Я представлял, что вокруг меня растет темная сфера такой пустоты, и каждое мое движение только увеличивает ее в размерах. Дыхание было синхронно моим движениям, оно было ровным и плавным. Я почувствовал, что вес моего тела становится меньше и меньше...
Рядом со мной сверкнул ломаный зигзаг разряда, подул теплый воздух, и где-то далеко-далеко, будто между барханами или из глубокого ущелья, эхом донесся тихий раскатистый гром.
Боковым зрением я заметил, что мои запястья окружены яркими светящимися полосами. Я слегка встряхнул ими, продолжая движение по восьмерке, и передо мной появилось белое пятно.
Меня окутала влажная щекочущая мгла, а на моих запястьях были ослепительно-белые накрахмаленные манжеты, на которых сверкала пара бриллиантовых запонок в виде черепа со скрещенными костями... Йельское сообщество... Белое пятно превратилось в тарелку с мраморным донышком...
В ушах появились приглушенные голоса, звяканье посуды, звон бокалов...
— Ты мясо-то покушай... покушай...
— Да... что-то нет аппетита...
Мгла шуршала... шуршала, как тогда... Немного тошнотворно... Правда, оттенок был все же другой...
— Дай-ка мне ананас...
— Да... она нас... а мы ее...
— Ты можешь хотя бы праздничный обед оставить без своих идиотских каламбуров? Почему ее еще не убили? Это что, так сложно?
— Она нам нужна живая... живая и веселая, тогда и мы будем живыми и веселыми...
— А вы не можете на другую тему поговорить?
— А тебе наплевать, если ты умрешь?
— Почему же вы тогда никак ее не поймаете, это что, так сложно...
— Это не сложно — это просто, но просто у вас в управлении все сложно... Вы там навертели такую канитель секретных протоколов, что левая рука не ведает, что делает правая... Это казалось удачной идеей? Да? А теперь мы знаем, что эта идея неудачна...
Опять вдали прозвучал раскат грома...
— Это так неэтично — разговаривать за ужином о делах...
— Неэтично, милый мой гомик, лежать дохлым, с раздутым брюхом...
— Фу... меня сейчас вырвет...
— Но неужели от этого нельзя экранироваться как-то? Что там эти умники думают? Может, начать их пытать, а парочку пристрелить, чтобы у них мыслительный процесс получил стимул? Им-то ничего не грозит, ублюдкам...
— Они об этом не знают, а потом, мы уже так делали — не очень-то это помогает: технология уж больно мудреная — обезьяньим мозгам недоступная...
— Давай мы подумаем, все вместе... Куплю себе убежище на дне самого глубокого океана, и еще чтобы в дно, метров на семьсот, нет, лучше километра три...
— Ты не спрячешься даже в земном ядре... Эта дрянь посылает мощный электромагнитный импульс по замкнутой синусоиде в диапазоне лептонных частиц и альфа-волн. Импульс, усиливаясь геомагнитным полем земли, достигает человека-приемника на огромных расстояниях. Чтобы получить доступ сигнала в мозг, достаточно выровнять общую частоту сигнала к частоте биополя данного человека, узор которой уникален у каждого, как отпечатки пальцев и форма ушей. Попадая в резонаторную область лимбической зоны мозга, сигнал проходит в лобные доли и нервные центры подкорки... Ты просто перестанешь дышать, и у тебя остановится сердце — никакой боли, все цивилизованно...
— Прекрати, слушать тебя уже не могу: складывается ощущение, что тебе это доставляет удовольствие...
— Ну раз ты такой умный — объясни этим техникам, что надо...
— Просто я реалист, в отличие от вашего помета: я еще когда говорил? Падение биржи? Голод? Эпидемия? Землетрясение? Цунами? Тут миллион, там миллион — не надо считать себя богом, если трон подозрительно теплый, а вы наслушались этих трансляторов, тьфу! А я говорил — осторожней, ребята: мы для них все мясо — сегодня их, а завтра нас... Не слушайте, что вам говорят, — спорьте, пререкайтесь, с пафосом, за гармонию так не борются... Вы сказали, что человеческая природа вам ясна? Сказали, что люди — это животные? С вами никто не стал спорить... согласились, разрешили... а вы и повелись, как мухи на дерьмо...
— Ну можно хоть не за столом-то? А?
— Вж-ж-ж-ж-ж-ж! Я — электрическая муха! Лечу за призрачным дерьмом! Меня никто не остановит! Я невесомый, как ЭОЛ!
— Все, началось! Бобо, ты опять под кайфом? Ты можешь успокоиться?
— Вот застрелю телохранителя — тогда успокоюсь...
— Животное...
— Вы все тут животные! И правильно всех вас... нас...
— Да поймаем мы эту шлюшку! Успокойся! Сопли развесил — они у тебя уже от кокса белые!
— Говорят, с ней какой-то универсал, из неучтенных трансляторов...
— Как страшно... Ну и что теперь? Обгадиться?
— О, господи, опять... нам надо уходить...
Вновь громыхнул раскат грома, но уже совсем близко...
— Да, нам надо уходить...
У меня возникло странное чувство: будто я стою под дождем в темноте и гляжу в черные облака, а сзади меня кто-то поддерживает за кончики плаща...
— Да, вам надо уходить, и как можно скорее...
Я обернулся назад, но никакого плаща не заметил: на крыльце каменного дома стояла красивая девушка и пристально глядела мне в затылок — глаза ее светились в темноте ярко-голубым светом с синей каемкой...
Белое пятно с куском мяса начинает таять, а манжеты на глазах темнеют...
— Но почему им надо уходить?
— Так решил совет старейшин — оставлять их опасно для нас... Были мнения их вообще убить, так что...
— Надо дождаться, пока он хоть на ногах стоять сможет...
— Мы и так его можем погрузить... по пути очухается...
— Давайте дадим ему мотодрезину хотя бы — он же предупредить хотел, про пушку-то...
Обволакивающая меня уютная темнота стала таять... Первое, что вкралось ко мне снаружи, — это лицо с грязно-рыжей бородой и торчащими усами, которое смотрело на меня сверху вниз...
— Вроде очнулся, — произнес этот человек, в котором я признал некоего Калгана.
Я лежал на пыльной куче плащ-палаток, постеленных прямо на каменный пол. Помещение напоминало фрагмент тоннеля, врезанный в скалу. Потолок был сводчатым, покрытым литыми бетонными ребрами. Он упирался в глухую каменную стену высотой метров шесть, на фоне которой стояла большая, почти под потолок, скульптура из грубо отесанного темного камня. Она изображала сидящую скрестив ноги человеческую фигуру с противогазом (таким же каменным) на голове. Статуя была обмотана оранжевыми тряпками, сшитыми между собой, которые были явно взяты от ветхих антирадиационных комбезов старого образца... Прямо передо мной стояла группа людей в клеенчатых плащ-палатках с наброшенными на голову капюшонами, из-под которых тоже торчали старых моделей противогазы. Голоса их звучали гундосо и приглушенно. На секунду мне показалось, что я попал на бал-маскарад в сумасшедшем доме... Под ногами людей клубился легкий пар, — вероятно, в каменном полу скрывалась система отопления, вызывающая этот конденсат.
Тело мое слегка тряслось, а затылку, несмотря на ноющую боль, было тепло и мягко — кто-то массировал мне голову. Я чуть вытянул шею назад — это была Ирина, и моя голова лежала на ее коленях. Ирина грустно улыбалась.
— Странный, я, конечно, сильно извиняюсь, но тебе придется срочно уехать с Шалманки, — прокашлявшись, сказал Калган. — Старейшины...
Тут из группы людей в противогазах шагнул вперед высокий человек, и полы его плаща зашуршали по камню.
— По решению совета старейшин Горной-Пять, — глухо зудя дыхательным клапаном маски, произнес он с официальными нотками в голосе, — Охотник Странный, известный как Пастух Глюков, и его спутница Ирина, гид, объявляются в Горной-Пять персонами нон грата, вследствие чего они обязаны покинуть поселок в течении трех — максимум четырех стандартных часов. В случае отказа вышеуказанных лиц покинуть территорию Горной-Пять они будут выдворены силой, а при сопротивлении физически уничтожены.
— Спасибо за вашу доброту, — тихо произнес я, и мой голос гулко отозвался в сводах помещения.
— Лично мы не испытываем к вам никакой неприязни, — добавил этот глашатай воли старейшин, — это ради вашей же безопасности и безопасности поселка.
— Вот как? — удивился я, пытаясь приподняться на локтях.
Ирина помогла мне сесть.
— Именно, — кивнул тот. — После атаки глюка погибло четверо человек, и, когда люди узнали, что в поселке находится Пастух Глюков, началась паника и возникли агрессивные настроения по отношению к вам — люди говорят, что вся Сеть заполнена историями о том, что вы приносите несчастье и вокруг вас всегда кровавая бойня. Поэтому, чтобы избежать стихийной расправы, мы в срочном порядке были вынуждены созвать совет старейшин поселка и вынести законное решение, чтобы избежать беспорядков...
— Очень мило с вашей стороны, — ответил я, — а почему вы все в противогазах?
— Совету старейшин иногда приходится выносить сложные решения, — он глухо прокашлялся под маской, — поэтому голосование принято проводить анонимно, чтобы избежать частной расправы над членами совета.
— Значит, граждане вас недолюбливают? — с сарказмом спросил я.
— Просто граждане бывают разные, — холодно произнес он. — Как, впрочем, и ситуации... Время вашего пребывания в поселке пошло с момента оглашения решения совета.
— Ну что ж... — Я кряхтя поднялся, оглядевшись: наши вещи лежали здесь, даже автомат, только без рожка.
— Странный, ты уж зла не держи, — вздохнул Калган. — Людям-то всего не объяснишь...
— Да ладно тебе, Калган-корень, — вздохнул я. — За последнее время это не самое страшное, во что я влип...
— Я вот тебе "спасибо" скажу, — кивнул он. — Не словом, а к месту: вот сейчас с железнодорожниками договорюсь — дадут тебе мотодрезину, еды и пару канистр с топливом. Тут на юго-восток километров двести есть точка, Львиная Грязь, буровая там стоит "Восток-250А" и жэдэ станция имеется. Ради нее дорогу-то так изогнули. Там поезд подождете, он через два сола должен быть. Дрезину нам потом вернут. А еще попрошу наших сисадминов не выкладывать пока в Сеть про этого "гриба" и про то, что тебя тут видели, чтобы к тебе там не цеплялись, пока ты на поезд не сядешь. Вот все, что могу, Странный...
— И на том тебе поклон, Калган, — сказал я, вздохнув, разминая отекшие конечности. — Пойдем, дорогая...
Тихие сумерки спускались в долину Ярдангов. Облака сдули порывы вечернего ветра — циклон ушел на юго-восток, к Фарсиду. Какое-то время мы даже смогли полюбоваться закатом, некоторое время висевшим сзади, над Эвменидами. Закат в этих местах необычный и очень красивый — уходящее солнце и небо рядом с ним кажутся оранжево-розовыми. Такой необычный цвет получается из-за ржавчины, то бишь оксида железа, входящего в состав марсианской пыли, а из-за постоянных сильных ветров и близости высокогорных плато в этих местах пыли в воздухе предостаточно.
Дрезина имела неприятно тарахтящий движок, зато удобную кабину от бульдозера с тремя облезлыми сиденьями и койкой сзади, застеленной ветошью, старыми одеялами и выделанными шкурами церберов. Койка была всегда теплой от работающего мотора. Спереди кабины находилась небольшая платформа, на которой крепилась покрашенная прямо по ржавчине стрела маленькой лебедки. Из самых высоких достижений комфорта дрезина была оснащена сетевой антенной со стареньким усилителем — и мы с Ириной слушали музыку по Сети, чтобы хоть как-то перебить монотонное тарахтенье изношенного двигателя.
Иногда по пути встречались небольшие песчаные заносы. Тогда я останавливал дрезину, брал привязанную к платформе совковую лопату и, поплевав на руки, кряхтя и проклиная весь "силициум" во Вселенной, шел откапывать рельсы. А Ирина выходила вслед за мной и рассказывала мне бородатые анекдоты или просто разговаривала на абстрактные темы. Она опять как-то неуловимо изменилась, стала проявлять больше эмоций, не стеснялась говорить веселую чепуху, шутила. Правда, ее шутки я не всегда понимал сразу — она могла смеяться чему-то, понятному только ей одной. Я же беззлобно подшучивал над "глубоким и сложным смыслом" ее юмора, на что она так же беззлобно обижалась и угрожала мне, что замолчит навсегда, если я не начну понимать ее тонких шуток.
Я был даже рад тому, что нас выперли из поселка, — мне почему-то было безумно хорошо с ней вдвоем в этой треклятой, как я ее называл, пустыне. Первый раз мы были вдвоем, и только вдвоем, никто не стрелял, никто не докучал, никого не надо было спасать или следить за подозрительным поведением.
Я в шутку иногда называл ее "барышней", на что она немедленно обзывала меня брутальным мужланом и спрашивала, сколько я ношу пар носков с собой на смену.
Этот вопрос повергал меня в ступор, и я отвечал, что достаточно просто их часто стирать, а не носить с собой по Марсу складной бельевой шкаф.
Видно, все эти тягостные и мрачные события настолько истощили нашу психику, что пришли в действие некие защитные механизмы мозга, которые вводили нас в состояние беспричинного веселья: мы просто устали бояться, мучиться и плакать. А может, это просто здешние пески обладали сложным химическим составом, который так действовал на людей.
Иногда мы останавливались, чтобы побыть одним в полной тишине ночной пустыни, без дребезжания мотора, и я заваривал в портативном нагревателе эрзац-кофе, а в НЗ-наборах, доставшихся нам с вертолета, обнаружился редчайший на Марсе продукт — шоколад для летчиков! Не знаю, что в него добавляли, но, после того как мы съели по плитке, совершенно молча, без каких-либо комментариев, мы начали целоваться, как бешеные. Эти поцелуи длились минут по пятнадцать — двадцать.
Один-единственный раз я заметил на верхушке плоского холма стаю церберов, но стоило только включить мотор и зажечь фары, как их сдуло словно сильным ветром.
Можно было смело сказать, что я был счастлив, и еще сильнее я ощущал счастье, когда думал о том, что воспоминания об этом останутся на всю жизнь и тоже будут делать меня очень счастливым! А ведь это происходит со мной, прямо сейчас и здесь! В этой треклятой, как я ее называл, пустыне!
Путь наш иногда проходил в неглубоких котловинах, прорытых через невысокие ярданги, которые стали попадаться все чаще, по мере удаления от гор. Я ждал, что скоро, очень скоро, когда мы сядем на поезд, горизонт на востоке вздыбится двумя гигантскими, фантастическими горными массивами. На юге появятся плоскогорье Фарсид, которое поднимается над окружающей поверхностью на шесть километров и протягивается на четыре тысячи кэмэ с севера на юг и на три тысячи с востока на запад. На нем-то и стоят три огромных, сравнимых с Олимпом вулкана: Арсий, Павлин и Аскридий — это знаменитый Трезубец Нептуна. На северо-востоке же появится наконец огромный пузырь пресловутого Олимпа, который только в поперечнике шестьсот километров, а в высоту все двадцать восемь. И все — в тех областях почти отсутствует жизнь, зато она бурлит на их границах. Гигантские соляные поля лежат на пути к Лихоторо-Сити: зрелище сказочное — будто снег, искрящийся в красноватом свете. А дальше — непроходимые гиганты щитовых вулканов, высочайших плоскогорий, холод и смерть... Эта граница будет означать конец нашего пути вперед и начало пути вверх, хотя я пока слабо представлял себе, как и что мы будем искать на этом фантастическом выпуклом участке марсианской коры, где могут разместиться по площади все крупные города марсианских колоний. Да и стоит ли оно того, чтобы мы ползли туда, на встречу с непонятным "Зеркалом", или что там скрывается...
