Из лекции адм. Руднева-Варяжского в военно-морском колледже Японии, июнь 1908 года.
* * *
По флотам мира ходила тогда шутка, что британцы построили для японцев лучшие корабли, чем они строили для самих себя.
* * *
Данное положение в морском бою называется "палочка над Т". Ее с разной степенью успеха пытались достичь все флотоводцы начала века, и она в конце концов стала считаться чем то практически невозможным. Ведь и палочка и основа Т — это кильватерные колонны кораблей, которые должны двигаться, но двигаются они в противоположенные стороны. В результате, потратив часы на маневрирование, получаем несколько минут, после чего стороны меняются местами.
* * *
* Когда идущий первым корабль, флагман внезапно, без всяких сигналов меняет курс, то на втором мателете ВСЕГДА имеет место быть момент полной прострации. Что делать? Куда идет "адмирал"? Это новый маневр или выход из строя? Практически всегда, первой реакцией ведомого корабля является — следовать за флагманом. Это настолько крепко вбивается в головы будущих командиров кораблей еще в гардемаринском и мичманском периоде жизни, что на осознание факта "адмирал вышел из строя" всегда требуется некоторое время.
* * *
** На совете адмиралов, во время обсуждения тактики предстоящего сражения, Руднев обратил внимание "товарищей адмиралов" на результаты боя "Осляби" против всего одного японского броненосного крейсера — "Адзумы". Он не мог рассказать Макарову и Небогатову об участи постигшей эти броненосцы в его мире. Ни об "Осляби", который был утоплен сосредоточенным огнем японцев в первые минуты Цусимского боя. Ни о "Пересвете", который чудом выжил во время боя в Желтом море. Но "ворота" образовавшиеся в носу "Осляби" от всего лишь одного попадания восьмидюймового снаряда, говорили сами за себя. Неси "Адзума" двенадцатидюймовые орудия, это попадание одно могло привести к утоплению русского корабля. Все же линейный боя грудь на грудь, с равным обменом ударами был русским "броненосцам — рейдерам" проекта "Пересвет" строго противопоказан.
* * *
* * *
"Токива" — в переводе с японского — незыблемая, вечная.
* * *
* * *
Во время боя в Желтом море, головной "Цесаревич" был поражен в боевую рубку двумя японскими снарядами, что и решило исход боя. Когда флагман завалился влево в неуправляемой циркуляции, шедший вторым "Ретвизан" сначала последовал было за ним. Но, мгновенно поняв, что адмиральский корабль потеряв управление, Щенснович приказал изменить курс. Он не просто повел корабль прямо, прикрывая поврежденный "Цесаревич". "Ретвизан" ОДИН пошел в атаку на кильватерную колонну из шести линкоров Того... К сожалению, ни один из командиров следовавших за ним броненосцев не последовал за ним. Только "Севастополь", под командованием молодого Эссена попытался вроде пойти за ним, но у него сдали машины. Под сосредоточенным огнем всей японской эскадры, никем не поддержанный "Ретвизан" смог приблизиться к врагу на пятнадцать кабельтов. Его артиллеристы добились нескольких попаданий в японцев, но... Но один в поле не воин. У корабля открылась кое — как заделанная пробоина в носу, полученная накануне при обстреле с берега. А у его командира в животе засел японский осколок. Истекая кровью и захлебываясь водой Щенснович и "Ретвизан" вынуждены были вернуться к эскадре.
Воспоминания А. В. Витгефта.
Ночь прошла неспокойно, "Очаков" донес, что увидел какие-то неизвестные суда на западе, но приближаться не стал, опасаясь ловушки, несколько раз играли минную тревогу будто бы из-за обнаруженных миноносцев, но при внимательном рассмотрении никто ничего не видел, несмотря на лунный свет, довольно хорошо освещавший пространство. Как я узнал потом — Новик даже гонялся за этими "миноносцами", но и на нем никто наверняка не мог сказать: были это миноносцы, или сигнальщикам почудилось. Особо опасались последних двух часов перед рассветом, когда уже зашла луна — самое время миноносцам нападать, но обошлось.
Посветлело небо на востоке, скоро взойдет солнце, наши дозорные крейсера что-то заметили. По эскадре пробили боевую тревогу, в направлении врага направились Лена и Новик, а чуть позже и Светлана. Эскадра начала перестраиваться в боевой порядок, выдвигая ближе к неприятелю наш быстроходный броненосный отряд, которым командовал лично адмирал Макаров. Крейсера Руднева, образовывающие до этого сторожевую завесу увеличили ход и обгоняя эскадру собирались вместе в голове колонны, я с завистью смотрел, как они легко обгоняют нашего неторопливого "Сисоя". Некоторое время шли в боевом порядке: две линии броненосцев; впереди броненосцев сторожевые суда; слева транспорты и миноносцы. Неприятеля не было видно, почему был поднят сигнал: "команда имеет время обедать". Часть людей и офицеров остались у пушек, а остальные побежали обедать. В кают-компании "Сисоя" завтрак был чисто походный: без скатерти; каждый брал тарелку, вилку, ножик и забирал себе завтрак, усаживаясь, где попало. Настроение было приподнятое, но веселое. Слышался смех (может быть немного и нервный, так как каждый старался замаскировать свое волнение).
Вдруг завтрак в своем конце был прерван: сыграли боевую тревогу: публика побросала тарелки и побежала к пушкам, а кто был по расписанию внизу, подрали на верхнюю палубу, посмотреть неприятеля.
С юго-востока раздавалась стрельба, но с "Сисоя" ничего было не разобрать — мешало солнце. Как я позже узнал: это японские броненосные крейсера обстреливали "Новик" который не обращая внимание на падающие снаряды продолжал разведку, надеясь выяснить расположение главных сил противника. К счастью "Новик" отделался одним или двумя попаданиями не повредившими особо ничего. Наши разведчики отступили, а неприятельские броненосные крейсеры и примкнувшие к ним несколько малых крейсеров попытались обойти наш строй с кормы и добраться до транспортов, находившихся между нами и берегом. Крейсеры Йессена и Владивостокский отряд пошли им наперерез с целью помешать — и им удалось это, после нескольких выстрелов "Корейца" с большой дистанции — японцы отвернули. Но видимо это был обманный маневр со стороны японцев, т.к. на юге показались идущие нам наперерез их главные силы. Головным шел почему-то крейсер "Токива", сначала по ошибке принятый нами за "Микасу". Не помню наверное, кто, но кажется отряд Ухтомского, шедший в хвосте нашей эскадры и бывший на траверсе японцев, открыл огонь и дал несколько выстрелов из 10 дюймовых орудий. Один из первых снарядов лег у борта головного японца, накрыв его полубак фонтаном воды, после чего "Токива" повернулся и ушел в хвост колонны устранять повреждения. Публика на "Сисое" ликовала, говоря: "молодцы артурцы, сразу дали японцам гостинец" .
Японские броненосцы тем временем, пошли на выручку своим оконфузившимся крейсерам, надеясь видимо раздавить наши броненосные крейсера числом и это им почти удалось. Адмирал Йессен увлекся, неожиданно представившейся возможностью сделать палочку над Т японским главным силам и сам не заметил, как положение поменялось на обратное — теперь японские броненосцы делали нашим крейсерам кроссинг с хвоста. У наших крейсеров была только надежда, что японцы не успеют сбить им скорость и успеть выскочить из-под огня. И это им удалось, существенно пострадала только Россия. А мы ничем не могли помочь, удаляясь от места боя и оберегая драгоценные транспорты.
Но адмирал Макаров не был бы Макаровым, если бы бросил своих в беде. По его приказу при транспортах остались только "Мономах" и "Лена", а обе колонны броненосцев начали последовательный поворот навстречу нашим отступающим крейсерам в надежде прикрыть их. Ход отряда увеличили до 13 узлов. Мимо нас контркурсами пронеслись на полном ходу броненосные крейсера владивостокского отряда. Закопченные и избитые, на корме "России" бушевало огромное пламя и что-то беспрестанно взрывалось, корабль управлялся машинами и шел каким-то зигзагом. Тем не менее, нашей колонне удалось благополучно разойтись с ним. На их фоне крейсера Йессена, находившиеся дальше от противника и избежавшие обстрела, выглядели как новенькие. По приказу Макарова Йессен стал в кильватер нашему отряду.
Более скоростные броненосцы Макарова и Ухтомского уже поворачивали и ложились на боевой курс вступив в перестрелку с неприятелем, а наш медленный отряд все никак не мог дойти до точки поворота, чтоб повернув образовать единую линию с быстроходными броненосцами Макарова в голове. Небогатов на "Петропавловске" еще увеличил ход примерно до 14 узлов, но третий в строю "Севастополь" начал отставать и увеличивать дистанцию до "Полтавы". Так как Небогатов хода не сбавил, то наш отряд как бы распался на два отдельных — "Петропавловск" и "Полтава" в голове и за ними, отставая и сокращая отрыв на поворотах "Севастополь", "Сисой" и "Святители".
На какое-то время дым пожара "России" закрыл неприятеля, когда же он наконец рассеялся, глазам представилась следующая картина — японцы начали ворочать последовательно, чтобы ложиться на параллельный с нами курс. В группе стоявших на палубе офицеров "Сисоя" раздались радостные крики: "японцы опять повторяют свою прежнюю глупость, ворочая последовательно; значит мы сейчас будем строить линию, чтобы огнем всех наших судов бить по ближайшему кораблю во время его поворота". Раздался первый выстрел, с "Петропавловска", и мы все побежали вниз на свои места. В это время броненосцы Ухтомского находились уже в линии, а "Громобой" и "Баян" еще готовились к повороту. Я спустился в батарейную палубу, так как по боевому расписанию был при исправлении канализации тока и старшим в палубах по тушению пожаров и заделке пробоин.
Заревели и наши пушки. Первое время особенно старалась совершенно бессмысленно наша 75-мм батарея, так как все равно снаряды ее не долетали до неприятеля (расстояние было 60 — 50 кабельтовых). Однако это не мешало командиру ее, лейтенанту Щ. вопить во всю глотку: "подавай патроны скорее" и держать безумно беглый огонь. Рассудив, что таким образом 75-мм батарея бессмысленно выпустит весь запас снарядов без всякого вреда неприятелю, а между тем, ночью именно она и понадобится, я взял на себя и приказал подаче не подавать больше снарядов при общем одобрении команды, которая говорила: "так ведь нам ночью нечем будет отбиваться от миноносцев".
Первые полчаса боя никаких повреждений "Сисой" не получил, и было особенно тягостно стоять без дела и ждать чего-то. Я тогда завидовал офицерам, которые были при орудиях, — те не имели времени для жуткого чувства стоянки без дела. Чтобы занять себя и подбодрить людей трюмно-пожарного дивизиона, я пошел обходить палубы, помещения динамо-машин, заходил в подбашенные отделения посмотреть подачу и, наконец, зашел в 6" батарею. В ней царило оживление; офицеры и прислуга орудий спокойно снаружи, но, по-видимому, в несколько приподнятом нервном состоянии, вели частый огонь. Звонили указатели, выкрикивались плутонговым командиром лейтенантом Бушем установки прицелов.
Я подошел к Бушу, спросил, хорошо ли работает электрическое горизонтальное наведение и, получив утвердительный ответ, вместе с ним стал смотреть в бинокль на неприятельский флот, который оказался лежащим на параллельном курсе. На них то и дело вспыхивали огоньки выстрелов и был слышен свист снарядов, ложащихся впереди "Сисоя". Заглянув через амбразуру вперед, я увидел у борта "Петропавловска" целый ряд столбов воды от падающих снарядов, который приближался к броненосцу, и вдруг правый борт "Петропавловска" начал окутываться черным дымом с желтоватым оттенком, и в этом дыму вспыхивало пламя. Очевидно, сноп падающих снарядов, ложившийся раньше недолетами, дошел до "Петропавловска" и обрушился на него. Буш рассказал мне, как его артиллеристы выстрелили два шестидюймовых снаряда по внезапно появившимся в прицелах "Громобою" и "Баяну", проходивших полным ходом контркурсом между нашей и японской колоннами. Выстрелы были от неожиданности, но к счастью, похоже промазали.
В это время оказался вывод из строя нашей носовой 12" башни, у которой от сотрясений при стрельбе вырвало вилку передачи горизонтального управления башней. Вилку, погнутую, отправили исправлять в мастерскую.
Вдруг ко мне прибегает молодой минер и радостным голосом докладывает, что он только что выбегал наверх посмотреть, что делается, и увидел два разбитых японских корабля. Известие это, услышанное окружившей меня командой, сразу привело ее в радостное настроение. К несчастью, подошедший почти сейчас же ко мне минный механик Щетинин тихо передал, что дела наши скверны, что "Цесаревич" разбит и представляет из себя одну груду и вышел из строя, что Макаров, по-видимому, убит и передает команду Небогатову, что "Александр III" сильно разбит и тоже выведен из строя. Услыхав это, конечно, я ничего не сказал команде, оставив их в убеждении, что разбит не "Цесаревич", а японцы, и пошел наверх сам посмотреть, что делается.
Выйдя на ют, я увидел впереди и справа вышедший из строя "Цесаревич" с громадным креном. Борт его был испещрен дырками от снарядов, но сам он продолжал стрельбу. Почти сейчас же увидел я и "Александра III", я ужаснулся: неужто эта груда железа, вся объятая дымом и пламенем, — все, что осталось от броненосца! Средняя 6" башня почти лежала на боку, но носовая 6" — единственная время от времени давала выстрелы по направлению неприятеля. Это заставило сразу меня преклониться перед таким исполнением долга, перед храбрецами, явно обреченными на гибель; на развалинах горящего корабля продолжавших под градом неприятельских снарядов стараться нанести посильный вред неприятелю!
Появился первый раненый — унтер-офицер, стоявший под флагом, которому расшибло осколком ключицу и ранило в ногу. Его вели вниз под руки двое матросов, причем он громко стонал. Вид первого раненого на меня сильно подействовал; на команду же он в первый момент подействовал, по-видимому, еще больше: видны были устремленные на него со страхом многие глаза. Кругом "Сисоя", а в особенности несколько впереди его, то и дело подымались столбы воды, столбы черного дыма; слышался шум летящих снарядов и разрывы их с каким-то особенно высоким звуком, напоминающим сильно звон разбиваемого хорошего хрусталя. Временами все эти звуки покрывались грохотом выстрелов наших 12" кормовых орудий, около башни которых я стоял. Вообще же, в воздухе стоял смешанный гул, обнимающий всевозможные звуки, от самых низких, грохочущих, как отдаленный гром, до резких высоких звуков. Очень скоро я почти оглох, началась резь в ушах, и из правого уха потекла кровь.
Стараясь ободрить себя звуком своего голоса, намеренно громко разговаривал с лейтенантом Залесским, сидящим наполовину открыто в 12" башне и управлявшим ею. Его вид действовал на меня очень успокоительно: такой же розовый, с распушенными усами, в чистом воротничке, он спокойно сидел, так как будто был не в бою, а в морском собрании за ужином среди дам. Временами слышался стон и кто-нибудь падал; его тащили вниз. Было еще несколько раненых, один с оторванной рукой, у другого вырвана икра, но тех сводили вниз. Вдруг я точно оступился: я в это время стоял на рострах, причем правая нога была поставлена на ящик из-под машинного масла. Я упал, но сейчас же вскочил: оказалось, что в этот ящик на излете ударил громадный осколок и вышиб из-под ноги; осколок еще горячий лежал поблизости, врезавшись в доски обломков катера.
