— Хорошо.
Мне и в голову не пришло спорить. Славка проявил себя... да просто тараканом! Мерз-ким мадагаскарским чешуйчатокрылым! Скотина! Да как он посмел намекать насчет де-нег! Мразь!
Я сама была в бешенстве. Вообще-то, весь разговор я пыталась наблюдать за аурами родственников. Получалось неплохо — вначале. У деда преобладали красные, синие, желтые и фиолетовые тона. А во время разговора аура просто полыхала пурпурным и фиолетовым. Как я понимала — это означало, что дед уверен в своих словах и собирается драться до конца.
Славка был попроще. Алым, желтым, грязновато-зеленым и буровато-коричневым. И во время разговора он наливался дурной, некрасивой зеленью с коричневой переполосов-кой. Злость? Обида? Ярость? Вот ярость — вряд ли. Или это дед не был в ярости? Навер-ное так. Он же отстаивал свой дом и свою семью. А Славка просто требовал. Всего и сра-зу. И ярился, не получая того, что хотел.
Жаль, что я не видела своей ауры. Но я могу потренироваться еще. Надо.
Интересно, что у меня еще прорежется? С аурами тут все просто. Стоит только вспом-нить портреты, написанные Даниэлем. Он — художник и видел душу человека. И отра-жал ее на портретах. А я пока Джо такого уровня не доросла. И вижу только ауру.
Маленькая еще.
Я распрощалась с дедом — и вышла из кабинета. Валентин ждал меня в приемной.
— подслушивал?
Оборотень даже и не подумал отнекиваться. Я поглядела на него тяжелым взглядом.
— Учти, вот если Мечислав узнает об этом разговоре — тогда ты точно огребешь по на-глой рыжей морде. Ясно?
— слушаюсь, кудряшка!
Оборотень вытянулся в струнку и ел меня глазами с выражением дуболома на лице. За что и получил каблуком по ноге. То есть я-то попыталась его пнуть. Но наглое животное увернулось и, продолжая меня дразнить, вылетело за дверь.
Ох, поймаю я одного рыжего за хвост!
Поймать не удалось. Оборотень нырнул в машину и оттуда затянул самым дурашливым голосом:
— Ой ты гой еси, красна девица, пожалей ты зверушку убогую, на все лапы хро-мую...
— На всю голову больную, — я плюхнулась рядом на сиденье. — поехали, отвезем этого придурка. И еще раз поговорим с Клавкой.
— О чем?
— Понимаешь, мне не дают покоя слова того убитого. Его предал кто-то, кому вампир доверял. У тебя ведь есть фотографии и имена?
— Конечно! Мечислав мне их отдал еще до рассвета.
— Вот и надо поговорить с Кларой. Кого она знает, кому они доверяли, что как...
— Ясно. Поехали!
* * *
Клавка ждала нас сидя на диване. Стоило славке войти, как она сорвалась с места и повисла у него на шее.
— Как дела!? Что сказал твой дедушка?
— послал братика к черту, — проинформировала я, устраиваясь в кресле и привычно сползая в транс. Уже — привычно. Аура Клары мне резко не понравилась. Красный, оран-жевый, лимонно-зеленый, желтоватый, серый — неаппетитное такое месиво, вроде яичницы с луком и помидорами. Но это месиво и есть не хотелось. Кое-где встречались странные переливы. Знаете, как если что-то нарисуешь, а потом заштриховываешь сверху меловым карандашом. И получаются приглушенные тона. Например, таким зату-шеванным был рисунок на ауре оборотня.
— А вы этому рады, госпожа!? — обернулась ко мне оборотниха. Я улыба-лась.
— мне это просто безразлично. Понимаешь, Клава...
— Клара!
— Да, и Клара тоже. Я помогаю вам потому, что так надо, так правильно. Но в то же время... Вы мне резко не нравитесь — оба. Если бы не моя общая кровь со Славкой — фиг бы я и пальцем пошевелила.
— Ничего не понимаю, — вздохнул Валентин. — Знаешь, Юля, иногда я гляжу на тебя — и теряюсь. Вот кто ты? Какая ты? С одной стороны — эгоистичная и в чем-то легкомыслен-ная девчонка. Стоит перевернуть страницу — и там уже смотрит решительная стерва, ко-торой и тысячу людей положить — не проблема. А стоит перелистнуть еще один лист, прости за тавтологию — и открывается слабая, нежная и неуверенная в себе женщина. А вот какая ты на самом деле?
— Обыкновенная, — пожала я плечами. — Ты фильм 'Чародеи' смотрел? Абдулов там, Гафт...
— Да. И?
— Ну вот. Алёну Санину помнишь? Каждая женщина становится такой, какой ее хотят видеть. Каждая из нас — зеркало. А вот какое именно? Кривое, дурное, запыленное — или с золотым напылением — никто не знает. Да и не до того нам. Давай по-ка мы здесь, поговорим по делу?
— А что ты хочешь знать по делу?
— По делу — нам нужна была Клава.
— Клара!
— прости, забыла.
На самом деле я ничего не забыла. Просто наблюдала, как меняет цвет аура раздражен-ной оборотнихи. Теперь это была скорее протухшая солянка. Ощущение было именно такое. На братца и то смотреть было приятнее. Ничего не понимаю. Такое самопожертво-вание, такая судьба — и такая аура? Мне бы еще пару дюжин проглядеть. Перевожу взгляд на Валентина. Вполне симпатично. Зеленый, голубой, светло-синий, темно-красный, желто-оранжевый. Зеленого с голубым мало, остальные цвета находятся в примерно в равных пропорциях, разве что синего могло быть и побольше, и ничуть не пачкают друг друга. Очень эстетично. И даже серебряный узор здесь к месту. Кстати, у Клары он тоже яркий. Перевожу взгляд на брата — у того узор тусклее. Потому что он не-давно инициировался? Ох, мало материала для сравнения, мало...
— Валь, у нас фотографии с места происшествия есть? Покажи Кларе, пусть посмотрит. Авось, кого опознает.
Что Валентин и сделал. Клара брезгливо переворачивала фотографии. И опять я ничего не понимала. Ее аура полыхала вспышками красного и желтого, а лицо было спокой-ным, даже чуть скучающим. Красный и желтый — сильные чувства. Так какой смысл по-казывать, что ты их не испытываешь?
— Есть тут пара вампиров. Вот этот — советник Ивана, Николай. Вот этот — тоже какой-то сильный вампир, его зовут Виктор. Третий — мелкая сошка. Оборотней здесь нету.
Я кивнула. Валентин подписал фотографии с названными вампирами и отдал мне.
— а мне-то зачем?
— Может, попробуешь погадать по фотографии?
Я ах ошалела от такого предложения.
— Валь, я тебе что — экстрасекс на полставки? Я по фотографиям ничего не скажу. Не су-мею. Не мое поле действий.
— Но ты учишься и совершенствуешься. Кто знает...
Я чуть не взвыла. Да я! Я и знаю, что ни черта не знаю. Все мои способности, вот ВСЕ, проявляются только в экстремальных ситуациях. И надеяться что-то решить с моей по-мощью может только особенно неудачливый самоубийца-мазохист, потому что есть ку-да способов покончить с собой намного приятнее и легче.
Аура Клары полыхала багровыми огнями. Странно. Ничего не понимаю. Лицо спокой-ное, даже скучающее. Хоть поволновалась бы для приличия, да и остальные — тоже...
Что я и сказала. Всем и сразу. Мохнатые нахалы даже и не подумали смутиться.
— Юля, после общения с Андрэ нас мало что может напугать, — честно предупредил Ва-лентин. — Клара, я полагаю, тоже насмотрелась в Туле, — кивок головой и яркая вспышка красного, розового и оранжевого в ауре оборотнихи, — а твой брат до сих пор думает, что в сказку попал. И размолвка с дедом его беспокоит намного больше всего остального.
— Старый мерзавец, — буркнул Славка. Я было зашипела, но слов не понадобилось. Ва-лентин шагнул к нему и одним ударом смел на пол.
— Юлия Евгеньевна Леоверенская — фамилиар нашего Князя. Константин Савельевич — ее дед и личный знакомый Князя. Поэтому фильтруй базар, сопляк!
Последние три слова вышли низким, почти ультразвуковым рычанием. Я довольно улыбнулась, а вот Клава выпрямилась и дернулась к Валентину.
— А он — ее брат!
— Он сам ушел. Иуды мне не братья, по ним осинка плачет, — пояснила я.
Буровато-красные вспышки какой-то дурной ярости в ауре лисицы.
— Вы могли бы помирить его с дедом, госсспожа!
Вот так шипение! Не будь они лисицей, я бы сказала, что она — кобра.
— У меня и без того дел хватает, — отмахнулась я. — Вот, годика через три, дед чуть по-стынет... Что ты еще можешь сказать про убитых вампиров?
— Да ничего особенного. Не самые сильные, но и не слабые. Николая — самый сильный, Виктор — его друг, третьего почти не знаю.
— А как Иван к ним относился?
Я спрашивала уже без особой надежды. Так и вышло.
— Что может знать пади?
Я поглядела на Валентина. Но оборотень покачал головой. Мол, не врет. А аура так и полыхает. Ничего не понимаю. Ой, кажется, я повторяюсь, но ведь правда — НЕ ПО-НИМАЮ!
— А с кем они дружили? Больше всего?
— Вампиры — дружили?! Так не бывает!
— Бывает. Борис и Вадим — друзья.
— Неправда, — Клара говорила, как первый апостол христианства. Убежденность в ее го-лосе можно было развешивать килограммами. — Если вампиры не убивают друг друга, то только из-за запрета Совета.
Я попробовала представить себе Мечислава, который убивает Бориса или Вадима. Не получилось. Потом ребят — убивающих друг друга. Даниэля, вонзающего нож в спину Мечислава. Нереально. Чушь.
— Дружить они просто не умеют. Это жестокие и неблагодарные существа, в которых больше от змеи, чем от человека!
— Я приму к сведению твое мнение, — окрысился на нее Валентин. — Пади навсегда оста-нется пади.
— Пади и не могла видеть ничего хорошего от вампиров, — вступилась я. — Ладно. Мне и так ясно, что ничего мы не узнаем. Надо отправляться к ИПФовцам.
— Ты общаешься с ИПФовцами!? — у Клары отвисла челюсть. — Но... они же считают, что всех нас надо убивать!!!
— Да, но они не знают, что я — из вас, — объяснила я. — Валь, Мечислав больше ничего не говорил?
— Нет.
— Ладно. Тогда к ИПФовцам, потом переодеться — и в 'Три шестерки'.
— К ИПФовцам — это в Покровскую церковь. Ладно, Костя и Глеб — с тобой, они или справятся — или дадут нам знать.
— Именно, — подвела я итог. — Всем — чао!
Я помахала рукой и вышла. Нам надо было еще общаться с ИПФовцами.
* * *
Покровская церковь встретила меня открытой дверью. Я подумала, прошлась по хра-му, вызывая неодобрительные взгляды умоленных старух — и поинтересовалась у одной из них.
— Лекция тут — где?
— Ты бы хоть голову-то платком прикрыла, безбожница!
— Бабуся, я к вам по делу, а не по болезни. Лекция тут где? Или мне во все двери сту-чать? Ты учти — я их ногой открываю. А мальчики — я махнула в сторону оборотней, маячивших у двери, — мне с удовольствием помогут. С косяком вынесут, если что!
Бабка сверкнула глазами и махнула рукой.
— Выйдешь во двор, там пристройка. Туда стучись.
— Вот и ладненько, вот и умница, — пропела я. — И не больно было, правда?
Развернулась и вышла.
Точку поставил оборотень, так хлопнувший массивной дверью, что она скрипнула, странно хлюпнула и перекосилась.
— Ребята посидите в машине, — приказала я оборотням. — Где я и что — вы знаете. Я буду вам отзваниваться по телефону. А заходить не надо. Там могут и узнать, кто вы такие.
— Ладно, — согласился Глеб. Более молчаливый Константин кивнул. И я отправилась ис-кать загадочную пристройку.
Нашла. Постучалась. И что? Никто даже не открыл. Поорать, что ли? Звонка нет. Мож-но и поорать. Только — творчески. Что на ум придет...
— Я вышла на Пик-кади-и-и-и-илли, набросив на попу шаль, за что вы меня люби-и-и-или, за то, что мне вас не жа-а-а-аль...
Музыка — великая вещь. Я и довыть не успела, как передо мной распахнули дверь.
— Юлия Евгеньевна? — открывший мне дверь монашек смотрел строго и неуживчиво.
Может, спеть еще один куплет? Ладно, пожалеем окружающую среду. А то от моего голоса все деревья облетят.
— Она самая. Рокин — здесь?
— Он занят.
— Так скажите ему, что я — пришла! — я была не в настроении. Адреналин все еще гулял по телу, а встреча с Клавкой не давала покоя мозгам. Ну, вот чего она так радовалась чу-жой беде? И аура у нее плохая... Если бы Славка не говорил, что она его любит и даже смогла удержаться от жора после превращения... да я бы в жизни не поверила, что с та-кой аурой можно хоть кого-то любить!
— Я не могу этого сделать.
— Он что — с бабой или с начальством?! — окончательно взъерепенилась я. — Так стащите за ноги! Или покажите мне — где, я сама стащу!
Монашек смотрел так, словно я начала проповедовать идеи Лавея* аккурат во время богослужения.
* Антон Шандор Лавей — автор 'Сатанинской библии'. Автор хочет также до-бавить, что согласен далеко не со всеми его идеями. Прим. авт.
— Что происходит? — густой голос прорезал пространство, и монашка потеснили с поро-га. Передо мной воздвиглось... пузо. Или брюхо. Или мамон. Короче, увидев такое у женщины, я бы подумала что у нее девятый месяц и тройня. М-да, с таким брюхом попу действительно можно говорить 'вы'. Они (сам поп и брюхо) взятые по отдельности ве-сят, больше меня.
— А что тут может быть хорошего, — агрессивно ответила я. — Вот, пришла к Рокину, пришла по делу, а ваш холуй меня не пускает.
— Холуй!? — взвился монашек. — Да как смеешь ты богохульствовать в доме Господ-нем?
— Если Господь тебя терпит, то на меня он точно не прогневается, — отрезала я. — Ты лучше прыщи выведи, а то на морде буквально написано — диагноз — спермотоксикоз!
Монашек задохнулся — и дело взял в свои руки поп.
— Дочь моя, — прогудел он — Рокин сейчас слушает прибывшего к нам из Америки пасто-ра. Мы не можем его вызвать. Но если хочешь, мы проведем тебя в зал — и ты сможешь найти его и тихонько поговорить.
Я чуть остыла. Однако...
— Умного человека и послушать приятно. Ведите.
— Следуй за мной, раба божия.
Я зашипела. Остыла? Я!? Порву на тряпки!!! Я — раба божия!? Еще чего! Это все равно, что сказать отцу или матери: 'я вам не ребенок, а раб'. Результат представляете? Как ва-ши предки не знаю, а меня и мать и дед за такие заявки тут же выдрали бы за уши.
— У меня есть имя. Можете звать просто — Юлия Евгеньевна.
— Не Леоверенская ли?
— Леоверенская ли. А откуда вы про меня знаете?
— Слухами земля полнится...
Поп медленно шел впереди меня, показывая дорогу.
— Полнится. Но хотелось бы подробнее. Кто, зачем, когда, что именно... Или мне Рокина допрашивать? Громко и четко, прямо на лекции? Я могу!
Поп укоризненно покачал головой. Видимо, призывал меня устыдиться. Наивный! Чтоб после общения с вампирами я еще и стесняться могла? Ну-ну.
— Юлия Евгеньевна, Рокин говорил, что сила ваша велика, но принять сторону добра или зла вы пока не можете. Вы боретесь с бесами в своей душе. Бойтесь их, ибо грозят искушения вечными муками...
Я зафыркала. Не смогла удержаться, простите. Тоже мне, Нострадамус — обстрадамус. Как он вообще это себе представляет?
— А чем выводят бесов? Про блох я знаю, а рогатых?
— постом и молитвой, дочь моя, только молитвой и постом.
Я замотала головой.
— Если человек голоден — ему хочется есть. Если человек стоит на коленях и молится — ему хочется усесться в мягкое кресло поудобнее. И лучше — с бокалом вина. Тогда и можно подумать про рогатых и хвостатых...
— Вино — грех. Оно будит дьявола в душе человека.
— Вот. А в древности поэты после него стихи писали. Хайяма знаете? Это который Гийас ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Хайям ан-Нишапур? Сколько он выпил — не счесть, а ка-ким ученым был? А поэтом? И никаких чертей в душе... Разве что из-под стола, после пятого кувшина...
