Жертвы Северной войны

Бонусы:

* * *

Альфонс: Надеюсь, разбирать на части вы меня не будете?

Мустанг: Конечно, нет. На зап-части.

* * *

Мустанг, выдирая ножик из карты: А неплохо. Восемь из десяти, я бы сказал. Особенно, если учесть, что целился я в столицу Креты. Ну ничего, каждодневные тренировки позволят мне достичь истинного мастерства!

* * *

Мари: Как у настоящей Мэри-Сью, у меня должно быть множество поклонников-мужчин.

Рассел: И не рассчитывай. Я просто белый и пушистый. И еще я хочу соблазнить Уинри.

* * *

Элисия: Я не маньячка-педофилка! Я просто тоскую по своей несчастной любви!

Том: Да-а?.. А я-то надеялся...

Глава 21. Сквозь огонь

Я запомню тебя,

Ты себя сбереги.

Равнодушие тем,

Кто плюет нам в сердца.

Возвращаюсь домой,

Возвращаюсь домой..

Я запомню тебя от ступней до лица!

Время года зима...

Ночные снайперы.

В больничном саду росли густые зеленовато-голубые ели. Ухаживали за ними любовно, весной, летом и осенью взгляды прогуливающихся радовал еще аккуратный зеленый газончик. Сейчас вместо зеленого газончика на клумбах ершилась какая-то высохшая желтая щетка, с наколотыми на отдельные травинки невнятно-бурыми листиками. Не самое приятное зрелище.

И тем не менее Эдвард настоял, чтобы его каждый день выводили в сад. То есть не выводили, а выкатывали на инвалидной коляске, закутанного по самое горло в клетчатый плед. Такое положение казалось Стальному алхимику отчасти унизительным, но тут уж поделать было нечего. Он с детства привык. Зато вопрос о "прогулках" позволил ему поскандалить с госпитальным начальством и настоять на своем. Да и кроме того, это вносило разнообразие в монотонный госпитальный распорядок. Проснуться — попялиться в потолок — заставить себя через силу проглотить безвкусный, но "сбалансированный" завтрак — попробовать одного из врачей заставить принести свежие газеты или хотя бы радиоприемник — процедуры — дождаться Уинри, Мари, Чески или их всех вместе (иногда появлялись Фьюри или Брэда, но редко) — пообедать — поспать — процедуры — поскандалить по поводу выхода в сад (каждый день медсестры пытались отменить это дело под предлогом плохой погоды) — поговорить с Томом и Элисией (они приходили почти каждый день, но вечером) — а там ужин, процедуры и снова спать. Вот такое вот незатейливое времяпрепровождение.

К концу третьей недели Эдвард начал молиться, хотя и не верил в Бога, чтобы Крета объявила Аместрис какую-никакую, а войну. Тогда бы его наверняка выпустили.

Порою Эдвард чувствовал себя стариком. Порой — маленьким ребенком. Так или иначе, очарования его характеру вынужденное пребывание в госпитале не прибавило.

В тот день с утра его терзали дурные предчувствия, он раздражался сильнее обычного, а потому старался не давать себе волю. Вежливо разговаривал с медсестрами, не спорил с докторами и не грозил им всяческими карами, если его не выпустят в ближайшее время. Кажется, окружающие удивлялись.

Однако ничего плохого день не принес. С утра явилась Уинри — на сей раз без Мари, потому что Мари была в больнице. Нет, со здоровьем у нее порядок, врачи говорят, все замечательно. Ребенок родится приблизительно в середине апреля. Нет, Мари не говорила ей, мальчик это или девочка, нет, сама Мари тоже говорит, что не знает. И вообще, Эдвард, веди себя спокойнее... Помнится, когда я была беременна, ты так не переживал.

— Еще как переживал, — буркнул Эдвард в ответ на этот упрек. — Ты просто не видела. Потому что...

— Да, потому что когда я была беременна Сарой и Тришей, ты занимался террористами из Западного округа, а потом тебя обвинили в растрате, а потом...

— А когда ты была беременна Ниной, мы укрупнялись, и я тоже был занят по горло, — Эдвард поморщился. — Но когда я освобождался, я места себе не находил от беспокойства. Я рапорты наружки до дыр зачитывал. Ал надо мной посмеивался.

— Врешь, — сказала Уинри.

— Вру, — легко согласился Эдвард. — Конечно, не посмеивался. Кстати, как девочки закончили семестр?..

— Четверть, — поправила Уинри. — Сейчас у них сделали обучение по четвертям. Хорошо закончили... Я была уверена, что Триша нахватает троек, но она каким-то образом вышла ровно. Либо взялась за ум, либо они с Сарой снова менялись.

— Никогда не мог понять, как им это удается, — буркнул Эдвард. — Наверное, все учителя в наше время отупели. Чтобы их перепутать, надо быть слепым на оба глаза и глухим на оба уха.

Уинри загадочно улыбнулась. Порою она просто ненавидела своего мужа; порой любила его до боли. Вот в такие минуты она его любила: именно потому, что только он мог легко и безошибочно различать их дочек-близняшек. Даже сама Уинри не могла. Ал уж тем более не мог. А Эдвард — легко, хотя и видел их всего лишь несколько раз в год.

— Кстати, я хочу к ним поехать, — сказала Уинри. — Рождество уже через два дня... У них длинные рождественские каникулы, поживу с ними.

— Если хочешь, возвращайся в Ризенбург совсем, — пожал плечами Эдвард. — Тебя клиенты ждут.

— Ну спасибо, муженек! — Уинри нарочито картинно подбоченилась. — Чуть-чуть подправился, и сразу отсылаешь! Нет, скажу я тебе, я имею право на отпуск! Никуда мои клиенты не денутся. Я собираюсь насладиться невероятно редкой возможностью: ты прикован к койке, никуда не можешь от меня деться, и я могу тебя видеть каждый день, да еще по нескольку часов. Ну, когда еще мне выпадало подобное счастье?

Уинри сказала, что уезжает на следующий день, билеты уже организованы. А сегодня она пойдет еще гулять с Мари и Ческой — мол, до сих пор не было возможности просто так побродить по городу с подругами. Настолько не было, что она, Уинри, чувствует себя не живой женщиной, а второстепенной героиней какой-то многосерийной шпионской истории.

После обеда Эдварда вывели в сад даже без особых протестов. Правда, он настоял, что в этот раз пойдет сам, хватит с него коляски. Автопротез после долгого перерыва отзывался отвратительной болью в культе, но Эдвард только сжал зубы: к боли такого рода он был привычен.

Ему удалось сделать аж десять шагов до ближайшей скамейки, на которую и присел, стараясь, чтобы это не выглядело так, как будто он упал без сил. Увы — он действительно упал без сил. Какое-то время Эдвард сидел, глядя в бледное небо почти невидящими глазами, и не было сил даже порадоваться, что он постепенно выздоравливает. Ну, сколько раз в жизни он через это проходил?.. Сколько раз вытаскивал себя за уши?..

Ал бы сказал: "Не перенапрягайся, брат..."

Интересно, Ал сейчас жив или мертв?.. И насколько это "или" легче твердого "мертв"?..

Тут, будто в ответ на свои мысли, он услышал легкое покашливание. Эдвард обернулся — и без особого удивления увидел Альфонса Хайдериха, стоящего подле скамейки.

— Что стоишь?.. — спросил Эдвард. — Садись. С чего это тебя выпустили из-под охраны?..

— Я теперь ужасно несекретный, — произнес Альфонс, присаживаясь рядом с Эдвардом на влажноватые доски. — А ты лучше выглядишь. Знаешь, оба глаза тебе идут.

— Я Рою говорил то же самое, кстати. Швы сняли уже дней пять назад... Нет, серьезно... ты же, вроде, должен был работать над... ну, сам знаешь, чем. Что я не знаю, что ли, как такие вещи делаются?.. У нас есть пара таких... академических городков. Там если водитель что привезет и ненароком в туалет зайдет, так все, оставят работать. Я поражен, что тебе разрешили выйти в город.

— Эдвард, тебе стоит учиться слушать собеседника, — мягко, как всегда — это за двадцать лет не изменилось — произнес Хайдерих. — Меня не отпускали погулять. Я оттуда полностью ушел. Под клятву о неразглашении, однако. И по личному приказу... знаешь, кого. Так бы не выпустили, конечно.

— Поссорился с алхимиками?.. — усмехнулся Эдвард. — Я думал, у тебя иммунитет на наших гениев — после меня-то...

Тут он по-новому вгляделся в Хайдериха, и наконец-то заметил то, чего не заметил раньше: и то, что кожа у друга странно бледная, и то, что мешки у него под глазами, и красные прожилки в глазах...

— Что случилось?.. — спросил Эдвард обеспокоенно. — В чем дело?..

— Считай, что меня отпустили по состоянию здоровья, — Хайдерих грустно улыбнулся.

* * *

Военный городок Немезис был довольно-таки милым местечком, несмотря на мрачное название. Во всяком случае, все заборы, которых тут так же имелось великое множество, были изукрашены яркими изображениями неизвестных Хайдериху существ. Существа прозывались "Отважный бельчонок Чирк, лисенок Джерри, паровозик Туту и их друзья" и были персонажами какого-то очень популярного мультфильма, а заодно и комикса. Мультфильм был черно-белым, к чему Хайдериху привык, комикс тоже, что повергало его в состояние некоего культурного шока. Увидев первый раз журнальчик в руках у Габриэля Синистры11, Хайдерих очень вежливо поинтересовался, присутствуют ли у местных цветовое восприятие. Вопрос был, конечно же, глупый: до сих пор все виденные Хайдерихом здесь искусственные сочетания цветов были редкостно гармоничны. Синистра, Туманный Алхимик, удивленно уставился на Хайдериха после этого простого вопроса и со свойственным ему тактом произнес: "Эээ... коллега, конечно же, присутствует! Просто не кажется ли вам, что излишние цвета в искусстве убивают пластику?.. Людям все еще далеко до создателя".

Дальше расспросы Хайдерих продолжать не стал — отчасти потому, что боялся: этакими темпами они и впрямь упрутся в вопрос создателя, а большинство местных христианами не являлись. Хайдерих не хотел лишний раз подвергать свою бессмертную душу искусу начать обращение неверных: он прекрасно понимал, что это было бы бесполезным, более того, в высшей степени вредным занятием, однако вколоченные в детстве инстинкты прилежного ученика воскресной школы вопияли.

Для самого Хайдериха дни здесь проходили, с одной стороны, весьма насыщенно, с другой стороны, крайне монотонно. Сперва его тщательнейшим образом исследовали медики, и признали, что совершенно ничем от среднего человека из этого мира не отличается. После чего он пообщался с местными техниками — и те радостно приняли его в свою компанию. Механика здесь развивалась в чем-то по другому пути, чем в родном мире Хайдериха, но общие принципы были схожи.

Вскоре он начал участвовать в сборке и наладке точных приборов, — по большому счету, оказалось, что эта работа квалифицированного, но всего лишь техника, даже не инженера, — все, чем он мог быть полезен, раз уж по необходимости оказался здесь, в обстановке высокой секретности. Однако недели через три, вскоре после того, как Хайдерих присутствовал при одном из начальных экспериментов, ему стало плохо. И довольно серьезно плохо, так, что его даже пришлось временно госпитализировать. Удивленный врач диагностировал легкую форму лучевой болезни.

— Ну и ну! — воскликнул он, пораженно глядя на Хайдериха сквозь очки. — Как это вы, голубчик, умудрились?.. Там же дозы-то были, простите меня, детские!

Хайдерих не слишком разбирался в дозах облучения, тем более, слово "Зиверт" было для местных пустым звуком, поэтому только пожал плечами.

— Вот что, — сказал доктор, — на всякий случай, чтобы больше в зону эксперимента — ни ногой. Приборами своими занимайтесь, если хотите, но только на расстоянии от полигона. Хотя... знаете, тут, собственно, на всей базе фон повышенный. Если вам из-за такого пустяка плохо, то прямо даже и не знаю. В обычных обстоятельствах я бы посоветовал вам уехать, но тут режим секретности... Связаться надо со Столицей, вот что.

В тот же вечер все собрались на обычные посиделки в коттедже Огдена. Они обычно собирались у него, ибо Огден жил в одиночестве, зато обожал общество коллег. Играли в преферанс, те, кто курил, курили, остальные на них ворчали. Кто-нибудь из женатых алхимиков обязательно приносил домашние закуски, которые на определенном этапе вечера сменялись покупными, а легкий алкоголь брали в магазинчике

В тот вечер разговор совершенно естественно зашел о недомогании Хайдериха:

— Скажите, а какие именно дозы считаются у вас смертельными? — спросил профессор Огден, этот седеющий красавец. Несмотря на солидный возраст — что-то около шестидесяти — ученого отличал поистине юношеский энтузиазм. А взгляд его черных глаз был настолько целеустремлен, что лично Хайдериха он даже пугал. В общем и целом Огден был потрясающим типом, немного напоминавшим Хайдериху одного бизнесмена из Стокгольма, который как-то заказал им два авиамотора.

— Понятия не имею, — пожал плечами Хайдерих. — Радиацией стали заниматься... ну, не то чтобы недавно. Но, пожалуй, только лет десять назад выяснили, что она смертельно опасна.

— Для нас это стало очевидно, п-пожалуй, п-примерно тогда же, — застенчиво кивнул Алекс, которого Хайдерих сперва принимал за лаборанта, пока не выяснилось, что этот тощий нескладный юноша руководит всей лабораторией. — К-когда стали п-проводить м-массовые алхимические исследования. Д-до этого как-то не приходило в г-голову, что трансмутация может б-быть вредна не только своим итогом, но и сама п-по себе.

— Что? — от удивления Хайдерих чуть было не выронил карты из рук. — Вы хотите сказать, что при алхимической реакции выделяется излучение?!

— А вы не догадывались? — добродушно спросил Синистра. Они с Огденом переглянулись.

— Честно говоря, нет, — покачал головой Хайдерих. — Нет, я, признаться, был уверен, что у вас синтез не радиоактивный... даже сегодня, когда мне сказали про облучение, не соотнес. Решил, что тут просто повыше фон — как у нас в некоторых местностях. У нас-то алхимия невозможна.

— Ну, раз вы говорите, что у вас занимаются ядерными преобразованиями, значит, все-таки возможна, — осторожно произнес Огден. — Возможно, труднее запустить, да... Одной энергии мысли недостаточно, — он задумчиво потер подбородок холеной, алебастрово-белой рукой. — Вероятно, и побочных эффектов больше... Видите ли... да простят меня коллеги, я сейчас намереваюсь излагать популярным языком вещи, хорошо им известные... Алхимические преобразования делятся на три рода. Первый — это морфоалхимия: изменения формы тела без изменения его внутренней структуры. Туда же относится фитоалхимия, зооалхимия — область уважаемой Саманты. Второе — ядерная алхимия: изменения самой формы вещества. Пресловутое превращение свинца в золото или, не менее пресловутое, воды в вино, — Хайдерих дернулся, — как раз из этого ряда. Тогда-то, собственно, и выделяется излучение: в нашем мире, в основном, в виде электрического разряда, лишь небольшая ее часть оказывается альфа— и бэта-частицами, гамма-лучей в излучении от стандартной трансмутации практически нет. Ваша, вероятно, имеет обратную тенденцию. Даже удивительно! При такой разнице в фундаментальных основах материи между нашими мирами должно быть гораздо больше отличий...

— Может быть, они и есть! — взмахнула рукой, в которой она держала чашечку с кофе, Саманта Радклифф, специализировавшаяся на генетической алхимии женщина лет тридцати с губами, выкрашенными ядовито-оранжевой помадой. — Может быть, они развивались совсем на другой основе, нежели мы! И генетически они представляют совершенно иную, просто очень похожую внешне структуру. Мы не можем проанализировать так глубоко, чтобы это понять.

— Боже мой, Саманта, я знал, что вы хотели бы меня препарировать, но никогда не подозревал вас в стремлении распылить меня на атомы! — кротко произнес Альфонс. — Правду говорят, что женщины кровожаднее мужчин.

Он только здесь, в Немезисе, узнал, что такое "гены", и открытие это привело его в восторг.

Все засмеялись.

— Нет-нет, серьезно, — заметила покрасневшая Саманта. — Ведь мы еще не умеем анализировать генетический код, мы только знаем, что он существует. Что если на этом уровне обнаружатся отличия?.. Простите, Альфонс, но если бы вас можно было с кем-нибудь спарить...

Последовал новый взрыв смеха, и Саманта умолкла, пробормотав что-то типа "да ну вас всех" и закурила новую сигарету. Дымила она отчаянно, а все окурки, которые клала в пепельницу рядом с собой, раскрашивались оранжевым колечком.

— Так постойте, — сказал Альфонс, отчаянно пытаясь припомнить, какие же карты вышли, — ведь может так быть, что у вас изначально большая устойчивость к радиации, чем у нас?.. И именно это позволяет вам использовать алхимию!

— Очень может быть, — пожал плечами Огден. — Этот мир удивителен, мой юный друг.

Хайдерих внутренне поморщился. Ему скорее нравился Огден, чем нет, кроме того, Хайдерих крайне уважал его познания — как и алхимики. Однако вот этот покровительственный тон временами начинал раздражать. Может быть, потому что сам Огден выглядел от силы лет на пятнадцать старше Хайдериха, и приходилось все время напоминать себе, сколько же ему на самом деле.

— Постойте! — воскликнул Синистра. — Но так это значит, что Хайдериху вообще опасно здесь находиться! Он же может такую дозу поймать, что потом...

— Может быть, и в самом деле... — задумчиво произнес Огден. — Ему бы следует уехать... Как вы считаете, Алекс?

— Это должен решать п-полковник, — пожал плечами руководитель лаборатории. — Ведь Х-хайдерих точно так же в зоне сек-кретности, к-как все мы. И п-покинуть п-просто так ее не м-может. Но я п-поговорю с Уитби.

— А пока, — сказал Хайдерих, — позвольте мне поднять ставку.

Играли просто на очки — но ставка все равно имела символическое значение.

Уже несколько позже, когда все расходились по домам после игры (Хайдерих выиграл: как ни странно, в преферанс он был признанным чемпионом, несмотря на свой вечно неуверенный вид — а может быть, и благодаря ему), Алекс тихонько спросил у Огдена, надевая в прихожей пальто:

— Простите, а какой третий тип алхимии вы имели в виду?

— Мммм... я бы назвал ее эзотерической, — Огден улыбнулся. — Изменения душ... перенос... То, завесу над чем нам лишь приоткрыли Элрики. То, чем занимается мой друг Габриэль. И было бы любопытно знать, как соотносится с этим Философский камень и красная вода. Почему для их получения требуются жизни живых, более того, разумных существ?.. Почему не годятся животные, растения?.. Параллельные миры — путешествия в них, похоже, лежат на стыке алхимии второго и третьего типа.

— Вы думаете, это все еще вопросы алхимии? — тихо спросил Алекс.

— Ну не религии же.

— П-при всем уважении, сэр... Я б-бы сказал, что речь здесь идет о неких более глубинных законах. Да, алхимия имеет связь с ментальностью человека, но она имеет не меньше связей с иными науками — и зря мы так упорно отворачивается от физики. Мне показывали к-кое-какие засекреченные отчеты. Возможно, если бы занялись исследованием к-космического пространства, мы узнали бы много интересного. Вот, скажем, магнитные поля планеты — они могут оказывать очень интересные влияния на процессы трансмутации. А к-как дела с алхимией обстоят на других планетах системы?.. Мы знаем, что жизни на них нет, но...

Огден развел руками, признавая возможную правоту оппонента.

— Чем дольше я живу, Алекс, тем больше понимаю, как мало мы знаем. Пожалуй, как бы далеко мы ни зашли, мы всегда будем оставаться только в начале пути. И это прекрасно. Вы молоды; вам еще не понять, насколько прекрасно.

* * *

— Тебе надо радоваться, — сказал Эдвард Альфонсу. Над парком, над синеватыми пиками елей кружили вороны. — Ты обнаружил это вовремя. Представь, что было бы, задержись бы ты там подольше?..

— И все же я чувствую не только облегчение... — задумчиво произнес Хайдерих. — Ты знаешь... Никто из нас не может жить вечно. Я не очень боюсь смерти. То есть нет, боюсь, конечно, но... как бы тебе сказать?.. Я бы скорее...

— Ты бы, скорее, пренебрег риском погибнуть, но сделал бы что-то важное и нужное, или спас бы кого-то, кто тебе дорог, — закончил Эдвард. — Ага, знаю. Сам такой. И Ал такой.

— И мой друг Эд Мэтьюз, — улыбнулся Хайдерих. — Все мы такие. А так у меня странное чувство: как будто я сам напросился участвовать в чем-то нужном и важном, а потом сбежал с полдороги. И только потому, что у меня, видите ли, голова закружилась.

— Ага, температура поднялась и волосы полезли, — язвительно закончил Эдвард. — Не пори чепухи. Твоя безвременная гибель никакой бы пользы для науки не принесла.

— У меня не полезли волосы, — заметил Хайдерих. — И... да, я понимаю, что единственным выходом было уйти. И все-таки... я хочу вернуться домой, Эд. Здесь у меня с самого начала было чувство, что я иду по горящим углям, и чем дальше, тем больше. А твой брат там, у нас, если он жив, наверняка проходит через то же самое. А я ничем не могу помочь ни себе, ни ему, ни нашим семьям. Тут же случай представился, а ...

— Но, как выяснилось, ты действительно шел сквозь огонь, — сжав зубы, произнес Эдвард. — Невидимый. Если он превратит тебя в головешку, пользы не будет, говорю снова. Сколько я еще раз должен это повторить?..

— Да ладно, трех раз хватит, — усмехнулся Хайдерих. — Эд... Слушай, ты прости меня.

— Идиотизм, — сердито отозвался Эдвард. — Это уж мне следует просить прощения. Это я втянул Ала в это дерьмо. Если бы не я, не было бы ни взрыва... ничего. А ты иди домой... ну, то есть к нам. Вид у тебя неважный.

— А, — Хайдерих улыбнулся. — Буду ночевать на диванчике в кухне. Как я понимаю, в гостиной там у них все еще живет Рассел Трингам?.. Для поднятия морального духа?..

— Выгони, — мстительно сказал Эдвард. — Пусть разбирается со своими пассиями, что дежурят у него под дверью. Хватит ему уже жарить моей жене яичницу по утрам!

— И что, вкусно готовит?.. — заинтересовался Альфонс. — Ради вкусной домашней яичницы я даже готов спать на диванчике на кухне.

— Да иди ты!

И оба рассмеялись.