— Стоит ли штурмовать? — заволновались младшие стратеги, — продержим их в осаде несколько месяцев, сами сдадутся.
Но Харидем уже знал от местных фракийцев, что сил у Кассандра много, а припасов ещё больше. Может, ну его к воронам, этот Амфиполь? Ни за что! Он, Харидем, не успокоится, пока хотя бы один македонянин ещё держит в руках оружие. И дело здесь не только в честолюбии. Граждане афинские единодушно проголосовали за войну, как раз возвращение Амфиполя под этим подразумевая. Амфиполь — это Стримон, торговля с царством одрисов. Амфиполь — это рудники Пангеи. Оставить эти богатства в руках варваров немыслимо.
"Осел, гружённый золотом перешагнёт любую стену", — говорил Филипп, но и здесь Харидема постигло жестокое разочарование. Ни одному из лазутчиков не удалось проникнуть в город. Стратег получил назад лишь их головы.
— И как ты собираешься его брать? — поинтересовался Леосфен, когда они с Харидемом верхом объезжали город, — устраивать беготню с лестницами даже не стоит пытаться.
Харидем согласно кивнул и ответил:
— Два десятилетия назад Филипп с севера разравнивал холм и удлинил его насыпью на две стадии, чтобы склон стал более пологим. Потом подтащил тараны. Думаю, и на этот раз они ждут штурма отсюда, не зря же выкопали эти рвы.
— А если попробовать подкоп под стены с южной стороны? — предложил Леосфен.
— Ты видел, какие там булыжники из земли торчат? Там сплошной камень, скала. Соваться туда с кирками и мотыгами бессмысленно. С востока может чего и получилось бы. В ложбине. Хотя, скорее всего и там камень.
— Ну что же. Значит, нам остаётся уподобиться Филиппу, — кивнул Леосфен.
Но "уподобиться Филиппу" оказалось не так-то просто. Старая насыпь, разумеется, давным-давно разрушена. Восстанавливая стены захваченного Амфиполя, Филипп озаботился тем, чтобы тот, кто снова попытается осадить город, потрудился значительно больше, чем он. С этой целью царь приказал укрепить нижнюю часть стен дополнительной каменной облицовкой — талусом.
Земля раскисла от дождей, и афиняне строили новую насыпь по колено в грязи. К зиме их воинственный пыл несколько поостыл, воины роптали, что победоносная кампания несколько затянулась и пора уже по домам. Такие же разговоры начались и в самих Афинах. Несмотря на отсутствие большинства вождей, "партия мира" осторожно поднимала голову. В экклесии пошли бесконечные обсуждения расходов на войну. Как только всплыл денежный вопрос, популярность Демосфена стала уменьшаться. Однако великий оратор не собирался сдавать позиций и терпеливо, как малым детям, продолжал доказывать согражданам исключительную важность Амфиполя для Афин. Если бы сейчас в городе Паллады оказался Эсхин, он, несомненно, зубами бы вцепился в подобные настроения афинян, но главный соперник Демосфена отправился в изгнание, Демад после битвы при Фермопилах бежал в неизвестном направлении, а Фокион стал редко выходить из дому и не вступал в словесные баталии с Демосфеном.
Видя снижение боевого духа афинян, Гиперид вбросил новую кость. Размышляя вслух на Пниксе, он, словно сам себе, задал вопрос: а почему бы с македонянами не воевать македонянам? Дескать, мы возвели Линкестийца на престол, помогли избавиться от соперников, пусть отрабатывает подарки.
Идея всем понравилась, тем более что приближалась весна, а с ней полевые работы. Демосфен сам поехал в Пеллу, "договариваться" с союзником, а по сути — отдать приказ.
К началу весны афиняне засыпали рвы и соорудили насыпь, достаточную для того, чтобы подвести к стенам один таран. Машина получилась очень большой (а как иначе ломать стены?) и тащили вверх по склону её несколько дней. Защитники, всю зиму почти не беспокоившие афинян (они изредка пускали стрелы, отлавливая неосторожных, и не совершили ни единой вылазки), очнулись от спячки и, наконец-то, обеим сторонам пришлось вспомнить, что они, вообще-то, находятся на войне.
В медленно ползущую здоровенную "черепаху" полетели стрелы, обёрнутые паклей и подожжённые. Винея, двускатная крыша тарана, была покрыта мокрыми кожами для предохранения от пожара. Под ней афиняне ещё и чан с водой держали для тушения огня. Горящие стрелы защитников не причиняли значительного урона "черепахе".
Практически без людских потерь таран добрался до стены и обрушил на неё огромное, перетянутое для прочности цепями и канатами бревно, ударный конец которого афиняне снабдили клиновидным железным навершием. Били им не абы как, а стараясь попасть в стык камней. Балку раскачивали пятьдесят человек.
Сверху полетели камни, полилось кипящее масло, но винея достаточно надёжно защищала осаждающих.
Таран бил в стены всего один день. Под вечер над крепостными зубцами появились две балки, между которыми на цепях висело массивное бревно. Улучив момент, защитники отпустили одну из цепей и здоровенный маятник, грозно прогудев, одним ударом отломил навершие тарана, перекалечив при этом кучу народу.
Повреждение, полученное в считанные мгновения, афиняне устраняли пять дней. Потом все повторилось заново. На этот раз афиняне подвели "черепаху" вплотную к стене и усилили переднюю часть крыши. Бревно на цепи уже не могло повредить качающейся балке тарана.
Через два дня защитники уронили на крышу тарана мраморную колонну. "Черепаха" рассыпалась, убив всех, кто под ней находился.
Харидем пришёл в ярость. На строительство нового, более прочного тарана ушло полмесяца. Обломки первого убирали под стрелами защитников.
Попутно афиняне подтащили к стенам три камнемёта-палинтона. Для их защиты Харидем соорудил палисад. Сначала стратег собирался залить Амфиполь огнём, для чего палинтоны принялись метать глиняные горшки с зажигательной смесью. В нескольких местах из-за стены повалил густой чёрный дым. Однако радоваться Харидему пришлось недолго. Амфотер придумал хитроумный способ борьбы с неприятельскими снарядами. Отступая в Амфиполь, он приказал снять с кораблей всю оснастку, и теперь македоняне развернули над стенами паруса, поднятые на длинных шестах.
Паруса натянули не туго и дымящиеся горшки не могли их прорвать, скатываясь вниз, где их немедленно тушили песком. Конечно, большая часть парусов вскоре всё равно пришла в негодность, горшки поджигали их, но и кратковременного успеха оказалось достаточно, чтобы раздражённый Харидем отказался от этой идеи.
Тогда он приказал бить по крепостным зубцам ядрами, весом в половину таланта. Несколько дней афиняне пристреливались, прежде чем первый снаряд высек каменную крошку из зубца, отгоняя защитников.
Зима на дворе, сырость, волосяные канаты машин быстро теряли упругость. Приходилось постоянно менять прицел. В цель попадал лишь один из десяти снарядов. Потом прошёл сильный дождь, разбухло и покоробилось дерево. Точность стрельбы стала ничтожной: камни либо ударялись в стену ниже бойниц, не производя никакого урона, либо проносились над головами осаждающих, падая за их спинами. Несколько снарядов разрушили черепичные крыши, поранив при этом с десяток горожан. Один камень прямым попаданием убил лошадь. Харидем уже понял, что его камнемёты неэффективны, но попыток отогнать защитников со стены над тараном не оставлял.
Со вторым тараном македоняне провозились гораздо дольше. Он проработал пять дней. Все это время на него бросали бревна и камни, лили кипящее масло, пытались пробить крышу маятником. Она выдерживала все удары. Защитники снова попытались сбросить на него колонну, но винея на этот раз была сконструирована так, что удар получился скользящим и не причинил "черепахе" вреда.
Харидем торжествовал, а защитники сменили тактику: они спустили со стены корабельный якорь на массивной цепи и после нескольких неудачных попыток смогли зацепить им винею, сорвав её с "черепахи". Следом немедленно полетели стрелы, камни и горшки с огненной смесью. Для афинян разверзлись глубины Тартара. Воины в ужасе разбегались. Обожжённые катались по земле, пытаясь сбить пламя. Кто-то от брызг масла лишился глаз и теперь жутко орал, срываясь на визг, терзая скрюченными пальцами пустые глазницы и слепо натыкаясь на остов "черепахи". Кто-то хрипел еле слышно, пытаясь отползти прочь, царапая землю чёрными обгоревшими руками. Некоторым повезло: македонские стрелы избавили их от мучений. Из полутора сотен афинян, обслуживавших таран, спаслось человек тридцать.
Харидем выл, бесновался, богохульствовал, брызгая слюной на безопасном отдалении, но не мог перекричать ни умирающих, ни торжествующих защитников. Когда же верховному стратегу доложили об уроне, который таран смог причинить стенам Амфиполя, он в бессилии едва не стёр зубы в труху. Леосфен мрачно скрёб подбородок.
— Талус слишком прочен, — сказал младший стратег, — у подножия его не пробить.
— Я им всем пробью жопы... — Харидем сорвал голос и еле слышно сипел, — когда доберусь.
— Впору уже говорить: "Если доберусь", — хмыкнул Леосфен.
— Нет, я их достану... Всех натяну на кол... А ты запомни, я не потерплю в своём войске дух пораженчества...
Верховный приходил в себя три дня. Все это время македоняне поносили афинян, осыпали шутками, рассказывали, в каких позах они имели их матерей. Один из воинов, забравшись на зубцы, демонстративно задрал хитон и помочился. Другой, громко чавкая, поглощал баранью ногу:
— Эй, афиняне, подходи, накормлю! У нас жратвы — хоть жопой ешь!
— Мужеложцы, не замёрзли ещё? Вы как там греетесь, попарно или в кольцо замкнулись?
— Идите сюда, ещё огоньку подкинем!
Наконец Харидем успокоился и стал думать, что делать дальше. Леосфен, заняв позицию отстранённого наблюдателя, ждал, когда у верховного от тяжких дум треснет голова.
— Талус не пробить, — наконец выдавил из себя некую мысль Харидем.
Леосфен насмешливо поддакнул.
— Надо брать выше, — сказал верховный, — насыпать всход до середины стены и попытаться снова. Там она тоньше. Или вообще вровень, тогда таран не нужен.
— Так они и дали тебе насыпь строить, — возразил младший стратег, — прежде мы равняли подходы на удалении. Начнем под стенами работать, сотни, тысячи кровью умоются.
— На насыпи устроим передвигаемый палисад, — уверенно заявил Харидем, — не мы первые. А на работы сгоним фракийцев.
Однако сразу к исполнению этого плана верховный приступить не успел. Граждане афинские порешили, что большая часть гоплитов, не занятых на строительных работах, бездельно проедает припасы. Экклесия постановила распустить две трети войска по домам. Как раз наступила весна, и афинские корабли вывезли сограждан на родину.
Харидему объявили, что ему на помощь выступил Линкестиец. Верховный от этой новости испытал сложные чувства. С одной стороны он был согласен с тем, что лучше воевать чужими руками, но с другой... Харидем Линкестийца откровенно презирал, а македонян на дух не переносил. Понятно, что ведут их на мясо, но все же...
А вот Александр из Линкестиды, царь македонский, имел совсем иное мнение насчёт того, кто там будет мясом в этой осаде. С момента занятия им трона прошло уже полгода, и он успел сжиться с новой ролью. Своих благодетелей-афинян он ненавидел лютой ненавистью, ибо те, сделав его царём, позаботились о том, чтобы весь мир знал, что этот царь — кукла, собака, учёная голос подавать по команде хозяина. Демосфен и Харидем обставили воцарение Линкестийца, как можно унизительнее.
Александр, как и его покойный тёзка, отличался злопамятностью. Отец и братья привили ему склонность к интригам, в которые новый царь погрузился с головой, едва лишь афиняне покинули Пеллу. Вот и сейчас, "договорившись" с Демосфеном о помощи союзникам, он раболепно уверил того в своей верности, а сам подумал о том, что хватит уже опасливо осматриваться, пора начинать Игру. Линкестиец всегда грезил славой Филиппа. Не распознавшие его мечты афиняне глубоко заблуждались, думая, что получили покорного цепного пса.
Ещё зимой Александр затеял переписку с Меноном-фессалийцем, коего македоняне прокляли до десятого колена. Менон одержал верх в борьбе знати и стал тагом Фессалии. В начале весны он приехал в Пеллу лично и встретился с царём.
Линкестиец принял его радушно. После пира с обильными возлияниями, соседи-правители переговорили с глазу на глаз.
— А ведь если бы не я, вы могли бы победить, — польстил Менон гостеприимцу.
— Едва ли, — не согласился Александр, — при самом благоприятном исходе у Полиперхонта осталось бы больше сил, только и всего.
— Возможно, так было бы лучше для всех, — задумчиво сказал фессалиец, глядя через распахнутые ставни царских покоев в ночь.
— Это ещё почему?
— Антипатр потерпел слишком сокрушительное поражение. Тогда, в Фермопилах, единственным моим желанием было — уничтожить, растоптать, чтобы духу македонского не осталось. Позже, глядя, как небывало усилились Афины, я понял, что ошибался. Гораздо лучше для Фессалии, если бы, Македония не испытала унижения, а оставалась угрозой Афинам.
— Ты необычайно откровенен, Менон, — сказал царь, внимательно разглядывая собеседника, — чего ты хочешь?
— Союза, — ответил фессалиец.
— В последнее время я заключил слишком много союзов, — усмехнулся царь.
— Тебя вынудили сделать это. Я же предлагаю тебе союз не столь громкий, как те, которые ты заключил с Демосфеном, стоящим за спиной. Тайный союз против Афин, против любой лиги, которую они возглавят, добиваясь гегемонии над Элладой.
— Они сейчас слишком сильны, — покачал головой Александр, — Филипп и его сынок сами того не слишком желая, убрали им множество препятствий на пути к гегемонии и, в первую очередь, Фивы. Не говоря уж о всякой мелочи, вроде фокидян. Афины тоже потеряли многое, но им хватит сил все это вернуть. Просто потому что никто не сможет воспротивиться. Персы могли бы натравить кого-нибудь на них, но и Дарию сейчас не до того. Сто лет назад афиняне смогли создать невероятной мощи и влияния Морской союз, несмотря на то, что им противостоял очень сильный противник. Спарта. Теперь нет и его. Тогда они практически лишили независимости триста полисов, даже монету запретили чеканить и вовсю раздавали своим гражданам наделы на землях "союзников". Где они сейчас остановятся, когда некому им противостоять? Раны, нанесённые македонскими царями, совсем не велики, затянутся быстро. Вот Фивы из руин так запросто не восстановить. И Спарта... После Эпаминонда только-только приподнялась с колен, как снова едва не на лопатки опрокинули.
— Кстати, о Спарте. Царь Агис готов к нам присоединиться. Его попытка в одиночку оттолкнуть Афины локтем провалилась.
— Насколько я знаю, благодаря тебе, — хмыкнул Александр, — ты явился слишком поздно на помощь его воинам.
— Подозреваешь меня в двурушничестве? — спокойно спросил Менон.
"А что, ты никого не предавал? Совсем никого?" — одними глазами усмехнулся царь.
Вслух, однако, сказал другое:
— Насколько я понимаю, ты действовал лишь в собственных интересах. Не могу за это осуждать. Или ты нарушил какие-то клятвы?
