— Как же вы не понимаете, уважаемые сограждане? — продолжил надрываться Николай Фёдорович. — Данный Центр, так его и растак, строится сугубо для вас. В нём, честью клянусь, даже будет оборудован опорный пункт партии — "Единая Россия". Прошу вас, земляки, проявить гражданскую сознательность!
— Пархатый чукотский волк тебе, бастарду, земляк! — предсказуемо ответили из толпы.
— Пропустите! — около трибунной лестницы наметилось внеплановое оживление, сопровождаемое бойкой толкотнёй. — Немедленно дайте пройти! Расступитесь!
Через минуту с дырочкой, сверкая стёклами умных профессорских очков, на трибуне появился депутат Митрофаненко и, беспардонно отобрав у Бокия мегафон, заявил:
— Я — законно-избранный представитель великого русского народа! И все вы, милые петербуржцы, знаете меня!
— Знаем! — радостно отозвались "милые петербуржцы". — По телику видали! Ура! Заливай, клоун дешёвый! Слушаем!
— Я — полностью на вашей стороне! — взбодрился Митрофаненко. — Кто, вообще, решил строить здесь развлекательно-офисный Центр? Кто, я вас спрашиваю? Эти люди, явно, страдают склерозом и откровенно не дружат с памятью. Они, наверное, забыли, что по стратегическим планам развития города, составленным ещё в девяностые годы прошлого века, здесь должен располагаться наземный вестибюль новой станции метрополитена.... Купчинцы, вам нужна ещё одна станция метро?
— Нужна! — подтвердили сотни лужёных глоток. — Очень!
— Значит, будем строить! — картинно прижав ладони к груди, заверил импозантный депутат. — Скептики, конечно, скажут, мол, нет денег. Ерунда! Я лично добьюсь — уже к грядущему лету — финансовой помощи из Федерального бюджета. По отдельной статье расходов.... Обещаю!
— Ура! Молодец! Даёшь — станцию!
— Рядом же с вестибюлем метро мы — с вашей помощью — разобьем шикарный парк: с детскими аттракционами, велосипедными дорожками, теннисными кортами и спортивными площадками. Очистим дно пруда от мусора и запустим в водоём рыбу. Например, серебряных карпов, линей и золотистых карасей. А на берегу оборудуем специальные места для семейных пикников — с кирпичными мангалами, как и полагается...
Митрофаненко, громко сглотнув слюну, замолчал и, повернув голову, уставился куда-то — поверх голов митингующих.
Пашка посмотрел в том же направлении и восхищённо "ойкнул". По улице Димитрова — походкой первоклассной манекенщицы — шествовала, гордо закинув рыжеволосую голову, элегантная женщина. Та самая красотка с глазами горной ламы — из "куриной" забегаловки. На огненно-рыжих волосах стильной наяды красовалась мужская фетровая шляпа с фазаньим пером "а-ля Тиль Уленшпигель", а из-под короткого собольего полушубка выглядывали такие длинные и стройные ноги...
— Мама не горюй, — заворожено выдохнул стоявший рядом подросток. — То ли девушка, а то ли — виденье.
— Это точно, — поддержал Сомов. — Предупреждать же надо. Так и заикой стать недолго.
Митингующему люду девушка-виденье была не видна. Но высокопоставленные граждане на трибуне явственно оживились и заинтересованно зацокали.
Неожиданно из белых "Жигулей", следовавших по улице Димитрова в сторону Невы, вылетел непонятный чёрный предмет.
— Ба-бах! — громыхнуло на всю округу.
Элегантную красотку в собольем полушубке скрыло за плотным облаком ядовито-жёлтого дыма.
— Это же Мария! Моя супруга! — горестно объявил с трибуны Толстый бастард. — Помогите кто-нибудь! Ради Бога....
— Мариночка! — полетел над людской толпой громкий мужской голос-стон, полный ужаса и нестерпимой боли. — Расступились, суки, в стороны! А-а-а! Пристрелю! Прочь, твари! Маняша! Держись!
Это Тощий бастард, отталкивая всех и вся, кто оказывался на его пути, мчался со всех ног к ядовито-жёлтому облаку...
Глеб бежал, нёсся, спешил, летел, а в его голове — безостановочным цветным калейдоскопом — крутились-мелькали картинки из далёкого Прошлого.
Так иногда бывает. Например, во время затяжного боя, когда получаешь серьёзное пулевое ранение. Понимаешь, что сознание постепенно мутнеет, и не знаешь — очнёшься ли когда-нибудь. И тогда перед "внутренним взором" раненого проплывает — за считанные секунды — вся его долгая жизнь. Или только наиболее яркие и значимые отрезки жизни означенной...
Глава шестая
Чукотские воспоминания. На встречу...
Певек — городок особый. В том глубинном смысле, что особый-особый-особый. Особливей просто не бывает...
Расположен Певек на далёком северо-восточном Чукотском полуострове, за Полярным кругом, на берегу Чаунской бухты. Или же Чаунской губы, тут уж как кому больше нравится.
За городом, с южной стороны, тянется гряда покатых, сизо-хмурых сопок. Самая высокая из них называется — "Пээкиней". От этого экзотического чукотского названия, после уродливой фонетической трансформации, и — "Певек" получился. Легенда ходит среди местного населения, что в очень давние Времена на склонах этой сопки шла ожесточённая и кровопролитная война чукчей с коряками, или, к примеру, с всякими юкагирами. В процессе войны образовались самые натуральные горы хладных трупов. А хоронить-то и негде — лишь вечная мерзлота кругом. Победители наспех забросали покойников камнями, подвернувшимися под руку, и этим ограничились. Отсюда и название Пээкиней — "дурно пахнущая гора".
А сейчас, в наши дни, южнее Пээкинея располагаются зоны для осуждённых уголовников. И обычные, и строгого режима. Штук пять, наверное. Может быть, и все шесть. Что характерно, побегов заключённых — за долгие-долгие годы — в тех зонах не зафиксировано. Куда, собственно, бежать? Край Земли, как-никак. Богом забытое место...
Глеб Назаров родился в Курской области, в городке Железноводске. Но потом, когда мальчишке исполнилось восемь лет, его отца — военного лётчика — перевели служить на Чукотку, в Певек. Мол, тамошнему лётному отряду срочно потребовалось усиление.
Надо, значит, надо. Приказ любимой Родины — это вам не портянка заскорузлая, позапрошлогодняя. Собрались по-быстрому и, посидев на дорожку, отправились — с четырьмя посадками для дозаправки топливом — на Край Земли.
Прилетели, вылезли из военно-транспортного самолёта, загрузили чемоданы, баулы и тюки в старенький армейский "Урал", а сами пошли от аэродрома пешком. Так отец Глеба решил, мол: — "Надо слегка осмотреться на местности. Первая заповедь военного человека...".
Вшестером пошли: Глеб, его родители, старший брат Иван, капитан Бокий, встречавший семью Назаровых в аэропорту, и его сын Колька — Глебов одногодок.
Рядом с одинокими воротами аэропорта ("одинокими" по причине отсутствия — собственно — забора), стояла потрёпанная северными ветрами скульптура — чукча в компании с северным оленем. У оленя наличествовал, почему-то, только один корявый рог.
Чуть в стороне от странной скульптуры обнаружился и самый настоящий чукча — тоже потрёпанный и непрезентабельный, без оленя, но зато с большой картонной коробкой в руках. В коробке весело и беззаботно копошились лобастые щенки.
Дождавшись, когда взрослые и дети подойдут поближе, чукча жалостливо запричитал:
— Здрасьте, уважаемые! Чайку бы, а? Отработаю чем, или на щенков поменяю: один щенок за половину пачки чая. Может, сговоримся, дядьки? А? Хорошие щенки, злые. Волками вырастут, зуб даю, — картинно щёлкнул ногтем большого пальца по единственному чёрному зубу.
— Обойдёшься, гнида, — Фёдор Бокий невежливо отодвинул чукчу в сторону, после чего пояснил: — Спиртного им, бродягам, совсем не продают, строго запрещено. Так чукчи взяли моду чифирить. У наших зеков, видимо, научились. За пачку чая мать родную готовы придушить. Но лучше — вовсе ничего им не давать. Логика у чукчей чёткая и железобетонная: если кто-то — один раз — чего-то дал, значит, и второй раз дать может.... Полгода потом будет следом за тобой ходить и канючить слёзно. А если сдуру дашь за щенка полпачки чая, то совсем замучит. Будет каждый день щенков приносить. Говоришь ему, болезному, мол, не надо больше щенков. Не надо.... А он, морда раскосая, думает, что этого конкретного цуцика не надо. Мозги у чукчей так устроены. Назавтра другого, обязательно, притащит. Послезавтра — третьего. И так до полной и окончательной бесконечности. Года полтора, зараза упорная, будет надоедать, никак не меньше. Вы, уж, пожалуйста, учтите на будущее...
Был самый разгар июня месяца, но летом и не пахло. Со стороны Чаунской бухты дул пронизывающий северный ветер, температура окружающего воздуха находилась на уровне плюс одиннадцати-двенадцати градусов.
— Сегодня ещё тепло, — по-приятельски улыбаясь, сообщил Колька Бокий, парнишка упитанный, но очень шустрый. — А, вот, недели две назад заморозки были. Даже снег шёл. Потом, правда, растаял.
Сам городок на Глеба особого впечатления не произвёл: почерневшие бараки, обшарпанные типовые пятиэтажки, разномастные строительные вагончики-бытовки. Обычное дело. В Железноводске было примерно то же самое. Только там деревья росли. Высокие. С листьями. А в Певеке деревьев не было вовсе. Да и с зелёной травой наблюдались трудности. Сплошные чёрные камни, местами поросшие лохматым бурым мхом и жёлто-фиолетовыми узорчатыми лишайниками. А ещё — везде и всюду — валялись пустые огромные бочки из-под солярки и прочего топлива.
— Не расстраивайся, приятель, — на правах местного жителя утешал Колька Бокий. — Это только в городе так мрачно. А мы с тобой как-нибудь сходим в тундру. Там замечательно — зелёная густая травка, всякие цветы, птички чирикают, шмели жужжат, шустрые песцы гоняются за жирными леммингами. Красота неземная, одним словом.... Скоро пойдут грибы. Тут их много — подосиновики, подберёзовики, моховики, козлята, сыроежки. А осенью уговорим старших, чтобы они взяли нас с собой на охоту за серыми гусями. Здесь и уток много, но на них, как правило, не охотятся, брезгуют. Утиное мясо, оно тёмное и пахнет противной болотной тиной. В лебедей же не стреляют из жалости — больно, уж, они красивые.... А рыбу ты умеешь ловить? На удочку, на спиннинг, на кораблик? Не пробовал ещё? Не страшно, научим. Как любит говорить мой папа: — "Не Боги горшки обжигали...". В здешних тундровых ручьях водится форель, щука, голец, палия и хариус. А в реки из моря заходит нереститься всякая красная рыба — нельма, горбуша, кета.... Ещё можно сходить в порт. Там классно. Большие корабли стоят у причалов. Краны здоровенные крутятся туда-сюда. Морем пахнет...
Семья Назаровых успешно заселилась в офицерское общежитие. Разобрали вещи, умылись с дороги, получили постельное бельё, организовали — на скорую руку — скромный праздничный стол. Позвали соседей-сослуживцев и на славу отметили новоселье.
Взрослые засиделись за полночь.
— Пусть Глебчик идёт спать к нам, — предложил компанейский Фёдор Бокий. — Лягут с Николаем "валетом", и все дела.
Но Глебу спать совершенно не хотелось, видимо, сказывалась разница в часовых поясах.
Было два часа ночи, он стоял на общественной кухне возле окна и смотрел на гряду покатых сизо-хмурых сопок. Ярко-малиновое солнышко, ласково подмигивая, готовилось спрятаться за гору Пээкиней.
Подошла мать и встала у него за спиной.
— Мама, сейчас, ведь, ночь? — спросил Глеб.
— Ночь.
— А почему за окошком так светло?
— Летом здесь царствует Белая ночь, сынок.... Ага, сейчас. Смотри очень внимательно.
Солнце плавно — на три четверти диаметра — скрылось за склоном Пээкинея. Потом, словно бы задумавшись о чём-то важном, замерло. А примерно через минуту, словно приняв некое судьбоносное решение, двинулось вверх.
— Закат — неведомым образом — преобразовался в рассвет, — зачарованно прошептал Глеб. — Очень красиво и необычно...
Что было потом? Да, в принципе, ничего особенного и экстраординарного. Обычная мальчишеская жизнь, без каких-либо изысков и приключений. Школа, на каникулах и в выходные дни походы с отцом и братом Иваном в тундру. Иногда им составляли компанию отец и сын Бокии. Рыбалка, охота, сбор грибов и ягод, ночёвки у дымных походных костров. Тундра, она очень красивая, живая, и добрая. В том плане, что живой и доброй тундра бывает поздней весной, летом и ранней осенью. А всё остальное время она снежная, морозная, суровая и мёртвая....
Иногда они с Колькой ходили на экскурсии в порт. Глазели на океанские пароходы, танкеры и сухогрузы. Приставали с расспросами к загадочным и неразговорчивым морякам. Подбирали выпавшие при разгрузке помидоры, яблоки, бананы и сливы.
Были ли в Певеке другие — кроме тундры и морского порта — достопримечательности? Конечно, целых две. Во-первых, шикарнейшая городская библиотека. А, во-вторых, небольшой пивной заводик, производивший совершенно потрясающее пиво — чёрное, крепкое, ароматное. С его вкусом ребята, естественно, познакомились не сразу, только в выпускном классе средней школы. Пиво, кстати, называлось — "негл". Откуда взялось такое необычное и странное названье? Никто этого не знал, даже убелённые сединами певекские старожилы — на данный вопрос — лишь извинительно пожимали плечами.
Полярными долгими ночами, конечно же, было очень неуютно и тоскливо. Порой даже хотелось — от полного отсутствия ласковых солнечных лучей — выть, подражая худющим полярным волкам, на шустрые всполохи северного сияния.
Учился младший Назаров откровенно плохо, ну, никак у него не ладилось с точными науками. По математике, физике и химии вечно перебивался с двойки на тройку. А, вот, Колька Бокий, его закадычный приятель, был, наоборот, круглым отличником.
Поэтому, когда учёба в средней школе была завершена, пути друзей разошлись в разные стороны. Николай уехал в Магадан — столицу Колымского края — и поступил на дневное обучение в тамошнюю престижную Академию Народного Хозяйства. А Глеб, не без помощи отца, был зачислен в самое обыкновенное певекское ПТУ, на специальность — "буровой мастер".
Надо сказать, что в те времена буровики и геологи были в большой цене. Даже небольшой кадровый дефицит наблюдался местами. И когда Глеб окончил ПТУ, то — совершенно неожиданно для себя — получил трёхлетнюю отсрочку от службы в армии. Вместе с направлением на работу в Майскую геолого-разведывательную партию.
Майская ГРП располагалась северо-восточней Певека, примерно в двухстах семидесяти километрах, и базировалась в посёлке городского типа, носящим одноимённое названье — "Майский".
— Ой, как хорошо! — узнав про итоги распределения, обрадовалась мать. — Могли же направить и в другое место. Например, на Колыму или на юг Магаданской области. А Майский, он совсем рядышком от Певека. Будешь регулярно — между буровыми вахтами — навещать нас. Только сынок, ради Бога, не увлекайся там ханкой.
— О чём это ты, мама? — удивился Глеб.
— О том самом. Знающие люди говорят, что в Майский редко завозят спиртное. Поэтому тамошние мужики — все поголовно — гонят самогон из томатной пасты и сахара. А для пущей крепости настаивают его на табаке. Получается тёмно-коричневая вонючая бурда — за шестьдесят алкогольных градусов. В народе называется — "ханка". У тех, кто её регулярно употребляет, глаза становятся ярко-жёлтыми, прямо как у наглых мартовских котов.... А ещё некоторые советуют, чтобы снизить нагрузку на печень, закусывать этот гадкий напиток — в обязательном порядке — моржовым жиром, или же оленьим. Но, лучше всего, китовым.... И тёплой одежды, сынуля, прихвати с собой побольше. Что с того, что июнь месяц на дворе? Крайний Север — штука неверная, странная и коварная. Раз — и снег западал с неба. Два — и метель замела-запела...
