"Ночи Белладонны и другие рассазы"

— Им пришлось бы ответить нам, — сказала я.

— Конечно.

— Ты... инициировал это изменение в расписании?

Он серьезно кивнул. — Да. Учитывая, насколько малы шансы, я счел за лучшее внести изменения немедленно.

— Ты поступил правильно, Струма. Ты дал нам шанс. Мы передадим это представителям пассажиров. Может быть, они простят меня за то, что случилось со скафандром.

— Вы не могли догадаться, капитан. Но этот спасательный круг... просто случайность, вот и все. Графики ремонта — это приблизительные данные, а не твердые гарантии.

— Знаю, — сказала я, похлопав его по плечу. — И приму их такими, какие они есть.

Я снова пошла беседовать с Мэйгадис, решив пока умолчать о новостях, которые сообщил мне Струма. Женщина-конджойнер все еще находилась под вооруженной охраной, все еще привязанная к стулу. Я заняла свое место в электростатической клетке лицом к ней.

— Мы умрем, — сказала я.

— Это не новость, — ответила Мэйгадис.

— Я имею в виду, не так, как мы ожидали. Чистое столкновение с поверхностью — быстрое и безболезненное. Я не в восторге от этого, но с радостью выберу это вместо альтернативы.

— Какой именно?

— Медленная пытка. Я выстрелила в объект зондом — скафандром, напичканным датчиками.

— Разумно ли это было?

— Возможно, нет. Но это подсказало мне, чего мы можем ожидать. Пространство-время вокруг сферы... свернутое, фрактальное, я не знаю какое еще. Измененное. Отзывчивое. Ему не понравился скафандр. Он разорвал его на части, как тряпичную куклу. То же самое произойдет и с кораблем, и с нами внутри него. Только мы сделаны из кожи и костей, а не из железа. Для нас это будет хуже и медленнее, потому что скафандр перемещался быстро, когда попал в измененное пространство-время. Мы будем двигаться медленнее, и это растянется на часы.

— Я могла бы научить вас нескольким приемам обезболивания, — предложила Мэйгадис. — Возможно, они вам пригодятся.

Я ударила ее по лицу, отчего из ее уже распухшей губы потекла кровь.

— Вы были готовы встретиться с этим предметом. Вы знали о его существовании раньше. Это означает, что у вас должна была быть стратегия, план.

— Я так и делала, пока наш план не встретил вашего сопротивления. — Она криво улыбнулась, и в ее единственном здоровом глазу появился лукавый, дразнящий блеск. Я хотела ударить ее еще раз, но какая-то холодная часть меня удержала мою руку, зная, насколько бессмысленно причинять боль конджойнеру. Или представить, что перспектива боли, даже если она продлится несколько часов, как-то повлияет на ее мышление.

— Скажите мне что-нибудь, Мэйгадис. Вы умны, даже несмотря на то, что не похожи на нас. Вы пытались захватить корабль. Ваши люди спроектировали и изготовили некоторые из его ключевых систем. Вы должны быть в состоянии предложить что-то, что может улучшить наши шансы.

— Мы собрали все наши данные, — сказала она мне. — Теперь ничто другое не имеет значения. Я всегда была готова умереть. Средства меня не волнуют.

Я кивнула, давая ей понять, что это не больше и не меньше, чем я ожидала.

Но мне нужно было сказать еще кое-что.

— Вы привели нас сюда, Мэйгадис, — вы и ваш народ. Может быть, другие будут смотреть на вещи так же, как и вы, — готовыми и желающими принять смерть. Как думаете, они изменят свое мнение, если я начну убивать их сейчас?

Я ждала ее ответа, но Мэйгадис просто смотрела на меня, выражение ее лица не менялось.

Кто-то произнес мое звание и имя. Я отвернулась от заключенной и увидела Струму, ожидавшего за электростатической решеткой.

— Я кое-чем занята.

— Перед тем, как скафандр вышел из строя, он уловил эхо. Мы только что извлекли его из шума, который он отправил нам в последние несколько мгновений.

— Эхо чего? — спросила я.

Струма перевел дыхание. Он начал было отвечать, но посмотрел на Мэйгадис и передумал.

Это был другой корабль. По форме напоминал наш собственный — сужающийся конический корпус, острый и более тупой концы, два двигателя на выносных опорах, выступающих из самого широкого места, — но меньше, изящнее, темнее. Мы видели, что он был в какой-то степени поврежден, но мне пришло в голову, что он все еще может быть нам полезен.

Корабль парил в восьми тысячах километров от поверхности объекта. Он не вращался по орбите, поскольку ничто не удерживало его на круговом курсе, а просто остановился, застыв на месте.

Мы со Струмой обменялись мыслями, ожидая, когда соберутся остальные.

— Это схема привода конджойнеров, — сказал он, проводя пальцем по одному из размытых изображений. — Это означает, что они сделали его и отправили сюда — и все это без чьего-либо ведома, в грубое нарушение соглашений Европы. И то, что мы только что обнаружили его, не случайно. Объект размером со звезду, и с нашего нынешнего местоположения мы можем сканировать только крошечную его часть. Если вокруг этого объекта нет плавучих обломков, значит, нас намеренно приблизили к нему.

— Это объясняет, как они узнали об объекте, — размышляла я. — Более ранняя экспедиция. Очевидно, она провалилась, но им, должно быть, удалось передать какие-то данные в одно из своих гнезд — достаточно, чтобы они решили рассмотреть его поближе. Полагаю, идея заключалась в том, чтобы встретиться и забрать всех выживших или дополнительные сведения, полученные в результате крушения. — Мои пальцы напряглись, готовые сжаться в кулак. — Я должна спросить Мэйгадис.

— На вашем месте я бы сдался. Она не собирается сообщать нам ничего полезного.

— Это потому, что она смирилась со смертью. Я не сказала ей о пересмотренном графике ремонта.

— Это все еще наша единственная надежда на выживание.

— Возможно. Но я была бы неосторожна, если бы не изучила все другие возможности, на случай, если график ремонта не сработает. Этот корабль для меня слишком ценный трофей, чтобы его игнорировать. Очевидно, что это исследовательский корабль. В отличие от нас, у него может быть шаттл, который мы можем использовать в качестве буксира. Или сможем использовать сам корабль, чтобы подтолкнуть "Икинокшел".

Струма почесал подбородок. — В теории это неплохо, но он находится как раз в том месте, где скафандр начал показывать странные показания. И даже если бы мы сочли разумным отправиться туда, у нас нет собственного шаттла, чтобы совершить переход.

— Это неразумно, — признала я. — Даже очень неразумно. Но у нас есть инспекционные капсулы, и одна из них должна быть в состоянии совершить переход. Я готова попробовать, Струма. Это лучше, чем сидеть здесь и думать о том, как навредить Мэйгадис, просто чтобы отвлечься от еще большей боли, которая ждет всех нас впереди.

Он обдумал это, затем серьезно и покорно кивнул. — В данных обстоятельствах, я думаю, вы правы. Но я бы не позволил вам отправиться туда в одиночку.

— Прерогатива капитана... — начала я.

— Заключается в том, чтобы принять помощь своего заместителя.

Хотя я была твердо уверена в своем плане, мне все равно пришлось представить его другим офицерам и представителям пассажиров. Они сидели и слушали, не задавая вопросов, пока я рассказывала об обнаружении другого корабля и о моем намерении использовать его в наших собственных целях.

— Вы уже знаете, что мы, возможно, сможем переломить ситуацию. Я по-прежнему настроена оптимистично, но в то же время мне всегда говорили, что у меня должен быть запасной план. Даже если на борту этого другого корабля нет ничего, что мы могли бы использовать, они, возможно, собрали какие-то данные или провели анализ, что может оказаться полезно для нас.

Доктор Грелле издал сухой, безнадежный смешок. — Что бы это ни было, оно определенно не принесло им пользы.

— Слабая надежда лучше, чем вообще никакой, — сказала я, сдерживая раздражение. — Кроме того, это не уменьшит ваши шансы. Даже если мы со Струмой не вернемся с корабля конджойнеров, остальные мои офицеры вполне способны управлять кораблем, как только будет восстановлен контроль над вспомогательными двигателями.

— Скафандр вызвал реакцию объекта, — сказал Грелле. — Откуда вы можете знать, что произойдет, если приблизиться к нему в капсулах?

— Я не могу знать, — сказала я. — Но мы остановимся, не проникая так глубоко, как это сделал скафандр. Это лучшее, что мы можем сделать, доктор. — Я повернулась к другим представителям пассажиров в поиске их молчаливого одобрения. — Ничто не обходится без риска. Вы пошли на риск, когда доверили себя заботам своих гробов-рефрижераторов. На данный момент у нас есть серьезный шанс отремонтировать корабль до того, как мы подойдем слишком близко к объекту. Мне этого недостаточно. Я дала клятву верности долгу, когда взяла на себя эту роль. Вы все дороги мне. Но мне также нужно учитывать двадцать тысяч других пассажиров.

— Вы хотели сказать, девятнадцать тысяч, — дипломатично поправила Чаджари. — Конджойнеры больше не считаются — ни спящие, ни другие.

— Они все еще мои пассажиры, — сказала я ей.

Ни один план не оказывался таким простым, каким он выглядел на первый взгляд. У инспекционных капсул был запас хода и топлива, чтобы добраться до дрейфующего корабля, но при нормальном режиме на это ушло бы слишком много времени. Если на обломках "конджойнера" было что-то полезное, мне нужно было время, чтобы это изучить, вернуть и использовать. Я также не хотела зависеть от какого-то гипотетического шаттла или тягача, которые доставили бы нас обратно. Это означало, что в капсулах должно было остаться немного топлива для обратного полета к "Икинокшелу". По правде говоря, если бы мой корабль погиб, я хотела бы быть на борту, когда это произойдет.

Решение нашлось, хотя его вряд ли можно было назвать комфортным.

Вдоль "Икинокшела" проходила магнитная пусковая линия, предназначенная для перевалки грузов с судна на судно. Мы редко пользовались ею в предыдущих рейсах, и, поскольку груза у нас было совсем немного, я почти забыла о ее существовании. К счастью, инспекционные капсулы были достаточно малы, чтобы их можно было запустить этой линией. Вылетев из корабля с помощью магнитной тяги, они могли совершить переход за более короткое время и сэкономить немного собственного топлива на перелет в обратную сторону.

Было два недостатка. Первый заключался в том, что для подготовки капсул к длительной миссии требовалось время. Второй заключался в том, что пусковая установка работала со значительным начальным ускорением. Это было хорошо для неживых грузов, но не очень хорошо для людей. В конце концов, мы пришли к рискованному компромиссу: пятьдесят "g", поддерживаемые в течение четырех секунд, обеспечивали нам конечную скорость в ноль целых два десятых километра в секунду. Для межзвездного лайнера скорость была почти никакой, но это было все, что мы могли выдержать, если собирались принести пользу на другом конце перехода. Нам и так приходилось лететь без сознания во время старта и большей части последующего перехода, чтобы сберечь ресурсы и избавить нас от дискомфорта при ускорении.

"Икинокшел" медленно поворачивался и стабилизировался, нацеливаясь, как пушка, на обломки "конджойнера". При неработающих двигателях мы проделали это с помощью гироскопов и регулируемого сброса давления. Даже на это ушел целый день. К счастью, прицеливание не требовало совершенства, так как мы могли исправить любые небольшие ошибки во время самого пути.

С момента моего пробуждения прошло шесть дней, и расстояние до поверхности сократилось вдвое. Чтобы добраться до корабля конджойнеров, потребуется еще три дня, и к этому времени у нас будет меньше трех дней, чтобы воспользоваться его содержимым. Теперь все сводилось к критическим часам, а не к дням.

Прежде чем подготовиться к отлету, я навестила Мэйгадис.

— Я рассказываю вам о своих планах на случай, если у вас есть что-то полезное для нас. Мы нашли корабль-бродягу, которого вы, очевидно, так хотели найти. Все это время вы действовали за нашей спиной, несмотря на все заверения и мудрые банальности. Я надеюсь, вы кое-чему научились у объекта, потому что вам понадобится любая помощь, которую вы сможете найти.

— Война всегда была только вопросом времени, капитан Бернсдоттир.

— Вы думаете, что победите?

— Думаю, победим. Но результат меня не волнует.

— Это ваш последний шанс что-то изменить. Я бы взяла вас с собой, если бы думала, что могу доверять вам, если бы была уверена, что вы просто назло не настроите систему того корабля против меня. Но если можете мне сказать нечто такое, что улучшит наши шансы...

— Да, — ответила она, вызвав во мне маленький проблеск надежды, который тут же был подавлен. — Что-то есть. Убейте себя сейчас, пока у вас есть возможность сделать это безболезненно. Позже вы поблагодарите меня за это.

Я вышла из клетки, осознав, что доктор Грелле наблюдал за этим коротким разговором с безопасного расстояния, сложив руки перед собой, и на его лице застыло выражение неодобрения.

— Полагаю, это было бесполезно?

— Вы ожидали чего-то большего?

— Я не являюсь моральным ориентиром на этом корабле, капитан Бернсдоттир. Если вы думаете, что причинение вреда этой заключенной послужит вашим целям, это ваше решение.

— Я не делала этого с ней. Она была в синяках и крови, когда ее доставили сюда.

Он внимательно изучал меня. — Значит, вы никогда не поднимали на нее руку, ни разу?

Я собралась ответить, намереваясь опровергнуть его обвинение, но остановилась, чтобы не опозорить себя очевидной ложью. Вместо этого я встретилась с ним взглядом, требуя понимания, а не прощения. — Это было жестокое, организованное восстание, доктор. Они пытались убить нас всех. Они могли бы добиться успеха, если бы я и мои офицеры не прибегли к крайним мерам.

— В таком случае, это была хорошая работа, вы были оснащены инструментами, необходимыми для подавления этого восстания.

— Не понимаю.

Он кивнул на офицера, который все еще целился из эксимерного ружья в Мэйгадис. Это было тяжелое лазерное оружие с двойной рукояткой, больше подходящее для полевых сражений, чем для умиротворения на борту корабля. — Я не большой знаток истории, капитан. Но я нашел время, чтобы немного изучить то, что произошло на Марсе. Невил Клавэйн, Сандра Вой, Галиана, Великая стена и орбитальная блокада первого гнезда...

Я прервала его. — Это имеет отношение к делу, доктор Грелле?

— Зависит от обстоятельств. Насколько я помню из тех уроков истории, Коалиция за чистоту нервной системы обнаружила, что конджойнеров очень трудно взять в плен. Они могли обратить практически любое оружие против того, кто им пользовался. Сохранить им жизнь до допроса было еще сложнее. Они могут легко покончить с собой. И единственное, чего вы никогда не должны делать, — это направлять сложное оружие на пленника-конджойнера.

Второй раз за девять дней я очнулась в жестоком, мучительном сознании, преодолевая слои замешательства и дискомфорта. На этот раз это было не пробуждение от холодного сна, а гораздо более поверхностного седативного состояния. Я была одна, прижатая к подушкам безопасности, на груди у меня были аварийные ремни. Пошевелила ноющими руками и отпустила фиксатор. Амортизация на спине ослабла. Я была невесомой, но все еще едва могла двигаться. Инспекционная капсула была не слишком большой для человека в скафандре.