Осознание

При мне, в оцепенении наблюдавшем эту картину, было расстреляно не меньше тридцати пленных. Ров даже не засыпали, понимая, что день только начался. Когда я встретился с Сергеем, тот был невероятно бледен и отказывался говорить. Только в кабинете у Василия тоже злого и раздраженного он взорвался:

— Василий... когда ты нас тащил сюда... ты говорил, что здесь рай земной. Что мы будем, как сыр в масле кататься. Ты не говорил, что мы будем палачами.

Насуплено посмотрев на помощника, полковник поднялся и сказал четко и внятно:

— Капитан, вам не говорили, что в этой жизни за все надо платить! И что частенько за вашу хорошую жизнь будут платить другие...

— Я не хочу быть палачом. — Твердо заявил Сергей.

— Вы, капитан, уже палач. Идите, застрелитесь и не мешайте работать! — отрезал Василий.

Сергей резко вышел, забыв свою папку на столе. Чуть помолчав, Василий сказал мне:

— Иди, посмотри, чтобы он и, правда, не застрелился.

Я молча вышел и попытался нагнать Серегу. Тот уже прошел почти к воротам лагеря, но я догнал его и сказал:

— Слушай...

— Отвали! — огрызнулся Сергей.

— Капитан! — Перенял я тон Василия. Когда Серега замер я скомандовал: — Следуйте за мной!

У нас дома Настя уже отпаивала водкой нас обоих. Мы даже не пытались сразу обсудить произошедшее. Просто пили. Даже Настя приложилась к рюмке, узнав какую "работу" выполняет Сергей.

— Настя, — обратился Сергей к моей жене. — Уйди. Я сейчас разревусь.

— Не надо, Сереж... — попросила она его. — Я и подавно тогда тут...

Посмотрев на меня, Сергей сказал:

— Ты знаешь, почему я ушел из лагеря? Думаешь, я сорвался? Нет. Глава комиссии объявил обеденный перерыв. ОБЕДЕННЫЙ! Понимаешь? Они сейчас прямо там, где выносят приговоры, обедают. Я им сказал, что поем в лагерной столовой. И ушел. Но я думаю я еще долго, есть не смогу...

Подумав, он вдруг чуть ли не рассмеялся. Поясняя свои ухмылки, он сказал:

— А лейтенант-то как навострился-то. Даже не верится, что вчера его майор угрозами заставлял исполнять... четко так. Словно всю ночь репетировал.

Я, подумав, кивнул и сказал:

— Он за этой четкостью хоть не думать может. Ему, наверное, тоже в столовке кусок в горло не лезет. Думает об этом как о работе. Противной, но работе.

Сергей ничего не сказал, но налив себе водки поднялся, выпил залпом ее и не закусив, сказал:

— Ну что ж. Пойду и я на РАБОТУ.

Когда он ушел я тоже засобирался. Настя вышла вместе со мной и всю дорогу до лагерных ворот, она даже посмотреть боялась на изгороди с колючей проволокой временного лагеря.

Выехав с Василием на элеватор и зернохранилище, я даже оттуда слышал работу расстрельной команды. Не делясь с полковником своими мыслями, тоже боясь нарваться на грубость с его стороны, я просто занимался проверкой отремонтированных механизмов и удовлетворенно сообщил, что меня все устраивает. Василий кивнул и ушел в ближайший амбар поговорить с учетчиком о рабочем процессе.

Я стоял и слушал, как вечные дармоеды воробьи, разжиревшие на нашей неаккуратности вяло чирикают и даже не скачут, а пытаются ходить как голуби. Ну да. Мы теряем они жиреют... Пообещав наглецам привезти кошек из района, я пошел в машину и там уже дожидался полковника. В машине звуки выстрелов были не слышны.

Когда вечером мы собрались в кабинете у Василия, Сергей выглядел получше. Толи привык так быстро, толи прилично уже накатил на грудь. Во всяком случае, из всего, что он сказал мне в тот вечер важным, было только то, что он рекомендует мне поприсутствовать на допросе Владимира, чтобы и его просто так на всякий случай к стенке не отправили.

— На каком основании? — усмехнулся я.

— А им основание не нужно. — Сказал он с ленцой. — У них приказы. Ровно три. Но на все случаи жизни. Любого можно к стенке отправить. Тебя, меня, Ваську... Всех. Так что давай завтра подруливай после обеда поприсутсвуешь. Дашь показания, как ты его нашел. Может быть, и Настины показания понадобятся.

Поздним вечером дома я узнал, что у моей жены есть тайны, которые она не может мне сказать. Был очень изумлен.

— Это даже мне не стоило знать. Так противно. — Сказала она, когда я спросил, чем кончился ее разговор с Алиной.

— Но ты же передала это Василию? — спросил я.

— Да, конечно.

— А мне значит нельзя? — начинал уже я обижаться.

— Ну, пожалуйста. Это не наше дело, Тёмочка. Пусть их, сами разбираются. Захотят рассказать тебе, расскажут. А я не буду. Просто... Не могу.

Я собрался с мыслями и спросил:

— Ты мне просто не доверяешь?

Она вздохнула и сказала:

— Мне кроме тебя и доверять-то некому. Просто это не наше. И нас не касается. Там все слишком сложно.

Я молчал и почти уснул, когда она спросила:

— Ты обиделся на меня?

— Нет.

— Ну, я же вижу, что обиделся.

— Тогда чего спрашиваешь? — сказал я.

Она замолчала и, прижавшись к моему плечу, долго просто ничего не говорила, тихонько дыша мне на грудь. Настолько долго, что я смог провалиться в сон.

Следующий день, а точнее с полудня я запомнил на всю жизнь.

Я действительно пришел в лагерь для пленных и с тоской оглядел уцелевших после этой бойни. Человек восемьдесят, не больше, пряталось под навесами. И столько же наверное глядящих было в охранении по периметру лагеря после ночной попытки массового побега.

В палатке для допросов было тихо, темно и даже как-то спокойно. Словно не здесь выносились страшные решения, а сюда люди приходили отдохнуть после странного для позднего августа пекла.

— Здравствуйте, майор. — Обратился ко мне начальник комиссии в чине полковника глядящих. — Присаживайтесь. Сейчас уже послали за этим вашим Владимиром. Хочу у вас спросить, у него в деле внесена отметка о его прекрасной стрелковой подготовке. Вас разве это не насторожило?

Садясь на раскладной стульчик, я признался:

— Пока вы не поставили акцент на это, я даже значения не придавал таким вещам. Сейчас ощущение такое, что все стрелять умеют, даже те, кто никогда оружия в руках не держал.

Усмехаясь моим словам, глава комиссии сказал:

— Ну ладно, не будем делать пока выводов. Сейчас придут мои сотрудники и ваш Владимир, и мы с ним поговорим.

Когда все собрались, в палатке стало откровенно душно, из-за чего пришлось откинуть полог и закрепить его на колышке. Ввели Владимира. Хлопая глазами от неожиданной темноты, он не сразу нашел стул, на который ему предлагали присесть.

— Давайте по порядку, — обратился к моему подопечному один из офицеров следователей: — Ваше имя, фамилия, год, место рождения.

— Владимир Морозов... — сказал он и замолчал.

— А дальше? — попросил его офицер.

— Я уже сообщал докторам, что практически ничего не помню.

— Ну, какие-то воспоминания у вас есть?

— Да. Мне кажется, я родился в Москве. В России.

— В Руси... — непроизвольно поправил офицер и спросил у соседа: — А что за город такой Москва?

Его сосед пожал плечами.

— Где такой город? В какой волости хотя бы. — Поинтересовался у Владимира офицер ведший дознание.

— В московской наверное. — Пожал плечами Владимир и отчего-то в отчаянии посмотрел на меня. Я поднял ладонь, успокаивая его и говоря отвечать все, что требуют.

— Но такой волости нет в наше стране.— Несколько раздраженно сказал сидящий с краю офицер и посмотрел на главу комиссии, в молчании рассматривающем нервничающего перед ним допрашиваемого.

— Это, наверное, у меня проблемы с головой после попадания молнии. — Сокрушенно вздохнул Владимир. — Мне врач такое говорит. Но я знаю, что вот молния в меня не попадала.

— А где вы получили такие уродливые шрамы? — поинтересовался глава комиссии: — Я смотрю они у вас не только на лице, но и на руках.

— Они по всему телу. — Сказал я осторожно.

Ожидая ответа от Владимира, глава комиссии закурил и предложил ему сигарету.

— Нет спасибо. Я раньше курил... Кажется. Но когда попал в лазарет, здесь очень долго не имел возможности и бросил.

Убирая сигареты, глава напомнил свой вопрос и Владимир признался:

— Я не знаю точно. Когда меня нашел господин майор, я уже был покрыт весь ожогами. Он меня спас из воды. Со своей женой они привезли меня лазарет, где мне помогли. А господин майор после этого долго болел. Он в весеннюю холодную воду полез ради меня.

Я знал, что Владимир умеет дурачком прикидываться, но, посчитав, что там не место и не время, я кашлянул, чтобы он пришел в себя.

— Меня вот заинтересовали ваши познания в области... эээ... радиационных поражений. — Сказал глава комиссии явно даже больше чем подробно ознакомившийся с делом.

— Да. У меня в голове есть что-то по этой теме. Но всплывает отрывочно и не всегда.

— А ваши шрамы? Это не от воздействия излучения?

Пристально поглядев на главу комиссии, словно оценивая свои будущие слова, Владимир сказал:

— При поражениях скажем от ядерного взрыва, у меня были бы ожоги другого характера и явно не по всему телу. Вообще воздействие радиации на кожный покров довольно многообразны, но таких вот ожогов вызвать не могут.

— Вы сказали ядерного взрыва? — вскинул брови глава комиссии.

— Да. — Твердо ответил Владимир и посмотрел на меня, мол сам хотел, что бы я честно отвечал.

— Я вас правильно понимаю, что вы говорите о том... О выделении ядерной энергии с последующей цепной реакцией?

— Ээээ... — замешкался Владимир — С цепной реакции все начинается. А потом уже идет сопутствующее ей выделение энергий.

Вскинув в удивлении брови, глава комиссии поинтересовался:

— Вы физик? Или занимались другой наукой?

— Я водитель. И механик. В какой-то мере... Господин майор подтвердит.

Я кивнул, подтверждая, что с техникой Владимир на ты.

— А откуда вы тогда знакомы с работами по высвобождению энергий ядер?

— Я много читал. И вот что-то в голове отложилось.

Казалось у главы комиссии отлегло от сердца. Он с усмешкой сказал:

— Наверняка какую-нибудь фантастику?

Подумав и словно взвешивая слова, Владимир кивнул и сказал:

— Да. Думаю, вам будут мало знакомы эти писатели...

— Да и не важно... — сказал, взмахнув рукой, глава комиссии и велел своему офицеру проводить дальше дознание.

Но дальше все уперлось в стену Владимировых не помню, кажется не помню, абсолютно не помню.

— И даже чем вы занимались до Трехстороннего конфликта вы не помните? — со странной улыбкой спросил дознаватель.

— Это что такое? — изумился неподдельно Владимир.

— Последняя ночь... — подсказал я ему.

— Аааа... понятно. Мне рассказывали здесь в лазарете что несколько лет назад было применено оружие массового поражения на планете... Но подробностей я к сожалению не знаю. Люди мало рассказывают о причинах. В основном кто как выживал после этого...

— А вы как выживали?

— Я не помню... — как-то тоскливо повторил Владимир. — Господа офицеры, господин полковник... я понимаю, что это звучит дико. Как может не помнить человек... Но это истинная правда. Я здесь уже полгода почти. И врачи подтвердят, что я честно пытаюсь вспомнить, что со мной было. Хотя бы что со мной случилось и откуда такие ожоги. Мой доктор говорит, что с такими ожогами не выживают и не мудрено, что я мог повернуться рассудком. Но я здоров... Честно! Просто вот не могу вспомнить некоторых вещей...

Кажется на словах "Я здоров!" полковник откровенно загрустил. Он попросил вызвать караул. Вошедшим бойцам он приказал вывести Владимира на улицу и подержать его там пока комиссия примет решение.

— Он сумасшедший. — Безапелляционно произнес дознаватель, и полковник неторопливо кивнул, соглашаясь с таким выводом.

— Ну, тогда надо избавляться от него. — Сказал сидящий с краю офицер: — Инструкции на счет юродивых, блаженных и прочее довольно ясны и не требуют расширенного объяснения.

Сергей встал со своего места и к моему удивлению горячо вступился за Владимира, пока я соображал, какие у них могут быть инструкции на счет больных людей.

— Владимир не сумасшедший. Мы имели в этом возможность не раз и не два убедиться. А временная амнезия, которую ему постановили, как диагноз врачи, не дает повода к использованию инструкции. Да амнезия может длиться годами. Но он не бесполезный человек. Не дармоед. Он занимается техникой на мех дворе. Он занимается ремонтом личного автотранспорта сотрудников, освобождая от выматывающих буксировок в район. Он активно работает в лазарете. И все это буквально только за еду. Администрация лагеря ничего не платит ему. Да мы и не могли бы платить. У него ни паспорта нет, ничего. И все чего мы хотели, передавая на ваше рассмотрение это дело это послать официальный запрос, чтобы по его отпечаткам пальцев в старых и новых базах восстановить его личность. Чтобы хоть мы знали, точно ли его зовут Владимиром, а он не вспомнил имя своего какого-то друга...

До меня, наконец, дошло, что комиссия только что хотела просто расстрелять мною лично спасенного человека. Я тоже поднялся со своего места и сказал:

— То, что он выжил это огромная случайность. С такими ожогами не выживают. Я видел там и другие тела. Они были мертвы. Я не знаю, что они там делали и почему начали всплывать из-под воды. Но, заметив чуть живого человека, я поплыл и вытащил его. Я не прошу себе медаль за спасение утопающих, но хоть не расстреливайте здорового, нормального, пусть и изуродованного человека. Иначе нахрена я месяц с пневмонией мучился.

Раздались невольные смешки, и я был рад, что разрядил немного эту темную обстановку. Ко мне обратился, глава комиссии и спросил:

— Много там было тел?

— Я не считал особо. Но да... много. Всех потянуло течением, а Владимира задержало что-то. Я смог подплыть и вытащить его.

Глава замолчал, поглядев на сидящего с краю офицера и тот, понимая, что ждут его решения, сказал:

— Если врачи поставили диагноз амнезия, то да... он не подпадает под закон о селективном отборе... Но господи, он такой уродливый. Я не понимаю, как вы за такое чудовище вступаетесь...

— А им машины будет некому ремонтировать, если мы его расстреляем. — С усмешкой предположил один из молчащих до этого офицеров.

— Ну разве что. — Кивнул крайний и обращаясь к главе комиссии сказал: — Раз господин майор и господин капитан просят... пусть оформят стандартную заявку, мы завизируем ее. И своими каналами отправим.

— Надо бы ему документ выдать. — Сказал ведший дознание офицер. — Пусть временный. Пусть на Владимира Морозова.

— А что ему в место рождения и дату вписать? Не помню, не знаю? — спросил с усмешкой блюститель чистоты нации.

— Повторяю временный документ. Впишем в него только приблизительный год рождения. В нашей практике такое бывало, когда люди не знали своего точного дня рождения и месяца. А место рождения впишем созвучное этой, как ее, Москве... Что у нас похожее. Москва... Ока?

— Моква... — подсказал название известной мне деревни глава комиссии.

— Точно. — Кивнул дознаватель. — А придут документы на него... если там криминал, то явно из района за ним нагрянут. А если ничего страшного все заслуги из временного паспорта перенесут в постоянный. Логично?