Устинья, дочь боярская-2. Выбор

— Платоша, поговорить нам надобно.

Ой, напрасно боярыню Варвару недооценивали.

Честолюбива она была не менее Любавы, и характер у нее был иным богатырям на зависть. Где может — проломится, где не сможет, там извернется, выползет, ужалит, еще чего придумает...

Платон свою жену не просто так уважал. Боярыня тихая-тихая, а такое ей в голову приходило, что к Платону и заглянуть не могло. Откуда бы?

А Варвара и придумывала разное, и в людях хорошо разбиралась, и подсказать могла.

Тихая она — тихая, да ведь и гадюки тоже тихие. А как цапнут, так гроб и готовь. А тихие, неприметные, спокойные...

Люди ее частенько всерьез не принимали, считали тенью Платона, говорили при боярыне разное. А она все запоминала, да не просто так — она потом все вспомнить могла, в дело пустить...

Но Аксинья Заболоцкая?

Не ожидал он такого от жены!

— Варенька?

— Платоша, скажи мне, царевича от Устиньи оторвать никак не получится?

— Покамест не получалось.

— А ежели вместо нее Аксинья будет? Понимаю, не она Федору люба, но ведь пропадает девка! А она глупенькая, податливая, ее обработать — дело минутное! Подумай — сама пришла, спать тут легла, часа два мне в юбку плакалась...

— Случилось у нее что?

— Пфффф! Горе горькое. Она в Ижорского влюблена, аж пищит.

— Романа?!

— Да что ты! Этот, хлыст зеленоглазый, коий за Феденькой хвостиком таскается, да на подачки царские ладится.

— А-а...

Романа Феоктистовича Ижорского, ныне покойного, Платон знал. А кого там племянник подбирает — есть ли разница? Сегодня один, завтра второй, абы Платону не мешали.

— Вот. Она это зеленоглазое любит, а Михайла Ижорский в ее сестру влюблен. Также, как и Феденька, и чем взяла только, зараза рыжая?

Были и у боярыни человеческие качества, были. И одно из них — зависть и ревность к чужому успеху у мужчин, ее-то Платон не за красоту оценил, за приданое брал, уж потом сжились — слюбились. А так она мужчинам и неинтересна была, сама не знала, почему? Вроде и все при ней, а нету мужского интереса. Вот и завидно ей сейчас было, и обидно слегка.

— А Устинья?

— Сегодня Михайла ей бежать предлагал, получил от ворот поворот. Решительный.

— Очень жаль. Сбежала б дрянь, сколько проблем бы решилось.

Варвара несбыточное обсуждать не стала, к насущному вернулась.

— Платоша, а вторая сестра Феденьке в жены не подойдет? Она и пойдет добровольно, и все сделает, что надобно. Покамест ей отомстить хочется, да сестре насолить?

— Подумать надобно.

Варвара ему платок протянула.

— Тут слезы ее и кровь. От волнения кровь носом у нее пошла, вот, сберегла я. Ты посоветуйся, вдруг да подойдет она Феденьке? Разом столько проблем исчезнет!

Платон лоскуток полотняный в карман сунул, жену к себе привлек, в щеку поцеловал.

— Умна ты у меня, Варенька! За то и ценю! И люблю тебя!

Варвара раскраснелась, в ответную мужа поцеловала.

— Сходи, любЫй мой, не до нежностей теперь. Вот бы с Феденькой устроилось все, я б порадовалась за племянничка. Да и за тебя тоже.

Платон и пошел.

А что тянуть-то? И так времени уж нет ничего остается.

* * *

— Брат. Позволь войти?

Не ожидал Борис, что Федор к нему явится, но и спорить не стал.

— Проходи, Федя, садись, рассказывай, с чем пожаловал.

— Поговорить нам надобно, Боря.

— Говори.

Не любил Борис младшего брата, да и что удивительного? Любят ведь не по общей крови, любят по делам. А какие у них с Федей дела были?

Да никаких!

Помогать в делах государственных Федор не рвался, гулянки ему куда как интереснее были. А ведь наследник! Не таким Борис был в его возрасте, понимал свой долг, принимал его. А Федору все трын-трава, кроме желаний его, да развлечений негодных.

Разговоров с ним Борис тоже не вел никогда. Тут же Любава налетала, с мамками-няньками, старшего брата в сторону оттирала...

Вот и получалось так-то...

Отцу Борис обещал о брате позаботиться, но любви все одно не было. Вежливость.

Просто вежливость.

— Боря, я жениться наконец хочу.

— И что с того? Вот отбор для тебя устроили, смотрины честь по чести. Смотри, да и женись, кто ж тебе мешает?

— Ты знаешь, мне весь курятник этот не надобен! Мне Устя нужна!

— И что с того?

— Я б хоть завтра женился! Да ты все дело затягиваешь!

Борис удивился даже. Не ожидал он от братца услышать такое.

— Я?

— Думаешь, дурак я? Не вижу ничего?

Как-то так Борис и подумывал. И дурак, и не видишь...

Затягивал. А как еще Устинью в палатах государевых оставить подольше? Она ведь не дура, за Федора выйти замуж не согласится, а как ее тут удержать? В гости приглашать?

Нельзя пока...

Тайно приходить? С родителями ее переговорить?

А зачем усложнять-то все? Потянуть чуточку время, и ладно будет. Потом уж она тут жить спокойно сможет, как царица, жена его.

— Ты мне, братец, ответь. У тебя мать болеет?

— Мне то не мешает.

— Угу. У тебя мать болеет, я жену в монастырь только что отослал, двоих боярышень чуть третья не отравила, а я должен о твоей свадьбе думать?

— Так чего там думать-то?

— Вот и не думай. Поди пока, за девушкой поухаживай, что ли? Ты ж ее и не знаешь вовсе. Что ей нравится, что любо, что не любо...

— С Устей я и сам разберусь! Ты мне скажи, когда свадьбу играть можно будет?

— На Красную Горку. И не ранее. И то — если Устинья согласится невестой твоей стать.

Федор даже рот открыл.

— Согласится, конечно.

Борис промолчал.

Было у него и свое мнение на этот счет. Нелестное. А пока...

— Иди, Федя. С Устиньей Алексеевной поговори, по саду погуляй, что ли. Сладится все постепенно, только время дай.

— Время, время... только о том и слышу.

— Иди, Федя.

Дверь закрылась, только что хлопнула, а Борис задумался, что делать ему. Федя жениться рвется... надо с Устиньей поговорить. И неволить ее не хочется, и время бы им выиграть, и всех вокруг пальца обвести. Только согласится ли она его супругой стать? Согласится ли рядом с ним жить, детей ему рожать — хоть и говорит она, что спину ему прикрывать станет, а все равно страшновато этот разговор начинать. Но лучше сразу определиться, так что Боря себя в руки взял.

Сегодня же и поговорит он с Устиньей, будет у них время, как в рощу поедут.

* * *

Марфа Данилова спала уже, когда что-то ей сквозь сон померещилось.

Что-то чужое, страшное... сон нехороший?

Комната темная видится ей, и в центре комнаты в жаровне огонь горит живой, над жаровней той котел на цепях висит, в него прядь черных волос летит.

— На плохую весть, на дурную смерть, на черную ночь, красоту прочь...

И стоит возле котла того баба страшная, жуткая, и лицо у нее такое...

Страшное оно.

Старое, сморщенное все, а глаза ровно и вовсе не человеческие, так бы змеиные глаза на лице человеческом смотрелись, страшно, жутко даже...

Она ложкой большой зелье мешает, что-то приговаривает, и мечется Марфа во сне, и страшно ей, и жутко... что-то недоброе надвигается, пальцы сами собой на крестике сомкнулись, да какая уж от него защита? Тут веровать искренне надобно, а она... какая уж у нее вера?

В Храме Божьем и то с парнями перемигивалась...

А жуть надвигается, и что-то темное ползет, и Марфу охватывает, и стонет девушка во сне, старается из черноты вырваться — и проснуться не может.

Нет, не может, и закричать сил нет, горло перехватило, и только слезы катятся из уголков крепко сомкнутых глаз, впитываются в подушку пуховую.

Что-то будет с ней?!

* * *

Борис хотел поговорить, пока до рощи ехать будут — не получилось.

Ветер шаловливый разыгрался, снег понес, неприятно говорить было, когда снежинки в рот залетают. Боря и рукой махнул.

Потом поговорит. Ладно уж, даст он себе поблажку маленькую, подберет подходящий момент. Добряна их на подъезде к роще встретила, как знала о приезде.

— Государь! Устя!

Устинья с коня спрыгнула, поклонилась.

— Поздорову ли, сестрица?

— Властью матушки Живы все благополучно. И ты, государь, проходи. Я смотрю, у тебя все намного лучше стало, но я и еще помочь рада буду.

Борис и спорить не стал. Затем и ехал.

— Добряна, поговорить бы нам.

— Слушаю, государь.

Замялся Борис, на Устинью взгляд бросил.

— Я пока на пригорочке посижу, отдохну, — Устя поняла, что царю узнать что-то надо. Не обиделась она, да и на что тут обижаться? У каждого свои секреты есть, она Борису тоже не все рассказала...

Пусть поговорит спокойно.

А она отдохнет, посидит...

В роще тихо было, спокойно, уютно. Главное — тихо. Очень Устинье этого не хватало. Спокойствия, защищенности, может, даже и стен монастырских. Там она к келье привыкла, к тишине и покою. А тут?

Затянуло ее в новую жизнь, закипело вокруг, забурлило, а она ведь не поменялась. И сейчас Устя просто сидела и слушала тишину.

Пронзительную.

Невероятную.

Тишина, казалось, была ощутима, она обволакивала и проникала внутрь, она ласкала и успокаивала. И Устя прикрыла глаза, отдаваясь всей душой этому редкому чувству.

Тихо. Безопасно.

Можно расслабиться.

Это — тоже счастье.

* * *

— Государыня Добряна...

Добряна рукой махнула.

— Зови по имени, государь, ни к чему тебе кланяться. Я тебя всегда в роще видеть рада буду.

— Спасибо, Добряна.

— И задавай вопросы, государь. Не так у вас много времени, а мне бы еще с Устей поговорить. И тебе полежать хоть немного, я тебя еще б полечила...

— Я о лечении и хотел поговорить. Я... я знаю, кем моя жена оказалась. Добряна, у меня могут дети быть?

Борис приговора побаивался. Но... лучше о таком знать. Государю наследник всегда надобен, и готовить его заранее требуется, иногда и за десять лет, за двадцать. А то упадут дела на голову нежданно-негаданно, растеряется следующий царь, а в делах государственных растерянность смерти подобна. Некоторые и вовсе для трона не годны, но как они к власти рвутся!

Волхва в государя всмотрелась внимательно, подумала пару минут.

— Ты ведь уже был отцом, государь. Что изменилось с той поры?

— Марина... могла она повредить что-то?

Добряна смеяться не стала. Вместо этого помолчала еще пару минут, к государю пригляделась

— Нет, государь. Все у тебя хорошо, и детей ты сделать можешь, и ежели что, лет тридцать у тебя еще впереди, а то и на поболее здоровья хватит. Ты приезжать не забывай, а я помогу, порадею.

Борис выдохнул радостно.

Тридцать лет?

Это он и жениться успеет, и наследника сделать, и вырастить, и обучить. Это ж подарок!

А еще... хоть и говорила ему Устинья, а только и проверить не помешает.

— Добряна... а Устинья — кто? Волхва она? Или нет?

Добряна прищурилась.

Видно было, что и вопрос ей не в радость, и ответ, но лгать не стала волхва.

— Устинья не волхва, вернее сказать, не вполне волхва. Сила в ней проснулась, кровь заговорила, а вот клятвы она не давала, служения не принимала. Захочет среди людей жить — ее право. Ей и замуж выходить можно, и детей рожать.

— Они волхвами будут?

— Нет. Не обязательно. Могут сильнее быть, умнее, удачливее обычных людей, но не волхвы. А могут и силу унаследовать. Опять же, от их выбора все зависеть будет. Устинья тоже может служение принять, но может и своей жизнью жить. Ее право, ее выбор.

— Это хорошо.

Волхва это обсуждать не стала. Вместо этого поманила она кого-то. Оглянулся Борис, нахмурился.

Давно не видывал он такого воина. Высокий, мощный, лицом чисто погибель девичья, кудри по плечам золотом рассыпаны. А двигается так...

Борис с ним не справился бы, это уж точно.

Добряна рукой повела.

— Познакомься, государь. Это Божедар, богатырь он, мне на подмогу прислан с дружиной малой.

— И тебе, государь, послужу, когда воля твоя будет.

Борис брови поднял.

— На подмогу?

— Не могу я воевать, государь, женщина я. Целить — мое дело, а убить не сумею. А ведь неладное что-то происходит на Ладоге, и кому доверять, не знаю я. Божедар от моего старого знакомого пришел, клятвы он давал, не предаст, не обманет.

Божедар опять кивнул.

— Хочешь, государь, на иконе поклянусь? Я здесь, покамест Добряне помощь требуется, потом к семье вернусь своей.

Борис кивнул задумчиво.

— Мне ты чем послужить можешь?

— придет время, государь, там и решишь. Покамест просто ты обо мне знаешь, и ладно. Есть у тебя дружина малая, которая и не предаст, и любой твой приказ выполнит, так и знай.

— Благодарствую, — Борис кивнул, и Божедар за деревья отступил.

Так-то и ладно оно. Не его тут земля, не его воля, пусть государь о нем узнает. Так лучше будет.

— Прости, государь, что не упредила, а только случаи разные бывают. Знаешь ты теперь о Божедаре, мне весточку дашь, я ему скажу, что сделать надобно. Не обману, слово даю.

— Верю.

— А когда веришь, позволь и еще о тебе позаботиться.

Захлопотала Добряна, Бориса усадила в кресло, из старого пня сделанное, сама ушла ненадолго, вернулась с туеском березовым.

— Испей, государь, да отдохни чуток. Устя помогла тебе, видно это, но и еще хорошо бы здоровье поправить. Жизнью клянусь, это зелье тебе только на пользу будет.

Борис и спорить не стал. Выпил снадобье, на корни березовые откинулся. Пень старый, мощный, словно корнями его обнял, поддержал, не дал на землю опуститься. Борис глаза прикрыл, а через несколько минут уж и уснул крепко.

Добряна ветру пальцем погрозила, чтобы не смел будить — налетать, а сама к Устинье пошла.

Им поговорить требовалось.

* * *

— Чем я тебе помочь могу, Устя?

— Добряна, подскажи мне, что с царицей сделать можно?

— А что с ней сделать надобно? С Мариной же?

— Ламия она. Чем хочешь поклянусь.

Добряна построжела. Нахмурилась.

— Давай-ка мы с тобой не вдвоем поговорим. Втроем.

— С кем?

— Увидишь сейчас. Ему доверять можно, его Велигнев прислал. Божедар мою рощу охранять будет, а случись что — и тебе поможет. Есть дела, где волхвы бессильны, а мечам говорить надобно.

— Ох, надобно.

— Пойдем, поговорите. Государя я зельем лечебным напоила, ему отдохнуть надобно, а у нас часок свободного времени как раз будет.

Кого Устя не ждала найти у Добряны, так это здоровущего, под два метра ростом, парня. Считай — богатырь былинный.

Плечи широкие, кудри золотые на плечи ложатся, улыбка такая... один раз пройдется, сразу половина столицы ему на шею кинется. Вторая половина просто мужчины. А бабы... все лягут, ни одна не устоит! Как есть — красавец. И веет от него чем-то таким, мужским. Сразу чувствуется, что такой на руки поднимет — и по жизни через все невзгоды пронесет. Снежинке на тебя упасть не даст.

Будь Устинья другой, она бы тоже заинтересовалась. Да она Бориса любила больше жизни, ей тот Божедар был, что пенек сосновый. А может, и еловый — неважно то, стоит и пусть его.

Добряна улыбнулась, довольная.

— Знакомься, Устя. Это Божедар.