Вскоре появились невесть какими путями проведавшие о нашем маршруте выдвижения провожающие — мужики, бабы, тётки, бабки, дедки, девок много, в том числе и симпатичных... эти уж точно вряд ли дождутся, но сейчас от души плачут, а также парни, как постарше, так и совсем молодняк, детишки даже, постарше что, все не прочухавшиеся ещё толком после проводов, и тут началось — плачь, хохот, клятвы взахлёб... Капитан рявкал, чтоб мы держали строй, и чтоб народ к нему не приближался. Какая-то группа не в тему и не в тон завыла "На побывку едет..." Меня никто не провожал. Ну и славно. Долгие проводы — лишние слёзы. Знаю, что ма ждёт — и этого достаточно. Более чем.
А день был такой солнечный, и небом синий-синий, первая листва лишь кое-где успела слегка окаймить зелёным ветви, солнышко припекало, но ветром всё ещё тянуло промозглость с далёкого здесь стылого озера, птички верещали по кустам без перерывов и пауз, и до того от всего этого почему-то тоскливо и грустно было, что захотелось вдруг задрать лысу голову к небу да и завыть на дальнюю звезду, что смутно угадывалась за ультрафиолетом зенита.
Впрочем, вскоре и правда завыло, тревожно и требовательно — поворотом зелёно-серого членистого тела к перрону выползала, глазастой усатой головой электровоза, длиннющая гусеница поезда, что приостановился буквально на минутку, вагоны не открывались даже, только наш. Старенький скрипучий плацкарт равнодушно принял в себя наших двадцать восемь, считая мою, душ, под остановившимся в перманентном недоумении взглядом показавшейся не вполне вменяемой страхолюдной оторвистой мымры блондинистой масти, для прикола вырядившейся проводницей. Капитан, как и положено начальству, поднялся первым, следом Вадик, которого, непонятно с какой стати, тоже провожала пара сельскодеревенского вида хныкающих девиц, за ним я, успев заметить, как провожающие, будто спущенные с цепи сиюминутным отсутствием надзирающего начальственного взора, рванули к отъезжающим, пошли объятия, поцелуи взасос, пихались-совались какие-то пакеты и сумки, где что-то явственно позвякивало и побулькивало. Кэп всего этого уже не видел, сержант же ничего не предпринимал. Ладно. Ему виднее.
Вагон разделялся на девять соединённых коридором прохода секций, в ряд одна за другой, в каждой по девять полок — шесть довольно длинных, по три этажеркой напротив друг друга и перпендикулярно проходу, с небольшим столиком посередине, и три коротких вдоль прохода, где нижняя полка раскладывалась в два сидячих места и столик. Последние две секции отгородились одеялами, судя по тому, что туда сразу нырнул капитан, встреченный нетрезво радостными воплями, там расположилось начальство. Ну, и ещё десятка три парней сидели уже по трём ближним к начальству секциям — те, которых загрузили по пути из Мурманска, в основном спящие, дремлющие или, похоже, лыка не вяжущие.
Сразу забил себе место в проходе. Люблю чтоб у окна, к тому же слишком короткое лежбище определённо не моя проблема. Остальные располагались по шесть человек, шумно и суетливо, не знакомясь с уже заселившими вагон — зачем? Поезд лязгнул межвагоньями когда, кажется, пара человек ещё на перроне была. Проследив за тем, чтоб загрузилась вся команда, сержант тут же прошёл за одеяла, по пути сторожко прошерстив внимательным взглядом глубоко посаженных чёрных глаз всю свежепризванную шайку-лейку. Чем-то он мне напомнил хорошую пастушью собаку, наподобие кавказской овчарки, вполне способную обходиться без раздолбая-пастуха, определённо презирающую его, но абсолютно не нуждающуюся в демонстрации такого своего к нему отношения. Как-то смотрел про таких фильм по телеку.
Напротив меня так никто и не сел — все забились в глубину отсеков, тут же принявшись раскладывать закусь и разливать под столами, вроде как таясь, водяру и, судя по запаху, самогон. Вскоре появился сержант и прошёлся по секциям — наших получилось покамест четыре, широко расположились, не теснясь — собрав по бутыльку с каждой группы, ну, и у кого что было хорошего из закуси. Затарившись — себе, капитану и прочему шакалью, как я понял — усвистал за одеяла. Вскоре началось, а точнее продолжилось веселье, натужное и с явственным оттенком лёгкой истерики. Все были какие-то будто потерянные, впрочем, и моё настроение трудно было б назвать приподнятым — об армии читал много, но хорошего — ничего. Во всяком случае из того, что заслуживало хотя бы минимального доверия — ура-патриотические телебайки и натужно-весёлые комедии по боку без вопросов.
Мимо проплывали привычные северные пейзажи, почки местами начали уже раскрываться, чуток зелени пробилось сквозь прошлогоднюю траву, в основном по пригоркам, а большей частью голые стволы и ветви истошно вопрошают о тепле мутновато-синее небо, где мелкими пушистыми клочьями потянулись бесконечные череды облаков, безвозвратно втягиваемых прожорливой Ладогой, изредка мелькали гиблые болотины с ломаными чёрными прутьями сгнившего леса, ещё реже — домишки, большей частью неухоженные или полуразрушенные, нагоняя ещё большую тоску.
Поставил на столик вещмешок... С какого века сей гаджет? Неужель нельзя было что поприличнее придумать... Впрочем, проверенная временем конструкция. Сгодится. Сухпаи поклал сверху — две картонные коробки. Достал верхнюю, открыл — три банки консервов, две мясокрупяных и одна с тушёнкой, пакет сухарей, пакет супа, две пачки галет, сахар, чай в пакетиках... В самом низу — как положено — открывашка. Сразу не догадался — просто небольшая стальная пластинка с загнутым сбоку коротким лезвием. Живём. Пока, в смысле.
Достал из-под клапана кружку с ложкой. Сходил к титану, нацедил кипяточку, заварил супчик. Нормально. Оказывается, проводницы у нас две. Вторая — точно такая же бикса на исходе ресурса после капремонта, только что перекрашенная рыжей и пополнее. То и дело запираются с призывниками в купе, как понял, на предмет плотно пообщаться. Из тамбура густые клубы дыма, судя по запаху, далеко не только табачного. Впрочем, на фоне остальных запахов — ничего особенного. Пока снедал, пару раз подсаживались, предлагали присоединиться в смысле выпить-покурить, один раз Вадик из Колчанова, у которого всё же нашлись тут друганы откуда-то со Званки, потом ещё какой-то недоносок прыщавый, датый совсем без малого влоск. Отвечал, что здоровье не позволяет, после желтухи. Не сразу, но поотвяли.
Только чайком собрался всё это дело запить, помешивая и придавливая пакетик черенком ложки — удар по локтю, ошпарился, больно, блин! Двое придурков, один наш, другой с той команды, что села раньше, что-то не поделили, первый покатился вдоль по коридору, второй за ним, я его легонько прихватил за ручонку и успокоил на пол, дабы не поломал себе чего. Пьяный, это дело такое — то так дроборазнется, что, кажется — ничего целого в этой тушке остаться в принципе не должно, ан нет, даже без синяков, а другой раз буквально на ровном месте — и готов. Совсем, в смысле. Надо внимательнее быть, то есть, конкретно, мне, они ж не сразу начали, сначала надсаживались друг против друга, орали, пыжились, надувались злобой... Сержант, вон, сразу выскочил, я ему — мол, всё нормально уже. Кивнул, и обратно. Смотрю — трезвый, однако. Здоровенный, кстати, мужик — только сейчас обратил внимание. Не так чтобы очень большой, чуть крупнее меня, но сила звериная чувствуется. Даже крепко датым сразу вдомёк — едва только навис слегка над скандалистами, с чуть отставленными в стороны — для большей внушительности угрожающе фронтальной проекции тела — локтями явно нехилых ручонок с жёстко стиснутыми у брючных швов увесистыми кулаками — и базар увял.
Так, в общем, и ехали. Дверь, что в тамбур между вагонами, как понял, заблокирована, а двери самого вагона открывались покамест лишь однажды, в Бологом, где подсадили ещё одну команду, поменьше нашей и всего лишь с прапорщиком во главе, сразу умчавшимся за едва успевшее качнуться вслед одеяло. На фоне немного освоившихся уже наших и предыдущих эти выглядели какими-то особенно испуганными и неприкаянными. Наверное, и мы так же смотрелись, когда садились. В ожидании ужасов. А ужасов никаких-то и не было ведь — пока. Поезд тронулся. Вышел сержант — собрать дань. Новые разместились — и пошло-поехало по накатанному.
Постепенно парни достигли кондиции, когда подвыпивший мышь начинает требовать кота Ваську для побивания оному морды лица. Шумно мигрируя между отсеками, обсуждали, как будут дружно давать отпор дембелям. Ну-ну... Едва познакомившиеся, причём по пьяни, сами все из себя такие разные, к тому же ничего не знающие и не умеющие, против спаянных полугодом совместных унижений и тягот относительно бывалых уже парней, да ещё и, скорее всего, поддерживаемых командирами. Впрочем, мечтать не вредно. Вредно всерьёз путать мечту с реальностью.
Ближе к ночи появились загорающиеся в сумерках огни большого города, но я уже знал, что это ещё не Москва... Проехали Крюково, потом Химки — вот она, столица. Ничего особенного — сплошь задворки какие-то. Склады, гаражи, шоссейки, развязки... Проехали Останкинскую башню — но она была с той стороны, у меня же в окне лишь мимолётно мелькнула до боли знакомая площадь Трёх вокзалов.
Припарковались, как удалось выяснить у прошмыгнувшей мимо фиксатой блонды, на Курском, аж на 25 минут стоянки. Будущие салаги тут же принялись строить планы насчёт сбегать за водкой — так, для куражу, потому как спиртного пока хватало, даже более чем, разве что пиво всё выхлестали — но с этим вышел полный облом, поскольку из вагона никого из наших не выпустили, а наоборот, загрузили ещё команду, возглавляемую пожилым, за тридцать контрабасом-сержантом, рыл эдак с десяток, что, похоже, давно уже ожидала сей вечерней, точнее, ночной лошади на перроне. Однако немногих они с более чем десятимиллионной Москвы наскребли. Город-монстр неохотно отдаёт то, что привык считать своим.
Пока стояли, новые шастали и толпились у окон, толкая сидящих, суматошно обмениваясь какими-то им одним понятными знаками с провожающими, издавая отчего-то казавшиеся им важными нечленораздельные вопли, типа люблю, дождись, напишу, помни и так далее, а те, явно ничего не слыша и не понимая за наглухо закупоренными стеклопакетами, лишь печально кивали в ответ, и тоже пытались что-то изобразить, понятное только им самим. Душераздирающее зрелище. Даже те, у кого всё это было позади, и что начинали уже чувствовать себя как бы бывалыми и опытными в новой ипостаси, вдруг тоже как-то притихли, и я явственно ощутил, как панический ужас снова и снова прошибает промозгло хладным потом сквозь алкогольный, спайсовый и каннабисовый дурман.
Лишь один из новой команды держался как бы в сторонке и не дёргался. Не столько фигура, сколько манера двигаться вдруг показалась знакомой. Присмотрелся — надо же, Колюсик. Бывают же в жизни совпадения. Вид у него был совершенно несчастный, явно похудел и вдобавок как-то весь будто скукожился. Не обрадовался — ну вот ни капельки. Одни геморы всегда от придурка. К сожалению, он тоже меня заметил, сразу же подскочил, сияя от счастья — как же, знакомое лицо, хоть какая-то опора ускользающему от реальности убогому сознанию. Поздоровались. Внешний вид его мне сразу не понравился. Добро бы просто вес скинул, это ему точно не повредило, так у него ещё и глаза поменялись, появилось в них заискивающее какое-то подлое выражение, коего прежде не было — или просто не замечал, за постоянными-то понтами? И вообще, стал Колюсик теперь более всего похож на бледную тень себя прежнего.
Идентичности, однако, не утратил — даже не поинтересовавшись, каким таким диким образом здесь оказался я, буквально затрахал распросами о том, что я сообщил о нём его родителям и как они это восприняли. По его выходило, что, вернувшись в Новоозёрск, я должен был заниматься исключительно и только его делами. Понимаю так, родители его не успели или не смогли — впрочем, какая теперь разница. К присяге подъедут. Если смогут.
Потом он очень подробно, долго и нудно делился, как геройски выдерживал тяжкие муки и наезды матёрых уголовников, с неизменным успехом давая им отпор. Достал, словом.
Впрочем, как только поезд чуть отошёл от платформы и в отсеке через один, где расположились вновь прибывшие, зазвенели бутылками, Колюсик тут же метнулся туда, падать на хвост новым друзьям, понимаю так. Не сочтя нужным не только предложить присоединиться также и мне или хотя бы извиниться — вообще ни полслова не сказал, попросту ушмыгнул в сторону, и всё. Что нисколько не возмутило и не удивило — в этом весь Колюсик, иного от него ожидать и не стоит.
Скоро оттуда веско забухтел его басок, громкий, вроде уверенный, но, если вслушаться, явно с какими-то заискивающими нотками. Судя по отдельным словам и выкрикам, долетавшим сквозь скрипы и стуки ветерана чугунки, надо думать, савейских ещё времён, снова погнал привычную лабуду насчёт жидов и чурок. Похоже, его, образно выражаясь, точка зрения на данный вопрос вопросов возражений не находила. Скорее наоборот...
Однако не прошло и часа, как он снова нарисовался напротив меня.
— Витёк, эта... Дай в долг, а? Три тыщи!
— Нет у меня.
А у меня и правда всего тыща с собой была. Не люблю врать, особенно по мелочам. Ну, плюс пара сотен, не считая мелочи. Перед автобусом снял в круглосуточном банкомате, а карточку ма отдал, вместе с кодом. Куда мне больше-то? Не на курорт, чай, еду... На симку местную, чтоб за роуминг не грабили — а что ещё?
— Слушай, друг(!?!), надо позарез, ну дай, а?
— Вот, видишь? Смотри, тыща, и ещё вон, видишь — двести. Всё.
— Да ну... А заначка?
— Нет заначки.
— Здишшшшь!
— Пшёл в жопу.
— Не, ну правда, очень надо!
— На хрена? Проигрался, что ли?
— Д'не... Проводница... Те к'кая боше нравится? Мне — рыжуха. На Катрин похожа...
— Ага. Прям просто копия... Работы Пикассо.
— Я ж тогда почему врезался?
— Перебрал, наверное, слегка... Или — не слегка.
— Да ну... Ни в жизни! Я хоть в последнюю глухую жопу, поверишь, бывало, идти не могу, качает так, а как за руль, так будто по ниточке! Проверено практикой! Миллион тысяч раз. Нееет, ну ты скажешь тоже... Прям как в лужу пёрнешь. Эт всё из-за виагры...
— Какой-такой виагры?
— Ну, я ж эта... К Катрин, значит, подкатывался. Ну, машина та, прикид, бухло — всё из-за неё... Из-за шлюхи этой. Ну, думаю, теперь точно не устоит. Моя будет! Ну и, значит, чтоб эта, не оплошать, в общем... принял... Спросил чтоб покруче, там, оказалось, дозировка разная бывает, знаешь?
— Откуда?
— От верблюда... И жены евоной — вербляди. Ну вот, а принял враз три таблетки — троица чтоб. А она — эта... Завыпендривалась. Конечно, чтоб такому... На такой машине и в шмотках таких да после французской конины с вискарём отшить чтоб, так это ж ей вроде как в кайф, она ж такая, знаешь, крученная вся... Верченная. Эх... Надо было просто хватать в охапку да и тащить, не спрашиваясь. Эт до меня тока после дошло. Эх... Знать бы заранее...
— Так виагра-то причём?
— Дык это... Как отъехал, так сразу и накатило... Встал, п'нимашь, колом, прям моченьки моей нетути. Рычагом. Ну, такой, знаешь... Передачи чтоб... Я туда рукой, с руля, значит, поправить, думаю, или ещё что, а тут смотрю — столб навстречу, а ногой же нормально не получается, в обтяжку там всё... Вот и вышло, что даванул газ заместо тормоза... Да... Все беды от баб!
