Звезды нового неба

Мне ответила его секретарша, которая сперва никак не могла сообразить, почему нет изображения, и кто это, вообще, звонит. Но как только она поняла, что это я, тут же охнула и дрожащим от возбуждения голосом что-то заверещала в интерком.

-Олег, это ты? — послышался взволнованный бас ее босса, — ты где?

-Да, генерал, это я, и я сейчас на «Ньютоне».

-У никаров!? Но как ты там оказался? Что произошло? Как ты сам, в порядке?

-Жив-здоров, спасибо, — я оглянулся на нетерпеливо ерзающую Кадесту, — Вы извините, но времени у нас крайне мало, а моя история слишком длинна, так что давайте отложим ее на потом. Если вкратце, то на «Ожерелье» была организована диверсия. При попытке ее предотвратить погибли Куберт Стейдж, Малгер Фельц и Аннэйв, мой пилот. Мне повезло, и я отделался легким испугом и… синяками. В целом ситуация здесь, на «Ньютоне» довольно неприятная, но меня сейчас в первую очередь интересует положение дел на стройке, и какие повреждения получило наше детище.

Общаться с военными — одно удовольствие, когда разберешься, как правильно с ними разговаривать. Главное — четко поставить задачу, внятно сформулировать вопрос, и тогда ты в лучшем виде получишь то, что тебе нужно. Луцкий сразу понял, что к чему, и стал докладывать сжато и по делу.

-Что касается повреждений, взорвись заряд непосредственно на транспортере, на всем проекте можно было бы ставить крест. А так сама конструкция не пострадала, но на этом хорошие новости и заканчиваются. Нейтронный импульс вывел из строя реактор четвертого Узла и привел в негодность часть излучателей на прилегающем сегменте. Скорее всего, нам придется заменить их все, чтобы потом не нарваться на неприятные сюрпризы. Все эти задачи, конечно решаемы, хоть и отбрасывают нас назад как минимум на месяц.

Однако беда в том, что после теракта все никары покинули стройку, и работа попросту встала. Своими силами нам с таким объемом работ никак не управиться, так что строительство «Ожерелья» фактически заморожено. А ведь время не ждет! Слепнев с каждым днем нервничает все больше, поскольку по его оценкам до начала активной фазы взрыва осталось уже недолго. Еще немного и все наши потуги окажутся напрасными.

-Плохо дело, — констатировал я.

-Да, — согласился Луцкий, — так что сейчас, Олег, вся надежда на тебя. У тебя полный карт-бланш. Делай что хочешь, договаривайся с кем надо, соглашайся даже на самые грабительские условия, но любой ценой добейся возобновления работ на «Ожерелье». Если этого не сделать, то… да ты и сам все прекрасно понимаешь.

-Черт! Ну почему все крутится именно на мне!? Что за напасть такая!?

-Это Судьба, сынок. От нее не спрячешься.

-Как же я ненавижу эту суку!

Заседание Совета проходило в том же зале, где и в прошлый раз, только теперь меня не прятали в техническом предбаннике, и я вошел в зал через главный вход. Пока я плыл к своему месту впереди, я старался не пересекаться взглядами с собравшимися здесь людьми, но когда я устроился на табурете, мне все же пришлось посмотреть им в глаза. В них больше не было того любопытства или заинтересованности, как тогда, их место заняли нервозность и откровенная неприязнь. И я не думаю, что причиной тому являлась моя разукрашенная физиономия.

Следом за мной в помещение вплыл дядя Оскар, и меня поразило, насколько сильно он изменился. Я и раньше называл его Стариком, но теперь он выглядел сущей развалиной, постарев за пару дней лет на десять. Не обменявшись ни с кем из присутствующих ни единым словом, он занял свое место в президиуме и застыл как изваяние, глядя в пространство перед собой. Кадеста пристроилась рядом с ним и умоляюще на меня посмотрела. Говорить, собственно, ничего и не требовалось.

Воспоминания о том заседании не доставляют мне особого удовольствия, поэтому в подробности вдаваться я не буду.

Вначале Карл Гобен, председательствующий вместо дяди Оскара, вкратце перечислил всем присутствующим имеющиеся на данный момент факты (Аннэйва, кстати, он уже причислил к покойникам наряду с Кубертом и Малгером). Он выказал серьезную озабоченность таким поворотом дел и заметил, что дальнейшие работы на объекте невозможны, пока не будут установлены все обстоятельства произошедшей трагедии, и не будут приняты исчерпывающие меры обеспечению необходимого уровня безопасности и по недопущению подобных инцидентов в дальнейшем.

Пока все шло вполне логично и предсказуемо. Факты — штука незатейливая… пока их не начинают интерпретировать.

Затем Гобен предположил, что я, как единственный оставшийся в живых свидетель и непосредственный участник обсуждаемых событий, смогу пролить свет на некоторые неясные моменты, ответив на ряд вопросов. Я, естественно, с готовностью согласился. Пока речь шла о вполне безобидных вещах вроде того, что я там делал, и кто находился рядом со мной, я не волновался и спокойно отвечал все как есть. Но когда дело дошло до исчезновения Куберта, я, памятуя о просьбе Кадесты, слегка притормозил, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего. Хоть меня и натаскивали, убедительно врать я так и не научился. Возможно, это наследственное и уже не лечится.

Заметив мою нерешительность, Гобен вежливо осведомился, что именно меня беспокоит?

-Видите ли, на мою голову тогда свалилось столько всякого, причем в буквальном смысле, — я помахал рукой перед своим пятнистым лицом, — что сейчас в ней царит полнейшая неразбериха. Какие-то промежутки времени вообще выпадают у меня из памяти. Я просто боюсь ошибиться. Не хотелось бы вводить уважаемую комиссию в заблуждение.

-Сейчас важны любые мелочи, но если Вам тяжело вспоминать те события, то мы особо усердствовать не будем.

-Я постараюсь помочь, чем смогу.

-Итак, что Вы увидели, когда добрались до транспортера?

-Я увидел человека, который что-то делал возле панели управления.

-Вы узнали его?

-Нет, конечно. Он стоял ко мне спиной.

-Вы разглядели, какой на нем был одет скафандр?

-То есть? — непонимающе нахмурился я.

-Это был костюм, в котором работают наши специалисты, или же земной? — Гобен демонстрировал явное нетерпение. Он торопился привести нашу дискуссию к какой-то определенной точке, вот только к какой именно?

-Не могу сказать. Со спины, да еще увешанные всяким снаряжением, все скафандры выглядят похоже.

-Хорошо, допустим. Что произошло дальше?

-Я подлетел ближе, чтобы выяснить, в чем дело, а потом… по-видимому, когда транспортер пришел в движение, я здорово треснулся головой, потому что следующее, что я помню, это как я лежу ничком на решетке багажной клети, а сверху на меня навалилась перегрузка и кто-то еще.

-Что Вы предприняли?

-А что тут можно предпринять? Просто лежал и ждал, когда закончится разгон.

-А потом?

-Потом был полный сумбур. Вроде бы произошла какая-то потасовка, но ничего конкретного я вспомнить не могу, — я потер лоб, изображая напряженные раздумья, — а в следующий миг я увидел, как Малгер сорвался. Затем меня так хватило о поручень, что разбилось стекло шлема, а дальше я не помню.

-Почему Ваша лебедка оказалась присоединена к скафандру Малгера? — спросил вдруг Гобен.

-Не знаю, — озадаченно протянул я, — быть может, мы страховали друг друга…

-Возможно… как Вы оказались на челноке?

-Помню, как Аннэйв кричал мне: «Прыгай! Прыгай!», но как я очутился у него на борту — и для меня самого загадка.

-И как выглядела бомба, Вы тоже не помните?

-Ну-у-у… я отстегивал ремни, чтобы вынуть что-то из одного из кресел, но подробности теряются в тумане.

-Хм-м, — Гобен недобро прищурился, — какая-то избирательная у Вас память, Вам не кажется?

-Вас бы туда! Дышать одной десятой атмосферы в обнимку с атомной бомбой! — его ехидный тон не на шутку меня разозлил, — посмотрим, что тогда в Вашей памяти отложится.

-Однако доктор Косс говорит, что Вы пережили сильный шок, но признаков сотрясения мозга он у Вас не обнаружил, так что на травматическую амнезию сослаться не получится. В чем же дело? — он развел руками в деланном недоумении, — почему Малгера Фельца Вы узнали, а вот все, что касается диверсанта и самой бомбы, крайне удачно скрыл туман беспамятства?

-Что значит «удачно»? — я выговорил это слово чуть ли по буквам.

-Все это наводит на крайне нехорошие мысли, — Гобен пропустил мой вопрос мимо ушей, — быть может, Вы прекрасно все разглядели, но не хотите, чтобы мы узнали, кто на самом деле стоит за этой провокацией.

-То есть Вы хотите сказать, что я сознательно укрываю убийцу двух моих друзей? С какой радости мне его выгораживать!?

-А с той, что диверсантом был один из Ваших соотечественников!!! — он обличающе ткнул в меня указательным пальцем, и зал одобрительно загудел, а я от такого поворота буквально онемел и не мог выдавить из себя ни единого слова, — вот где кроются причины Вашей странной амнезии! О, да! Вы приложите все мыслимые усилия, лишь бы скрыть истинного виновника трагедии.

-Б… б… бред, — пробормотал я, с трудом поймав свою отвалившуюся челюсть, — зачем, ради всего святого, зачем кому-то из землян взрывать «Ожерелье»? Срывать реализацию проекта, призванного его спасти? Зачем?

-Зачем? — Гобен недобро усмехнулся, — можно, конечно, предположить, что кто-то из вас, наконец, осознал всю глубину падения человечества и сам решил избавить Вселенную от этой заразы, но в подобный сценарий мне верится слабо. Более вероятным представляется, что взрыв организовал кто-то из тех недоумков, что до сих пор считают «Ожерелье» неким спасительным ковчегом для избранных. И они решили уничтожить его, исходя из принципа: «если не мы, то никто».

Он посмотрел на меня, не скрывая огонек торжества в своих глазах. И меня вдруг осенило, я понял, откуда исходили лживые слухи о целях строительства «Ожерелья». Те самые, из-за которых Луцкому пришлось выступить со своей «Новосибирской речью», и из-за которых мы с Кубертом были вынуждены тратить драгоценное время на дурацкие экскурсии. Никаких доказательств, разумеется, у меня не имелось, но взгляд Гобена говорил сам за себя. Они с Малгером и целой группой их сторонников с самого начала тормозили наш проект, делая все возможное, чтобы он не состоялся.

-Абсурд! — я по-прежнему никак не мог прийти в себя, — разрозненные кучки ненормальных никогда не смогли бы провернуть такое! Раздобыть заряд, пройти мимо многоуровневой системы безопасности… это просто невозможно!

-Да ладно Вам! У вас правая рука никогда не ведает, чем занята левая. Дал на лапу там, припугнул тут… все можно сделать, если захотеть.

-Делая столь смелые и категоричные заявления, неплохо бы иметь на руках убедительные доказательства, — мне приходилось прилагать немалые усилия, чтобы контролировать себя и не сорваться на крик, — они у Вас есть?

-Извольте, — мой оппонент откровенно упивался моментом, — все наши специалисты, за исключением Малгера и Куберта вернулись домой с «Ожерелья» в целости и сохранности. Когда была объявлена эвакуация, все они находились на своих рабочих местах, и это можно подтвердить документально. Следовательно, никто из них террористом быт не мог. Еще вопросы?

Вот так. В итоге, желание помочь Кадесте загнало меня в тупик. Теперь понятно, почему она не хотела заранее посвящать меня в подробности предстоящего обсуждения. Хотя еще неизвестно, где бы я оказался, вздумай с самого начала резать правду-матку. Нарвался бы на еще более концентрированную дозу сарказма, и только. Теперь махать кулаками уже поздно, но дискуссию все же следовало привести к логическому завершению. Авось, обойдется малой кровью.

-И что из этого следует? — поинтересовался я, стараясь оставаться невозмутимым. Если бы не разноцветные разводы на моем лице, всем было бы видно, как оно покрылось красными пятнами. А так…

-А следует из этого то, что обеспечение безопасности на объекте не выдерживает никакой критики. Мы не можем позволить себе рисковать жизнями наших сограждан, а потому требуем проведения всестороннего и тщательного расследования всех обстоятельств случившегося. И пока не будут установлены и задержаны все непосредственные виновники трагедии, и также те, при чьем пособничестве либо попустительстве она стала возможной, ни один из наших соотечественников на «Ожерелье» не вернется, — Гобен говорил громко и несколько напыщенно, обращаясь даже не ко мне, а, скорее, к залу, — и пусть для вашего изнеженного слуха это звучит дико и кровожадно, но да, нам нужны головы тех, кто в ответе за смерть наших коллег и друзей. А до тех пор мы замораживаем любые контакты с Землей.

Зал одобрительно загудел, и даже раздалось несколько неуверенных хлопков. И вдруг, словно этот звук что-то перетряхнул в моей гудящей голове, мне все стало предельно ясно. То, что еще пару минут назад повергло меня в шок, будучи помещенным в правильный контекст, оказалось совершенно очевидным и логичным. Просто раньше я смотрел на вещи в другой системе координат, со своей собственной колокольни, но, перебравшись на колокольню своего оппонента, я прозрел.

Весь этот спектакль, невольным участником которого я оказался, это шоу с драматическими разоблачениями и срыванием покровов ни в коей мере не было нацелено на поиск истины. Оно предназначалось исключительно для внутреннего употребления и служило одной-единственной цели — повышению авторитета Карла Гобена в глазах его сограждан. Ведь грамотный политик использует любой, абсолютно любой повод для своей популяризации, будь то даже жуткая катастрофа с многочисленными жертвами. На этой кухне сгодится все. Тем более сейчас, когда действующий председатель, Оскар Фельц, выпал из обоймы.

И здесь, где все вращалось вокруг Гобена и его интересов, такие далекие Земля, «Ожерелье» и восемь с гаком миллиардов человек, ожидающих не то смерти, не то спасения, превращались в некую абстракцию, всего лишь фон для разыгрываемого представления. В этой системе отсчета мнение нескольких тысяч обитателей «Ньютона» многократно перевешивало жизни миллиардов на другой чаше весов.

Знаете, меня данное обстоятельство ничуть не удивило. Скорее рассмешило. Мне ведь все эти гримасы борьбы за власть были прекрасно знакомы. За прошедший год я вдоволь насмотрелся на подобное.

Даже оказавшись в идущей ко дну лодке, земные политиканы продолжали грызться за власть, стараясь любой ценой урвать еще хотя бы малюсенький ее кусочек, хоть на миллиметр, но подняться над окружающими, продемонстрировать им свое превосходство. Как будто высокопоставленные утопленники чем-то отличаются от обычных. Ну а когда дело дошло до строительства «Ожерелья», и всем им так или иначе пришлось трясти мошной, тут уж начались такие торги… Иногда это выглядело совершенно абсурдно, словно зайцы, сгрудившиеся на окруженном водой пне, надменно указывают подплывшему к ним Деду Мазаю на его место.

А теперь тут, на «Ньютоне», я вновь увидел все то же самое, только в миниатюре. Точно такие же эгоизм, властолюбие, тщеславие и надменная безапелляционность, какими отличаются все политики у нас дома, вылезли наружу прямо перед моим носом. Вот ведь ирония! Оказалось, что вся та мерзость и гнусность, за избавление от которой всегда выступал Малгер, и ради чего он затеял свою диверсию, давным-давно просочилась на станцию. Да что там, она всегда была здесь, с самого начала. Идеалистическая попытка избавиться от порочного прошлого, убежать и начать новую жизнь с чистого листа была заведомо обречена на провал.