В крупных пальцах его светлости камушек казался ещё меньше.
— Вот он и объявился, — задумчиво сказал его светлость. — И что теперь с ним делать? Давай закажем для него оправу, в кольце уже не потеряется. Впрочем, нет, форма у него неправильная, не хотелось бы стачивать лишнее... Закажем тебе подвеску. Или серьгу, я подыщу что-нибудь подходящее в пару.
— Я не ношу серёжек, — растерянно отозвалась Марта, тоже шёпотом. Отчего-то ей казалось, что нарушать предрассветную тишину громкими голосами просто грешно. — У меня даже уши не проколоты.
Складывалось впечатление, что в Гайярде в порядке вещей — обычным котам таскать в зубах драгоценные камни, иначе почему Жильберт даже не удивился? Вместо этого он, не меняя позиции, одной рукой потянулся и прикрыл окно, другой — пристроил камушек меж двух нежных грудок и теперь придирчиво вглядывался в отражение девушки. Удовлетворённо кивнул, словно не замечая, как зачастило под его ладонью юное сердечко.
— Да, думаю, это будет кулон, на достаточно длинной цепочке. Чтобы не демонстрировать лишний раз, да и к солнечному сплетению ближе, хорошо для энергетики... Голубка моя, не смущайся, если этот камушек у тебя появился — значит, и он тебе нужен, и ты ему, ибо нередки случаи, когда умные камни сами находят себе владельцев. Стало быть, так и задумано, чтобы этот — нашёл тебя...
Камень осторожно лёг на подоконник, а освободившиеся ладони его светлости — на нежные холмики и погладили, заставив затрепетать.
Жильберт вдохнул запах чистоты и юности. Теперь вроде бы надо и с сорочкой разобраться, как он и загадывал на сон грядущий, но рукам было так удобно, приятно, что хотелось задержаться на этих местах хоть ненадолго.
— Скажи-ка, милая, — шепнул он, внезапно кое-что вспомнив, — тебе ведь понравилось гулять в парке... А ты не встречала там ещё кого-нибудь?
— Ни одного человека, — честно ответила Марта. — Они, наверное, все прячутся, чтобы меня не напугать.
Герцог тихо засмеялся. Хорошо, пусть у его малышки будет свой маленький секрет. Он более чем уверен, что Марта держит язык за зубами не просто так — для женщин это сам по себе подвиг — а наверняка по просьбе одного старого упрямца, который не хочет раньше времени выдавать своё пробуждение. Но зачем тот передал ей магический накопитель? Да не простой, уникальный... Или это просто подарок? И для кого-то это не драгоценность немыслимой стоимости , а красивый яркий голыш, переданный заботливым одиноким драконом для того, чтобы порадовать детёныша... Однако как ловко этот детёныш вывернулся, не солгав ни на йоту!
Он ласково огладил девичий живот, руки скользнули с тонкой талии на бёдра. Ох, какой изумительный изгиб, какое тело... словно не он, а оно само ласкается, подставляясь именно так, как ему приятно. Воистину, эта маленькая женщина создана для него.
И почему-то хотелось, чтобы Марта испытывала такое же наслаждение. Ведь срывать удовольствие обоим в два раза слаще, чем в одиночку... Он склонился и запечатлел на белой шейке нежный поцелуй.
— Пойдём в постель, милая, у окна холодно. Зачем ты поднялась так рано? Нет никакой необходимости, можешь понежиться.
— Я не привыкла, — придушенно ответила Марта. — Я... дома всегда рано...
И слёзы вдруг сами брызнули из глаз. Всхлипнув, она закрыла лицо руками. Ревела — и ничего не могла с собой поделать.
— Что? — Жильберт даже испугался. — Марта, милая, я что-то сделал не так? Я напугал тебя?
Она затрясла головой, силясь унять рыдания. Судорожно вздохнула — и прикусила косточку на кисти, чтобы хоть как-то остановиться. Герцог поспешно развернул к себе девушку, и она уткнулась лицом ему в грудь. Глубоко вздохнула.
— Простите... Прости, Жильберт. Я больше не буду. Вспомнила сейчас о своих, и так грустно стало. Я никогда до этого не уходила из дома надолго, даже в чужом месте не ночевала, а сейчас так далеко от родных... Они, наверное, с ума сходят, потому что не знают, где я и что со мной. Дядя Жан уж точно. И за мальчиками присмотра нет, тётя всё на хозяйстве... А что они думают после того, как меня увезли? А если дядя Жан побежал за мной, и его, как пастора... ударили? Я такая свинья, честное слово, что о них забыла. Меня тут и кормят, и поят, а я даже не знаю, есть ли у них, что поесть на завтра. Жи-иль... — Она оттёрла слёзы ладошкой и робко подняла покрасневшие глаза. — А можно хоть как-то... Ну, хотя бы сообщить им, что я жива и не преступница? А то ведь барон их со свету сживёт из-за меня, он и без того, наверное, разозлился...
Она осеклась.
— Из-за тебя? — обманчиво спокойно переспросил герцог, чувствуя, как в жилах закипает кровь. — Ну-ка, ну-ка, расскажи об этом... Марта, я должен это знать, слышишь? Как правитель этих земель, в конце концов. Мне с самого начала не нравилось то, что я от тебя слышал — о пасторе, о ваших каких-то диких нравах... Я уже послал туда Винсента, но у него-то свой взгляд на вещи, сторонний, а я хотел бы послушать и тебя. Пойдём-ка, присядем и поговорим, голубка моя.
* * *
— ...Удивительно. — Доротея нарушила, наконец, затянувшееся молчание и провела ладонью по лицу, словно снимая флер таинственности, осевшей повсюду во время рассказа собеседника. — То, что вы рассказываете, господин Модильяни, словно вышло из-под пера какого-нибудь романиста. Вот уж не думала, что подобная история может случиться на самом деле, и в наше время, и совсем рядом...
Повествование настолько увлекло её, что Дори и не заметила, как миновала дорога от последнего постоялого двора до Эстре. В придорожной гостинице любезнейший брат Тук оставил их, дабы поговорить со своим 'новым подопечным' — так назвал он какого-то маленького человечка, потерянно бродящего по пустому залу меж столов и натыкающегося на лавки. Казалось, в эту минуту из вошедших людей он видел только монаха; едва углядев могучую фигуру в тёмно-коричневой рясе, подпоясанной простым вервием, молитвенно сложил руки на груди и теперь взирал на приближающегося Тука, словно на пророка. Потом зарыдал. 'Как жить? Я не знаю, как дальше жить, что делать? Я всё провалил... меня теперь из-под земли достанут... из нашего ведомства так просто не уходят...' Монах прижал его к объёмистой груди, как папаша — заблудшего младенца, и похлопал по спине. 'Ну, ну, брат мой... В этом мире только смерть неисправима и конечна, всё остальное с божьей помощью можно уладить, так что — справимся, брат мой, справимся... Пойдём, расскажешь мне всё толком, а то ведь в прошлую встречу нам и поговорить не удалось... Хозяюшка! Принеси-ка нам...' Капитан Винсент посмотрел внимательно — то ли одобрительно, то ли с досадой — и тоже окликнул хозяйку... Доротее предоставили возможность получасового отдыха от дорожной тряски и угостили обедом, удивительно приличным для дорожного заведения. Потом, усевшись в карету и очутившись с капитаном наедине, она почувствовала некую неловкость: ранее присутствие в их обществе брата Тука придавало совместной поездке вполне благопристойный окрас, теперь же...
Но долго предаваться смущению ей не дали. Проследив, плотно ли прикрыто оконце, отделяющее пассажиров от возницы, капитан, придав лицу суровое выражение, сообщил:
— А теперь, сударыня, я хотел бы поговорить с вами о вашей новой подопечной, которую вы, на самом деле, очень хорошо знаете...
...-Удивительно, — повторила Доротея и покачала головой. — Марта всегда казалась мне девочкой из совсем другой среды, хрупким цветком, по капризу судьбы выросшим на болотной кочке, да и сам Жан-кузнец никогда не производил впечатления неотёсанного мужика, а вёл себя... достойно, да именно так. Его всегда можно было отличить по прямой спине. Не улыбайтесь, господин капитан. Крестьяне, привыкшие с малолетства кланяться всем, кто выше их по происхождению, сутулы, ходят с низко опущенной головой, глядят, как правило, исподлобья, а руки у них...
— Я улыбаюсь лишь потому, что мне нравится ваша наблюдательность. — Капитан почтительно наклонил голову. — И незаурядность, смею заметить, госпожа Доротея. В очередной раз убеждаюсь, что сделал правильный выбор.
Почувствовав, что зарделась, Дори мысленно застонала: при её-то обветренном лице только багровых щёк не хватало! К счастью, в карете царил полумрак: шторы на окнах были приспущены, спасая путешественников от полуденного солнца. Борясь со смущением, она продолжила:
— Насколько вы уверены в правильности выбора, господин капитан? Всё ли вы продумали?
Винсент вопросительно приподнял бровь.
— Вас что-то смущает?
— Вы, очевидно, хорошо разбираетесь в людях и можете делать долго идущие выводы уже после кратковременного знакомства. Однако... — Доротея поколебалась. — Обстоятельства замены супруги герцога на 'настоящую'... — Последнее слово она выделила интонацией. — Нельзя не понять, что данная история со всеми её деталями не подлежит огласке. Тем не менее, вы приглашаете меня, прекрасно осведомленную о том, кем была ранее Марта — простой деревенской девушкой, да ещё с пятном незаконнорожденной — на роль её компаньонки, и посвящаете в мельчайшие подробности её настоящего происхождения... Если я правильно понимаю, сударь, вы отчего-то уверены в моём молчании.
Капитан одобрительно кивнул. С каждой минутой эта умная женщина нравилась ему всё больше.
— Абсолютно уверен, сударыня. Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным, а я собираюсь предложить вам за ваше молчание цену, которая, уверен, вас заинтересует. Что вы скажете о моём предложении разыскать, наконец, истинного виновника смерти вашего супруга и тридцати пяти человек, принявших кончину лишь из-за того, что в роковую ночь оказались с вами под одной крышей? Говоря о виновных, я имею в виду не только отравителей, но тех — или того — кто поручил им эту гнусную работу. К сожалению, дело было закрыто за недостаточностью улик. Но сейчас, похоже, я обнаружил новый источник сведений, и не премину им воспользоваться, чтобы справедливость, наконец, восторжествовала. Кроме того, я намерен поднять вопрос о возвращении вам законного титула графини Смоллет-Фицкларенс с выделением вам полагающейся доли наследства. Думаю, это будет сопряжено с некоторыми дипломатическими трудностями, поскольку покойный ваш супруг был верным подданным бриттской короны, и те земли, что вам достанутся...
— Это лишнее. — Дори неосознанным жестом чуть оттянула воротничок, словно он вздумал её удушить. — Уверяю вас. Найдите убийц Александра, и я... — Она справилась с волнением. Добавила спокойно: — ... буду помнить об этом всю оставшуюся жизнь.
Капитан Винсент поморщился.
— Сударыня, ваша скромность в данном случае не принимается во внимание. Хотите вы этого или нет — но дело о наследстве будет нами выиграно. Поймите, его светлость при щепетильности своей согласится видеть в качестве наперсницы супруги отнюдь не неизвестную особу из глубокой провинции, а даму титулованную, имеющую определённый вес в свете. Думаю...
Доротея похолодела. Боже мой, она ведь ничего не помнит из прошлой жизни, ничего не помнит... какой свет? какое влияние? она даже не знает толком, что творится в мире и при дворе, каковы последние новости, слухи и сплетни, кого следует опасаться, кого — избегать, а к чьим словам прислушиваться и брать на заметку, кто в фаворе, а кто смешон... Ещё немного — и смешной окажется она, она, в своём стареньком дорожном платье — и это лучшем из двух, что у неё остались, в перчатках с потёртостями, тщательно замазанными чернилами, в стоптанных ботинках, растолстевшая, с грубым обветренным лицом... Она зажмурилась, временно ослепнув и оглохнув — от страха ей словно заложило уши, и голос капитана доносился откуда-то издалека...
Думай не о том, приказала она себе. Он найдёт убийцу Алекса — вот что главное. Капитан Винсент не из тех, кто даёт пустые обещания. О-о, да, он сумел найти к ней ключик, этот Модильяни, он прекрасно просчитал, ч е м можно выкупить её молчание и вечную благодарность. И ради того, чтобы божья и человеческая кара постигла её злейшего неизвестного врага, Доротея Августа Терезия Смоллет-Фицкларенс, в девичестве просто Глюк, согласна даже побыть смешной. Только, если уж приведётся — недолго, чтобы не испортить важной миссии, в обмен на которую, собственно, капитан и намерен поднять похороненное когда-то в судебных архивах страшное дело. Выходит, от неё, Дори, зависит, улыбнётся ли Алекс там, у себя на небесах, или останется неотомщённым.
Глубоко вздохнув, она открыла глаза. И поняла, что уже давно в карете царит тишина, нарушаемая лишь мерным цокотом копыт снаружи да еле слышными уличными звуками, с трудом пробивающимися через дверцы, обитые войлоком. Капитан искоса наблюдал за ней, но трудно было что-то прочесть в его спокойном терпеливом взоре. Отчего-то Дори была уверена: он видит её насквозь со всеми её сомнениями, страхами и надеждами. Хотя, может, она слишком его идеализирует... или демонизирует, неважно. Главное — он сможет сделать то, о чём она и мечтать не смела долгие годы, прозябая в провинции, в нищете, влача вместе со своими односельчанами унылое тусклое полуголодное существование. Он дал ей надежду — не на месть, нет! На Справедливость. А уж Дори теперь надо землю грызть, но отработать...
Она спокойно сложила руки на коленях. Да. Отработать. Цель приезда всё ближе, а, значит, совсем недолго осталось до встречи со всесильным герцогом, от милости или гнева которого будет во многом зависеть, как ей удастся прижиться на новом месте, начать обучение Мар... герцогини и дождаться, в конце концов, когда же доблестный капитан выполнит свою часть обязательств. Она должна произвести на герцога правильное впечатление. Не просительницы-нищенки, во всяком случае, за которую можно её принять в этом платье...
— Не сочтите за вымогательство, господин Модильяни, но мне придётся попросить у вас некоторую сумму в счёт оплаты за мою работу, авансом. Мне нужно одеться соответственно новому положению. Я не могу явиться перед его светлость в столь непрезентабельном виде.
Ничуть не удивившись, капитан кивнул, всем видом показывая, что весь внимание.
— Кроме этого, мне нужна хотя бы предварительная подготовка. — Доротея вдруг разволновалась, но, опомнившись, взяла себя в руки. — Насколько я понимаю, его светлость не собирается держать супругу взаперти? Ей хотя бы изредка придётся бывать на людях, в свете? Могу я узнать основные конъюнктуры в политике и при дворе, как здешнем, так и королевском, чтобы моя воспитанница, не дай бог, не сказала чего-то лишнего, могущего в дальнейшем оборотиться скандалом или другого рода осложнениями. Ибо с герцогини спрос совсем иной, нежели с деревенской девочки, и малейший промах либо некстати сказанное и истолкованное слово могут иметь печальные последствия. К тому же...
Она задумалась. Не слишком ли резвый темп она набрала для простой компаньонки, в сущности — гувернантки при великовозрастной воспитаннице? Однако заданный тон ничуть не удивил её собеседника.
— Я познакомлю вас с мэтром Фуке, секретарём его светлости, — доброжелательно отозвался он. — Этот человек — ходячая энциклопедия, он в курсе всех событий, и государственной важности, и, на первый взгляд, кажущихся незначительными, но в последствие играющими существенную роль в нашей жизни. Он не слишком жалует дамское общество, но, уверен, ваш подход к делу его обезоружит. Право, есть в вас обоих нечто общее, я бы сказал — дотошность и желание разложить всё по полочкам... я прав? Что касается вашей первой просьбы... Безусловно, подъёмные будут выданы. Однако, сударыня, я надеюсь, что вы их потратите по более приятному назначению, на какие-нибудь мелочи, милые женскому сердцу, но до коих я, солдат и мужлан, не в состоянии додуматься. Сейчас же нам предстоит...
