глазом ответил отец-настоятель. — Во все времена люди делились на две части — жрецов и их паству. Не всякий служитель бога — жрец. Колдун был жрецом, в нем не было страха перед жизнью, он носил всего один оберег, да и тот не для защиты от темных сил, а из любви к миру, от желания быть причастным к нему. И вспомни, сколько этих звонких железяк ты снял с его наперсника. Десять? Больше?

— Но мы-то носим только крест.

— Да, но посмотри на Паисия, посмотри на схимников, гниющих в своих выгребных ямах, — это жрецы? Нет, они просто преуспевают в желании быть паствой. Овцами. Самыми покорными и самыми преданными овцами. Мне казалось, что ты не стремишься стать бараном в их стаде. И уж тем более смешны попытки этих агнцев увлечь за собой других овец. Нет, для того, чтобы вести стадо на бойню, бараны не подходят.

— Авва... ты пугаешь меня...

— Что, не хочешь? Иди, поклонись Невзору — колдуну кланяться поздно. Их богам не нужны стада покорных овец, но и служить им нелегко. Для того, чтобы подняться над стадом овец, не нужно быть их пастухом, достаточно стать козлищем, вот почему я выбрал этого бога. Подумай, как легко управляться с теми, кто основной добродетелью считает покорность! Вот почему твои честолюбивые планы — дурь и химера. Не за землями, не за деньгами и властью надо охотиться. Овладевай душами, и власть придет к тебе сама, Дамиан. И Бог не забудет тебя, когда тебе придется предстать перед его ликом.

На лице аввы застыла брезгливая маска — по всему было видно, что он разочарован в архидиаконе.

* * *

В декабре монахи начали готовиться к Рождеству, и рождественский пост ввел Лешека в грех уныния. Горьковатая похлебка из сушеных грибов с мокрым хлебом, каша без масла и тушеная репа через три дня встали ему поперек горла. Он всегда был равнодушен к еде, а тут начал испытывать постоянный голод и ел гораздо больше обычного. И даже поправился — матушка и не подозревала, что ее несбыточная мечта сделать его толстеньким так легко осуществима: всего-то и надо было держать его на хлебе и воде.

Погода тоже не радовала — морозы сменились пасмурной сыростью, печи теперь топили раз в три дня, и насельники начали простужаться. На службах постоянно слышался кашель и хлюпанье носов, и Лешек недоумевал: неужели и от этого они не умеют лечиться? Ведь это же так просто! Иногда хватало жаркой бани, чтобы избавиться от хвори, но и без нее он знал немало средств, избавляющих от насморка и кашля.

Как-то раз Лытка между делом обмолвился, что отец Варсонофий занедужил так тяжело, что его положили в больницу и больничный опасается за его жизнь. Лешек немедленно вспомнил, как колдун спас иеромонаха во время мора, и, как ни странно, почувствовал обиду: он не любил Варсонофия, и колдун тогда отнесся к иеромонаху с презрением, но вылечил же! А теперь Варсонофий умрет от какой-то простуды? Только потому, что больничный за всю свою жизнь так и не научился пользоваться простейшими отварами? Нет, больничный, конечно, был милым и добрым человеком, ухаживал за своими подопечными с усердием и сочувствием, но ведь столько лет колдун давал ему подробные наставления, кого и как следует лечить, а тот так ни разу и не смог применить их самостоятельно.

— Пойдем в больницу сходим, навестим отца Варсонофия, — предложил Лешек, презрительно сложив губы.

Лытка удивился и, наверное, ждал от Лешека подвоха; он и сам недолюбливал Варсонофия, хотя и изображал на лице благочестивое всепрощение, когда о нем заходила речь, но пожал плечами и согласился.

В больнице было жарко натоплено, и Лешек в первый раз согрелся, оказавшись рядом с больными. У постели Варсонофия он увидел уже знакомого ему высокого немого монаха. Больничный радостно приветствовал Лытку и долго рассматривал Лешека, но расспросить его так и не решился: наверняка он узнал его и наверняка слышал, что тот жил у колдуна, поэтому, когда Лешек попросил осмотреть иеромонаха, больничный ему не отказал и не удивился.

Отец Варсонофий лежал в горячке и, похоже, действительность не воспринимал. Губы его посинели, и крылья носа трепетали, с усилием втягивая воздух. Лешек раздел его и долго прислушивался к хриплому, свистящему дыханию, прижимая ухо к узкой желтой груди. Ребра поднимались неровно — правая половина отставала от левой, что никак не могло быть добрым знаком.

— Топи печку, — велел он больничному, пощупав пульс и заглянув больному в рот.

— Так ведь топили недавно! Еще не ушел жар-то.

— И топка горячая?

— Горячая, горячая! Хлеб можно печь!

Лешек усмехнулся и велел раздобыть штук восемь глиняных горшочков, чем мельче, тем лучше, и пока больничный собирал их и мыл, успел послать Лытку на кухню за тестом. По-честному, такое действо он производил только вместе с колдуном и был не вполне в себе уверен, но, судя по состоянию, жить отцу Варсонофию оставалось недолго и терять было нечего.

Лешек сам заточил нож, когда поставил горшочки в печь, обернув толстыми полосками теста их ободки, и нагрел его острый кончик в пламени свечи. Лытка смотрел на его приготовления с недоверием и страхом, подозревая в его действах богопротивный обряд, несовместимый с лечением иеромонаха.

— Лытка, не смотри на меня так, — Лешек и сам переживал. — В этом нет никакого колдовства, я колдовать не умею.

Немой монах помог Лешеку перевернуть отца Варсонофия на живот, но стоило Лешеку нагнуться над его спиной с ножом, как тот перехватил его руку и посмотрел на Лешека угрожающе. Лытка, похоже, испугался не меньше немого монаха.

— Я не собираюсь его убивать, — Лешек тяжело вздохнул и побоялся высвободить руку из крепкого захвата. — Я не причиню ему вреда, честное слово.

Но неожиданно на помощь ему пришел больничный:

— Не трогай его, Аполлос. Я видел, колдун однажды лечил так старого послушника, и тот остался жить.

Немой монах снова посмотрел Лешеку в глаза и неохотно разжал кулак. А у Лешека дрожали руки, когда он прикоснулся к пергаментной старческой коже острием — как колдун ни старался приучить его к твердости, Лешеку ее все равно недоставало. Что и говорить, к лекарскому делу способностей у него было не много. Колдун с легкостью вправлял вывихи и сломанные кости, рвал зубы, накладывал швы — Лешек же так и не научился действовать хладнокровно: он боялся причинять боль тем, кого лечил.

Варсонофий застонал, повел плечом и забормотал что-то неразборчиво: Лешек в испуге отдернул руку.

— Помоги мне, — попросил он немого монаха. — Я боюсь поранить его сильней, чем нужно.

Монах кивнул и прижал плечи старика к кровати. Лешек стиснул зубы и сделал несколько тонких неглубоких надрезов, так чтобы из них не начала сочиться кровь. Лытка принес нагретые горшочки из печи, не удержался и спросил:

— А зачем на них тесто?

Лешек усмехнулся, взял тряпкой первый горшок и снял с него толстую горячую ленточку, обжигая пальцы и хватаясь за мочку уха.

— Это чтобы ободок не нагревался и не обжег спину, только и всего, — он тронул край горшочка тыльной стороной ладони, убеждаясь, что тот не жжется, и прижал его к спине Варсонофия: горшочек постепенно втянул в себя кожу, — а ты думал?

Лытка улыбнулся ему в ответ — не иначе, думал он о поганых обрядах.

После того, как горшочки сняли со спины и вытерли густую темную кровь, скопившуюся под ними, Лешек велел завернуть иеромонаха в теплые одеяла и, не имея возможности долго готовить отвары, потребовал стакан горячего молока с медом.

— Так ведь пост... — прошептал Лытка в испуге.

— Ничего, он покается, когда выздоровеет, — мрачно ответил Лешек.

— Болящим можно, — подтвердил больничный.

Лешек рассказал больничному, какие растирания и отвары надо приготовить, и начал осматривать остальных лежавших в палате монахов, когда немой Аполлос, услышав звон била, поднялся с места и вышел вон.

— Лешек, пора идти на ужин, — сказал Лытка. — Мы опоздаем.

— А здесь я не могу съесть положенный кусок хлеба с водой? — поинтересовался Лешек.

— Конечно нет! А как же молитва? Лешек, хлеб насущный нам дает Господь, и вкушать его надо как положено, за столом, поблагодарив перед этим Бога.

— Знаешь, я, пожалуй, не пойду, — он склонился над послушником средних лет, которого бил сухой кашель. — А багульник тут есть? Если есть — надо заварить. Но лучше, конечно, семена просвирника. Нету?

Больничный покачал головой, нетерпеливо оглядываясь на дверь, — наверное, тоже собирался ужинать.

— Лытка, ты иди, — сказал Лешек другу. — Зачем ты-то будешь голодать?

— Нет уж, я останусь с тобой, может быть, смогу чем-то помочь.

Лешек провозился с Варсонофием до самой ночи, пока не почувствовал, что перелом болезни наступил: старик потел, горячка оставляла его, лицо порозовело, он начал понимать, что происходит, и называл Лешека учеником колдуна.

— Лешек, ты удивительный человек, — сказал Лытка, когда они направлялись в спальню послушников. — Ты похож на Исуса, ведь он лечил больных.

— Колдун тоже лечил больных, и я надеюсь, что когда-нибудь буду похож на него, а не на Исуса, — проворчал Лешек.

— Лешек, Исус принял мученическую смерть, спасая людей. Как ты можешь сравнивать его с колдуном!

Лешек остановился и взял Лытку за плечо:

— Колдун тоже принял мученическую смерть, — выдохнул он, — но спас он только одного человека — меня.

И ночью тихим шепотом рассказал Лытке о крустале и о том, что Дамиан собирается с его помощью отобрать земли князя Златояра — и не только их, и это будет война бога против людей. На этот раз Лытка не стал говорить, что Бог един, — он почему-то легко поверил в честолюбивые замыслы Дамиана и испугался.

— Ну вот, а я думал, что Дамиану конец! — с горечью сказал он.

— Почему? — удивился Лешек.

— Ты только никому не рассказывай. Мне отец Паисий передает все, о чем узнает. Ему же не с кем поделиться с тех пор, как погиб отец Нифонт. Авва рукоположил брата Авду, и сразу в сан иерея. Только об этом никто не знает, кроме некоторых иеромонахов и самого Авды. Паисия это возмутило — как это можно быть иереем тайно? Но они молчат, потому что ненавидят Дамиана. Дамиан еще не разобрался с Пельским торгом, а уже собирается идти дальше на север, но авва считает, что им не удержать тех земель, которыми они владеют. Сотня дружников — это очень мало. Дамиан хотел увеличить дружину втрое, но авве это не нравится — кто-то же должен дружину кормить, а Пельский торг доходов пока не приносит. И потом, дружники — они только считаются монахами, а на самом деле — обычные головорезы, особенно те, что пришли со стороны. Им ведь разрешили постриг на пять лет раньше, чем остальным, так некоторые постригаются после двух дней послушничества, и крестного знамения творить не умеют, и ни одной молитвы не знают.

— Знаешь, если Дамиан увеличит дружину втрое, он с аввой будет говорить совсем по-другому, — хмыкнул Лешек.

— Я понимаю. Но в последнее время авва вдруг сменил гнев на милость, и мы никак не могли понять почему. Оказывается, это из-за крусталя! Представь себе: не надо никакой дружины! Не надо идти на север! Земли Златояра богаче, крестьяне привыкли отдавать половину снопа, и железо там добывают! Да и с Пельским торгом можно разобраться за несколько дней!

Лытка скрипнул зубами и замолчал. Лешек ничего не сказал о том, что крусталь ловит души, он и сам толком не понимал, что это означает, но подумал: авва наверняка заинтересовался именно этим свойством крусталя.

— Лешек, это ужасно — то, что ты мне рассказал... — шепнул Лытка, — это так страшно... Неужели, чтобы служить Богу, нам нужно столько земель? Ведь монах должен обходиться малым...

— Лытка, прости, конечно, но ты не понимаешь главного: во-первых, служить богу не очень-то дешево. Посмотри на убранство церквей, посмотри на иконы в золотых и серебряных окладах, посчитай, сколько свечей сжигается ежедневно лишь в монастыре! Да этого бы хватило целой деревне на всю зиму! А книги? Ты знаешь, сколько стоит одна книга? И в книгах ваших нет знаний, в них только божественный свет, которым не накормишь голодных и не вылечишь больных. А сколько стоят праздничные ризы и мантии, ты считал? Ну, а во-вторых... Ты не поймешь меня... Новые земли — это новые души, которыми владеет церковь. Ты не видишь в этом ничего дурного, я понимаю. А я вижу. Только не начинай со мной спорить — бесполезно. Это новые стада баранов, которых приучают к покорности!

— Лешек, я бы поспорил с тобой, но сейчас не хочу. Как бы там ни было, а пользоваться крусталем — это все равно что предать Бога, даже во славу его.

Лешек хотел рассмеяться, но в темной спальне это прозвучало бы слишком непристойно. Их богу наплевать на предательство, ему все равно, какой ценой авва приведет стадо к его порогу! Но сказать об этом Лытке он не осмелился.

С этого дня Лешек каждый день приходил в больницу после ужина, если не служили повечерия, и помогал больничному. Из живицы с патокой и медом он наделал леденцов от кашля, которые охотно сосали все насельники, научил их бороться с насморком, нюхая лук, а в более сложных случаях сам готовил отвары, и пластыри, и растирания.

Лытка не оставлял его ни на минуту и, в отличие от больничного, на лету схватывал науку колдуна. Лешек учился восемь лет, и то не смог с колдуном сравняться.

— Знаешь, Лытка, я когда-то очень хотел, чтобы колдун и тебя тоже украл из монастыря. И сейчас думаю, что в этом был смысл! Ты бы стал ему лучшим учеником, чем я.

— Спасибо, конечно, но... — Лытка смутился и испугался этой мысли.