Невзирая на нелепость места и неожиданность предложения, писалось легко, гневные строки сами ложились на бумагу. Давно не писал, истосковался по чистой бумаге. Алексей Иванович усмехнулся. Нет и нет — с искусством бумагомарания покончено. Стрелок не может писать, литератор не может стрелять. Разные миры, несопоставимые. Да и не литература здесь — клич, набатный невнятный нутряной ор — восстаньте, спасите, что еще можно спасти! Отомстите за утонувшую, захлебнувшуюся в бездонных лужах нечистот, Россию. Спьяну, со зла, от воспаления глупости мы издыхаем. Восстанье, последнюю пулю ему — вонючему хаму!
'... Мир, мир — говорите вы?! Но с кем мир?...'
Написать краткий очерк или эссе предложил связник. Встретились в условленном месте, недалеко от Лиговского. Уже было понятно — шпионы большевиков идут по пятам. На Пушкинской случилась перестрелка, смог ли уйти Шамонит — неизвестно. Впрочем, Петр Петрович ловок, дерзок, весел — что еще нужно для удачи?
В 'Альберте' сидели совершенно спокойно. Здесь можно было пообедать ухой и яичницей, хлеб подавали нарезанным на манер льежских печений, о былых изысках французской кухни пора было забыть. Беспалый куратор за чашкой дико дорогого, но настоящего кофе назвал адрес новой конспиративной квартиры.
— Но туда только ночью. Уйдет офицерская группа, тогда пожалуйте, заселяйтесь. Добровольцев-офицеров избыток, не хватает серьезного оружия, помещений, транспорта. На днях выступим всеми силами, план восстания готовят опытные люди. Но пока вам с коллегами лучше не сталкиваться. У большевиков везде осведомители, Троцкий и Ульянов очень обеспокоены. Чувствуют, что конец близок, — связник смотрел сурово, искалеченные германскими осколками руки в черных перчатках показно лежали на кружевной скатерти. — Возможно было все решить в два-три дня. Керенский, мерзавец, медлит. Когда все кончится, выжечь на лбу каленым железом — 'двурушник' и на каторгу. В шахту, пожизненно!
Гранд поморщился.
— Вы, милейший, не увлекайтесь, — сухо сказал связнику Алексей Иванович. — Злоба ваша наивна и бессмысленна как теплый лимонад. Не смешите. Без вас решат, что с этим авантюристом от адвокатуры делать.
— Я разве спорю, было бы о чем, — явно сдерживая обиду, пробормотал беспалый. — От глубин сердца говорю, как думаю. А так бесталанен, признаюсь. Кстати, Алексей Иванович, вы как один из самый уважаемых и талантливейших писателей Руси, не могли бы написать хотя бы короткую заметку? Буквально десяток строк. После начала нашего восстания выйдет газета с обращением о наших целях и задачах. Очень бы желательно, чтобы наш призыв выглядел не только сухим политическим воззванием. Ваше слово, слово блестящего русского литератора, истинной гордости нации, будет бесценно. Десяток строк, но проникновенно, от души, как вам дано. В Центре очень просили.
— Что ж, если надо. Прикажите официанту подать бумагу и прибор...
Алексей Иванович писал, получалось не десять строк, а больше. Нужно как-то лаконичнее. Не в издательство 'Знание' будут отсылать, отнюдь.
'...Петербург пылает. Мы, или сгорим или остановим хаос. Назад пути нет! Мы пойдем туда, к этому чудовищу, ощетинившемуся пулеметами и гаубицами, припасшему бомбы и ядовитые газы, и отрубим его смердящую голову!'.
— Чудесно, то, что надо! — вроде бы искренне восхитился связник, забирая исчерканный лист. — Что ж, удачи, господа! О результатах разведки Смольного телефонируйте тотчас. Центр ждет...
— Все-таки липкий у нас связник, недобрый, — сказал, глядя в сторону, Гранд.
Боевики шагали в сторону Кавалергардской — к штабу мятежников следовало выйти загодя, но приступать к делу не раньше двадцати трех. Имелись по этому поводу у Центра какие-то мысли, намекали, что в это время охрана Смольного будет ослаблена. В последнее обстоятельство Алексей Иванович верил мало — ободряет, воодушевляет Центр, а говоря проще — лжет. По поведению связного, именовавшего себя 'есаулом Кулаковским', чувствовалось — о многом умалчивает посланник, и даже не считает нужным особо лицедействовать. Черт знает что за человек — повадки малоросского мазурика пополам с душком шляхетского гонора. Хотя что в нем дворянского? Конотопский мещанчик-пустослов. Но видимо, действительно служил, искалечен, большевиков на дух не выносит, так и дышит ненавистью.
— Не то время, Игорь Иванович, — печально пояснил бывший литератор. — Не то время. Нас убивают и унижают, мы мстим. Жестоко и без оглядки. Многорукий и многозевный хам должен быть повержен. И каждый союзник в этом святом деле нам ценен.
— Полагаете? А ведь есаул нам в последнее время через слово врет, — угрюмо сказал Гранд. — Причем, наглейшим образом. Помнится, имелись на нашем госзаводе подобные типы. Но там хоть некие приличия блюли: воровали, врали, интриговали, но тайком.
— Игорь Иванович, ну страннейшие же вы сравнения делаете. Одно дело ваши инженерные воздухоплавательные дела, сложные, но в сущности прозрачные. Другое дело — тайная, глубоко законспирированная организация. Зачем нам знать лишнее?
— Естественно. Нас послали, мы идем, — ядовито подтвердил инженер. — Идем выяснять местонахождение отравляющих газов. Нам всучили новенькие ручные гранаты, крайне смутно обрисовали действия и мотивы противника, но задали строгие временные рамки. Могу ли я задуматься над сей странной конструкцией?
— Центр добыл новые бомбы и поспешил нас облагодетельствовать. Что здесь странного? С заданием лично мне все ясно. Большевики чувствуют, что страна начинает просыпаться и готовят дьявольскую провокацию.
Вообще-то, и самому Алексею Ивановичу ощущение довольно увесистых цилиндров в карманах пальто не нравилось. Гранаты были якобы австрийские, компактные, не лишенные элегантности. В обращении вроде бы чрезвычайно просты. Но всучил их связник едва ли не насильно, со странноватыми ужимками.
— С этими газами вообще все странно, — пробормотал Гранд, поднимая воротник пальто. — И погода отвратительная.
— С погодой ничего не поделаешь, а насчет газов проверим. Не так уж сложно, место известное, подходы проверены, — бывший литератор замолчал, вспомнив о подходах и революционных бродягах. Как-то из памяти выскочило. Все-таки две жизни. Пусть пустых, никчемных, но жизни. Впрочем, никто их туда, к Смольному, силой не гнал. Сбежались на свежую кровь. Клопы, алчные, голодные, безмозглые.
Ожесточиться, всколыхнуть ярость не получилось. Слишком хорошо помнил лицо убиенной девицы. Ничего хищного и клопиного. Просто гулящая дура. Случайная жертва обстоятельств.
* * *
Отправив подопечных, куратор Куля двинулся на новую квартиру. Время еще имелось, перед операцией требовалось отдохнуть. Есаул завалился на диван, закинул ноги в забрызганных ботинках на кожаный валик и закрыл глаза. Нервное напряжение не уходило, да еще обрубки пальцев ныли. Это погода. И еще понимание, что где-то недалеко, может быть прямо под окнами, шныряет, вынюхивает эта белобрысая тварь. Ничего она уже не успеет. Ничего! Поздно, опоздала. Сука смершевская.
Ненависть и страх заставили повернуться на бок и скорчиться. Куля пнул диванный валик каблуком. Больше шести лет прошло, а отсутствующие пальцы все болят. Забыть невозможно. Сука, сука... Говорили, что исчезла, ушла со службы. Вообще в иной мир сгинула. Как она могла узнать?! Откуда? Ведь чистая случайность, что он здесь. Сам не знал что такое дельце подвернется. Стечение обстоятельств. Нет, ничего она не успеет.
Следовало успокоиться. Минимальную дозу? Есаул сел и вытащил табакерку.
Сразу стало легче. Ничего. Она не успеет. Следующей ночью завершить дела и уйти. Пусть ищет.
Ничего не болело. Мир обрел четкость, движения — твердость. Ворог идет по следам, наступает на пятки. Но не успеет. Интересно, на старой квартире уже ждет засада? Или не успели большевички? Надо бы предупредить Ганна.
Есаул тихо засмеялся. Будет забавно, если красные москали поймают красного куратора. Выкрутится Ганн или нет? Забавно, забавно.
Есаул лежал в темноте и смеялся. Ему было легко и тихий дребезжащий смех бежал по пыльному ковру кабинета, обнюхивал углы, взбирался по полкам книжных шкафов, шуршал хвостом по обтертому золоту переплетов томов сотен ненужных энциклопедий и трудов по римскому праву. Чужой серый смех в чужом кабинете.
Смеяться есаулу надоело, он неспешно оделся, собрался и пошел к Смольному. Холод промозглой ночи приятно холодил лицо. Ночь обещала быть интересной. Яркой. Со вспышкой взрыва, воплями боли, сдвинутой набекрень историей. Взглянуть, послушать, вернуться в квартиру, вновь пустить смех по тяжелым шторам.
* * *
К Смольному боевики вышли со стороны Малой Болотной. Пройти проверенным путем не получилось — у сквера 'революционные массы' выставили свежий пост. Морячки и фабричные мастеровые с неуклюже пристроенными ружьями за плечами зубоскалили у костра. Впрочем, дальше, между собором и унылым корпусом института, было по-прежнему тихо и тускло, свет и шум окон Смольного сюда не доходил.
— Что ж, Игорь Иванович, пора, — бывший литератор щелкнул крышкой часов. — Надеюсь, в очередной раз ничего не сыщем в этих проклятых подвалах. Но если что — стреляйте не раздумывая. Бог простит.
— Сомневаюсь, — инженер на ощупь проверил браунинг. — Глупостей мы с вами наделали, Алексей Иванович. Бог не простит, но, надеюсь, поймет.
— Это одно и тоже. Отложим покаяния и исповеди до встречи с Ним. А пока я вам про бдительность говорю. Большевики бывают довольно шустрыми.
— Покажу им новейшую гранату. Должны заинтересоваться, — угрюмо пошутил Гранд. — Откровенно говоря, идти на дело с малознакомым оружием — не совсем разумно.
— Я вот о том же думаю, — с некоторым облегчением признался Алексей Иванович. — Не поверите, просто карман оттягивает эта нарядная бомбища. Отвратительнейшее предчувствие. Так и чувствую, как в руке взрывается.
— Но других-то гранат нет, — буркнул инженер, осторожно щупая свою грудь. — Идти только с пистолетами, тоже, знаете ли...
— У нас разведывательное задание. Давайте избежим искушений зашвырнуть эту австрийскую пакость в окна Смольного. Оставим здесь, прихватим на обратном пути.
Боевики спрятали бомбы в водосточной трубе, надежно заткнули дыру валявшимся тряпьем и двинулись дальше.
За зданием рокотали двигатели, кто-то истошно орал команды. Над кровлей взлетали и гасли искры костров. Стало многолюднее, солдаты деловито тащили куда-то бревна, трещала мотоциклетка, пахло мазутом и еще какой-то дрянью. Боевики пристроились подальше от ярких окон, закурили.
— Вон тот подвал, — прошептал бывший литератор. — Мы на нем с Петром Петровичем разведывательную миссию и закончили. Подвалец вообще-то запущенный, загаженный, с довоенных времен никто в него не спускался. По виду так и осталось.
— Слухи тоже нужно проверять, — заметил Гранд. — В конце концов, нас не на ликвидацию снарядили. Взглянем, с чистым сердцем доложим Центру. Дело как вы говорите, несложное, богоугодное.
— Гм, да уж. Вы ломик не забыли?
— Обижаете, Алексей Иванович, — инженер выпустил из рукава раздвоенное жало инструмента.
— Отлично. Идемте.
Боевики пропустили озабоченного пролетария с красной повязкой на рукаве и мешком чего-то тяжелого на плечах, и приблизились к лестнице в подвал.
— Однако! — встревоженно прошептал бывший литератор. — Явно кто-то побывал. Взгляните.
Ступени действительно были истоптаны и испачканы свежей грязью. Под верхней ступенькой валялся обломок деревяшки, белел свежим сломом.
— Но замок висит. Давайте-ка поосторожнее, — призвал Гранд, спускаясь к двери.
Алексей Иванович, прикрывая тылы, скорчился на верхних ступеньках. Взведенный браунинг оттягивал руку. Неужели, действительно газы?! Благоразумнее глубоко не дышать.
Инженер примерился, хмыкнул и поддел замок клювом ломика. Заскрипело.
— Дрянь замок, — отметил Гранд, стряхивая с ломика жалкий комок металла.
— Раньше вроде бы другой висел, — усомнился Алексей Иванович, не обладавший стойкой памятью на замки и иные скобяные изделия.
— Фонарик готовьте, только не светите раньше времени, а то снаружи заметят, — предупредил инженер, приоткрывая вяло поскрипывающую дверь. Боевики протиснулись в непроглядную тьму. Внутри пахло известью, табачным дымом и чем-то отвратительным, типа гнилого мяса. Крысы передохли?
Фонарик не понадобился. В лицо ударили десятки ярких лучей. Кто-то оглушительно заорал под самым ухом. Алексей Иванович попытался вскинуть браунинг навстречу слепящему свету — локоть резанула немыслимая боль. Бывший литератор закричал и не услышал сам себя — его мгновенно опрокинули, завалили, вырвали-выкрутили из пальцев пистолет.
— Руки! Руки вверх, сука! — ревели в ухо.
Поднять руки Алексей Иванович не мог при всем желании, даже если бы осознал приказ — его руки были где-то за спиной, локти и плечи выламывала боль, в щеку впивались осколки камня и известковая пыль...
Громыхнул пистолетный выстрел, ему ответили матом. Грант все еще вырывался, но его уже завалили на колени, сбив фуражку, ухватили за волосы.
— Шустрый какой, — пропыхтел кто-то. — Врежьте-ка этой контре промеж лопаток.
Донесся звук удара — инженер получив прикладом, шумно выдохнул и обмяк.
— Так, взяли и почти чисто, — удовлетворенно сказали рядом.
Алексей Иванович понял, что его приподняли с пола и обыскивают, умело шаря под пальто и в паху. Запястья болезненно сжимал металл — видимо, наручники. Лучи света перестали метаться, слепить.
— Спокойно, господа террористы! — приказали над головой. — Где ваш третий?
Бывший литератор с трудом приподнял голову: вокруг стояли солдаты, грозили широкими штыками винтовок. Их унтер светил фонарем и с любопытством разглядывал лицо плененного. Это было оскорбительно — в последний раз Алексей Иванович наблюдал подобное любопытство в берлинском зоосаде — там дети так же очарованно глазели на самца орангутана.
— Перестаньте выламывать руки, вы мне запястья раздробите. И никакого 'третьего' у нас нет, — бывший литератор пытался говорить твердо, с ледяным, презрительным спокойствием. Принимать пытки и смерть нужно достойно.
* * *
Третий все-таки был, хотя Алексей Иванович и Гранд о нем и не знали.
Подходы к складской части подвалов были достаточно освещены, необходимости в ПНВ[1] не было, и Кула обходился обычным биноклем. Двор и сам подвал он изучил как свои восемь пальцев еще в период организации 'ремонта с закладкой'. Времена стояли вполне невинные: над головой непорочные девицы, во главе страны мягкосердечный рохля-самодержец, с немцами тупые имперцы воевали далеко от столицы. Купить взрывчатку — вот это было проблемой. Дороговато обошлось, сэкономить не удалось.
Лишь бы раньше боевики не заявились. Оптимально начать веселье в полночь. Ленин уже прибудет в Смольный, резво начнут совещаться и требовать ускорить захват города, и тут... Внезапный поворот, шах и мат всей верхушке октябрьской революции. Конечно, Ленина могли перехватить офицеры-добровольцы — наводку с адресом им скинули стопроцентную. Но вождя большевичков они вряд ли ликвидируют. И офицерики бездари, и Ульянов не тот тип, чтобы дать себя случайно пристрелить. По сути, он дьявол, симбирский вельзевул. Удавил в кулаке древнейшую часть европейцев, едва дав вдохнуть воздух свободы. Пшекам повезло, тупицы-финны и те выскользнули, а лучший народ Европы ни с чем остался. Сгорели вишневи садочки, поблекли белены хатинки. Задушил, сволочь, сволочь, сволочь...
