История вторая: Самый маленький офицер

Казбек куда-то пропал, зато Сивка увидел Найдоху и кинулся к нему, вспомнив, что Кондрат приказал ему быть с гранатомётчиком.

Вокруг слышалась стрельба, что-то ухало и взрывалось, и Сивке было ужасно страшно — много страшнее, чем во всех предыдущих боях.

Пожалуй, так же страшно ему было только однажды: когда давным-давно вокруг рушился его родной дом...

Страшнее всего было полнейшее бессилие — ни автомата в руках, ни задания, ничего...

— Найдоха! Что мне делать, Найдоха?!

... Если бы у Индейца в этот момент попросили описать, что происходит, он ёмко назвал бы происходящее бардаком, и был бы, в общем, прав — для него творился полный бардак, это опытные разведчики понимали, что происходит и что делать. А с мальчишки что взять и что ему поручить? Слепень толкнул его в кусты и зверским тоном велел не высовываться даже к родной матери навстречу. Сивка не смог его ослушаться и только наблюдал из своего такого ненадёжного укрытия, как вокруг всё взрывается, стреляет и падает. Грянул взрыв, будто кто-то пребольно, хлёстко ударил по ушам. Мир вспыхнул, погас, снова вспыхнул... Звуков боя Сивка не слышал вовсе, хотя всё видел. Видел горящую машину. Видел, как рядом с кустами, где он скорчился, упал солдат, и под каской у него было лицо, сгоревшие брови, разбитые губы, и этим лицом он упал прямо в землю. Где-то в животе мальчишки сердце сделало отчаянный кульбит: упавшим был Найдоха, такой странный и чужой с застывшей обидой на лице: "За что?!" — и струйкой крови изо рта.

Давясь сухими слезами, более похожими на лай или кашель, Сивка выскочил из укрытия, не помня себя и не слыша ни звука из гремевшего вокруг боя, схватил Найдоху за лямки разгрузки и потянул тело за собой обратно, в спасительную зелень. Куда солдат стремился, но так и не успел.

"Господи, за что?! Исправь всё! Сделай, как было, верни Найдоху!" — беззвучно вопил мальчишка, понимая вдруг, что тяжёлое и непослушное тело, которое он тянет — это уже не Найдоха. Завопил, едва ли ни впервые в жизни вспоминая, что где-то может существовать Бог — и Он может слышать и помогать. Когда говорил отец Николай, всё было складно и правдиво, но далеко от мальчишки. Когда говорил командир — Заболотин — это больше походило на прекрасную сказку, вроде его рассказов о Москве. Хочется верить, но никак не получается. А вот сейчас Сивка вдруг понял, очень остро, что если не Бог — то никто, никто уже ничем не поможет. Что рядом никого нет, кроме Него.

"Господи-и!.."

Как оказался в кустах — Сивка не запомнил. Тело Найдохи было тяжёлым, страшным и неповоротливым. Происходящее вдруг со всей ясностью навалилось на мальчишку, той самой военной правдой, о которой говорил Заболотин: и раны, и смерть, и взрывы кругом, хлопающие по ушам, выбивая из них способность слышать. Командир говорил об этом тогда, так давно, показываю могилу Стаи... Всё повторялось, только гораздо страшнее. Реальнее, без спасительной пелены ПС.

"Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..."

И на плече безвольно лежащего на животе разведчика был "внучок", компактный и лёгкий — если сравнить с обычным "калашом" — автомат...

"Господи, не повторяй, не повторяй, нельзя, чтобы повторилось! Останови! Пожалуйста!"

... — Отдай оружие.

— Не отдам! — пацан прижимал автомат к себе крепко-крепко, словно любимую игрушку — из тех, которые почитаешь живыми и, когда вырастаешь, ни за что не позволяешь кому бы то ни было передаривать.

— Рядовой Бородин, это приказ.

— Не отдам, — упрямо повторил Сивка и ещё крепче прижал Найдохин автомат к груди.

Разведчики молчали. Все знали, что пацан из этого самого автомата положил несколько вырей, сунувшихся в его сторону. Но кто мог сказать, что девятилетний ребёнок и впрямь имеет право наравне со всеми носить оружие? Ему бы сидеть и не отсвечивать...

Но, с другой стороны, не вышло у него в бою "не отсвечивать", и кто знает, что было бы с Найдохой, если бы... Кондрат всё это знал. А ещё знал, что Заболотин ему не простит, если он, Кондрат, отнесётся к этому ребёнку, как к бойцу, чего бы сам пацан ни хотел и чего бы сам Заболотин ни говорил.

И что, силой отнимать оружие, что ли? Кондрат, конечно, мог, но этого бы не поняли даже его бойцы. А говорить много Кондрат не любил.

— Маська.

Мальчик с таким отчаянием прижал к себе автомат, что это выглядело бы комично, не происходи в таких декорациях.

Больше Кондрат ничего не говорил, а просто протянул руку, взял автомат за цевьё, потянул на себя, просто обозначая движение — и мальчишка сник, разжимая руки, словно батарейки в нём сели.

Над головами застрекотали винты вертолётов — эвакуация раненых. В том числе пребывающего в состоянии комы ефрейтора Найдина, Найдохи...

— Данила, — горько вздохнул Слепень, и Сивка попытался удивиться, почему он так назвал Найдоху, но удивиться не получилось. Мысль, что, оказывается, у Найдохи было имя, никаких чувств внутри не вызвала.

Горечана суетилась, сдавая раненых, но это тоже прошло как-то мимо.

— Ты цел? — остановилась девушка в своей беготне.

Сивка глубоко пожал плечами. Наверное, да...

— Ничего не болит? — не отступалась Эля.

Сивка мотнул головой — разговаривать не хотелось. Вертолёты поднимались в воздух, унося "трёхсотых" к их шансам на жизнь. У кого-то этих шансов было много, у кого-то — один к тысяче...

Хотелось проснуться, но это не было сном.

13 мая 2013 года. Забол, Горье

Сиф окончательно вынырнул из дрёмы и встряхнул головой. Правая рука затекла, грудь заунывно саднило при каждом вдохе, но всё это было неважно. Сон смывался, как рисунок на песке, стирались детали, события и мысли. Оставались только образы — те, что там, во сне, Сиф помнил...

Неловко пошарив по спине, пытаясь понять, что мешается, Сиф отцепил запутавшийся в бинте крестик и перекинул на грудь. Потом аккуратно сел и поймал вопросительный взгляд командира: мол, проснулся?

— С добрым утром, — обыденные слова ускользали из внимания, и приходилось прилагать усилия, чтобы сообразить, что же нужно сказать.

— Бодрое, бодрое... Никак не проснёшься?

Сиф неопределённо мотнул головой:

— Да так. Ваше-скородие...

— Что?

Сиф замялся, боясь поверить себе до конца, довериться капризной памяти. Вдруг врёт? Вдруг всё окажется так, как он помнит чётко: бездушное — словно пустая оболочка, кокон бабочки — тело, безвольно мотающаяся из стороны в сторону голова. Вдруг...

Кто знает, может, надежда — всего лишь осколок прошедшего сна?

— Ваше-скородие, а Найдоха... что с ним было? — выдохнул чуть слышно Сиф, глядя в никуда. Уткнулся взглядом то ли в часы на руке, то ли во что-то, находящееся за пределами трёх пространственных координат.

— Найдоха? А, из разведчиков. Даниил Найдин, — чуть копнув в памяти, вспомнил Заболотин и помолчал, прежде чем ответить. Сиф сидел, боясь пошевелиться. — Даниил в коматозном состоянии был доставлен в госпиталь в Дикей. Дальше комиссован по инвалидности. Я года четыре назад пытался собрать информацию обо всех наших — он тогда жил в Новосибирске, справлялся как-то. Но последствия были, конечно...

— Жив, — беззвучно шепнул Сиф. Остальное было уже не так страшно. Пока человек жив — есть шанс, есть возможность, есть смысл...

— Жив, — прочитал по губам Заболотин и встал: — Ну, хватит рассиживаться! Подъём! И друга своего буди. Через семь минут мы должны уже отправляться на службу, а оттуда почти бегом уезжаем. Ты вещи-то собрал?

— Да нечего собирать, — отмахнулся Сиф, торопливо вскакивая с кровати. Сон натянулся, как плёнка мыльного пузыря, — и наконец-то лопнул, отпустил. Времени в обрез, а пора собираться, только, главное, не думать, что же ждёт впереди, в этой поездке.

Происходящее напоминало отъезд в Забол. То же опасливое нетерпение. Страшно будет? А вдруг память вернётся? Всё это повторялось, всё те же вопросы, всё те же страхи.

Интересно, вся ли жизнь — такая спираль или лишь до тех пор, пока не перешагнёшь через некоторый рубеж? Что же, своего рубежа Сиф ещё не встречал.

Пронесясь по комнате ураганом, он быстро сгрёб вещи в рюкзак, на ходу разбудив Тиля — с превеликим трудом. Сборы никогда не занимали много времени: а смысл медлить? А вот пробуждение художника...

Белокаменный собор встретил русских гостей неторопливо и торжественно. Даже более чем неторопливо и до ужаса торжественно. Под конец службы Сиф ничего не мог с собой поделать и стоял с такой мрачной физиономией, что обернувшийся к нему на секунду Лёха Краюхин сдавленно хихикнул; Сиф мрачно возвёл глаза к расписанному своду — ну что он мог поделать, загривок ныл, пассивно возражая против неподвижности. Да и вообще, Сифу, конечно, было не впервой оказываться на торжественных службах, но гораздо больше он ценил скромную церковь неподалёку от дома. Там можно было погрузиться в текст службы, не беспокоясь об осанке или выражении лица — а это многого стоит.

Хорошо ещё, что есть возможность встать так, что со всех сторон он окажется скрыт от излишне любопытных глаз — спереди князь и Краюхи, сбоку командир, но всё равно тяжело стоять неподвижно, вытянувшись, как положено, в то время как всё ощутимее ноет "царапина"...

Нет, торжественные службы — зло.

... Как сложно в таком соборе не отвлекаться на окружающую действительность. Сиф закрыл глаза и сосредоточился на словах молитв, стараясь хотя бы на время забыть прошлое и настоящее. Это было непросто, но если постараться... Непривычные, но в глубине души родные забольские напевы, хотя и изрядно осложнённые всяческими музыкальными ходами, оставляли ощущение непричастности к этому миру, и, вслушиваясь, в какой-то момент ты будто переходил в место, в котором триада времени — прошлое-настоящее-будущее — теряла смысл. И действительно можно было забыть о проблемах, случившихся и случающихся, своих и чужих.

Сиф улыбнулся, почувствовав наконец-то свободу от беспокойных мыслей, и сосредоточился на молитве, поминая про себя "всех друзей моих ныне живущих, имена же их Ты веси". Он сам многих имён не знал... Господь, наверное, знает, но молиться за "Кондрата, Чингу, Найдоху, Военкора, Эличку, Капа, Тиля" — и за многих других — было как-то неловко. Ну, положим, Кондрат — Силуан. Тиль — Анатолий, Кап — Артём. Эля — это Александра. А вот остальные?..

Увы, до конца службы удержаться в молитве не удалось, и вновь скатились мысли на окружающий мир. Сиф мельком взглянул на Краюх — зрелище, на самом деле, удивительное, потому что в храм братья не взяли оружия и в кои-то веки на людях выглядели людьми, а не сторожевыми псами. Правда, ничто не смогло их заставить не поддевать под форменные куртки броники и не вставать по бокам Иосифа Кирилловича, закрывая по обычаю князя с двух сторон. В отличие от них Заболотин-Забольский совершенно спокойно пристроился сзади. Будто невзначай даже.

Среди привычных лиц не было одного Тиля: назвавшийся атеистом художник в ненавязчивом сопровождении двух "серых фуражек" — как ценный свидетель и прочая — отправился на свою квартиру собирать вещи. На время его отсутствия квартира будет на всякий случай опечатана. С Ивельским всё было слишком непонятно, чтобы сделать однозначный вывод, на чьей стороне отставной офицер находится, и хотя его пока не трогали — по крайней мере, насколько это знал Сиф, — Тиль возвращаться к нему не собирался. С Хамелеоном, впрочем, тоже проблема была не исчерпана, поэтому решили перестраховаться — на всякий случай. Да, Хамелеон... Надо Тилю рассказать то, что Сиф узнал, пользуясь своим лейб-гвардейским положением, видом "любопытного ребёнка" и подчинением самому Заболотину-Забольскому...

Стоило позволить мыслям речь в произвольном направлении, как время сделало подлый скачок. И вот уже потянулись толпы прихожан к вынесенным для благословения священниками крестам. Русские гости, разумеется, оказались сразу где-то впереди и приближались непосредственно к патриарху — сухонькому старичку с длинной, уже совершенно белой бородой и удивительно яркими глазами. Взгляд был одновременно проницательным и мягким. На секунду всего задержался он на лице Сифа, и патриарх, прикладывая крест к губам мальчика, покачал головой и произнёс, будто себе:

— Думаешь, в жизни не существует работы над ошибками? Ты учти, при ней придется повторять, как в школе.

— Что повторять? — глупо спросил Сиф, но его уже отнесло течением толпы прочь. Только помнили губы холодок золоченого креста, а в голове остался смазанный образ — мягкий взор из-под кустистых белых бровей.

Уже в следующую секунду Сиф почти убедил себя, что всё это ему послышалось.

Не стараясь особенно размышлять над странными словами — в своё время всё само разложится по полочкам и станет ясным — Сиф устремился следом за командиром к выходу из храма, соблюдая на лице выражение крайней задумчивости. На всякий случай, для журналистов.

... Полтора часа пролетели не просто как одно мгновенье, а как мгновенье очень суетное, беспокойное и подозрительно долгое. Сборы и обсуждения. Перегляды мельком с вернувшимся Тилем — всё некогда, некогда. Алёна, спорящая на повышенных тонах с Одихмантьевым — неожиданная картина, неправда ли? — и братцы-снайперы, доказывающие Заболотину, что тот неправ, "грач" — фигня, и всё в этой жизни не так.

— Может, хватит вносить в наши ряды разброд и шатанья? — укорил их на ходу Великий князь. — Алёна, пошли!.. Алён!.. Воробей, потом убедишь мир в своей правоте!

Алёна, заслышав прозвище, вздрогнула и заспешила следом за князем, вполголоса виновато что-то объясняя. Сиф не успел последовать за ними — на должном расстоянии, разумеется, не вслушиваясь в чужую беседу — и застрял на пороге номера. Мальчика отловил Тиль и крепко взял за руку.

— Ты обещал рассказать, — напомнил художник.

— Что? — на несколько секунд растерялся Сиф.

— Про Хамелеона.

Сиф помедлил, разглядывая друга. А стоит ли вообще? Что это поменяет? Да и примет ли, поверит ли Тиль?..

— У него пулевые шрамы видел на груди? И "песок"... — Сиф нервно отбросил чёлку ото лба. — Да, я знаю, что он психолог и может его доставать. Только подсесть на него он должен был раньше. На войне, Тиль. Хамелеон, в прошлом — выринейский "егерь" Якав Кирей. Какими путями остался после войны в Заболе, причём, в вашей армии — не спрашивай. Не хочу думать про намеренность и случайность.

— Но он же психолог, а не военный, — возразил Тиль. Скорее, просто для порядку.

— А что ему мешает иметь второе образование? — Сиф одной рукой одёрнул рубашку и потянул друга из номера прочь. — Просто был Якав Кирей — выринейский егерь, а стал Яков Киреин — то ли психолог, то ли милиционер, то ли всё сразу... не знаю. Были такие тогда. В общем, потом он участвовал в ликвидации бандформирований на территории Забола. И за одной подростковой бандой он гонялся, будто одержимый. Не понял ещё, Тиль?

Художник оставил все выводы пока при себе.

Сиф остановился на лестничном пролёте и окончил, прямо, не взирая на то, что всё было так сложно и обидно:

— Когда Шакалы вырезали отряды, мы не сильно следили, выжил кто или нет. Одним из выживших был в своё время Якав Кирей. Это было, насколько я сужу по территории и времени, незадолго до того, как я... пропал. Может, после этого он в Заболе и остался, подобрал его кто-то, а может, его тогда подобрали "свои", а в Заболе он остался ещё почему-то... Не знаю. Мне это так, не всерьёз рассказывали: я, конечно, фельдфебель Лейб-гвардии, но всё-таки слишком маленький, поэтому особо в подробности мне вникнуть не удалось. Но выходит, что мы его чуть не убили, а он запомнил. И разыскал. Ну и сдал милиции — этой вашей облавой вы обязаны ему, да. А потом он ушёл из милиции — может, ему стало уже неинтересно, раз он вас разыскал. И устроился психологом в детдоме, типа, работать с трудными подростками... вроде одного маленького художника-бандита, тоскующего по наркоте. Вот вы и встретились там, Тиль.