На обочине канона

— До встречи, ока-сан, Тейяки-сан. Вернёмся недельки через три-четыре. Обито-куну, как прибежит, передавайте записку мою, и чтоб не лопнул от зависти. А Мичио-гифу — просто привет, как со своей пьянки приползёт!

— Инаби! Сколько раз повторять — это не «пьянка», а важные переговоры с кланом Акимичи!

— Пф-ф…

Последний фырк у нас с Тейяки невольно вышел синхронным, так что Анда только демонстративно закатила глаза и, улыбаясь, направилась к дому. Оставив, таким образом, последнее «слово» за собой, догоняю и обнимаю её на прощанье, киваю булочнику и запрыгиваю на ближайшую крышу.

Неудобно. Рюкзак на плечи давит. Но я всё равно прыгаю. Ибо это такой ка-айф! Вот уж точно, рождённый летать — ползать ни за какие коврижки не согласится! Отталкиваюсь от крыши, взмываю вверх на добрых полтора метра, перелетаю через широченную улицу и приземляюсь, привычно гася скорость выбросом чакры. Пусть до Кайтена у меня пока не дошло, но прилепляться к произвольной поверхности (и мгновенно тормозить об неё) я теперь могу абсолютно любой частью тела. Блин, да я теперь как тот мальчик с ловкими ягодицами из анекдота — могу ремень у отчима отобрать прямо во время порки! Честно говоря, пробовать не доводилось, да и не очень-то хочется, но сам факт! А вот в передвижение верхними путями я просто влюбился. И не надоедает ведь!

До ворот добираюсь счастливый, но запыхавшийся. Всё-таки весит мой загодя собранный и дождавшийся своего часа «диссидентский чемоданчик» весьма немало. Даже грузовые свитки сколько-то, да весят. Да ещё упакованы они в несколько слоёв непромокаемой ткани — всё-таки лекции сенсея о печатях я тоже мимо ушей не пропускал, а что может случиться от нарушения целостности чертежа (например вследствие намокания бумаги), очень хорошо себе представляю. В свитках у меня упакован месячный запас еды, сменной одежды и всего остального, что необходимо в долгом походе. Но есть ведь ещё вещи, которые в них не спрячешь, ибо должны быть всегда под рукой — оружие, например. Вот и набралось понемногу…

Такеши и Йоко уже ждут, хорошо хоть Джирайя ещё не появился. Впрочем, наплевать. До назначенного времени сбора ещё пятнадцать минут, а убегать, не уделив провожающей меня Анде как можно больше внимания, я не мог. В её положении женщины обычно чересчур эмоциональны и ранимы. Тем более, что Мичио в последнее время стал приходить домой поздно и слегка навеселе.

Началось всё после его возвращения из похода с Сакумо. Первым делом отчим отправился, само собой, к нашему любимому глазастому сюзерену и шефу всея полиции — Фугаку-саме. О чём был их разговор, Мичио предпочитал не распространяться, впрочем, я и так знал как бы не больше его самого. После долгого разбора полётов (и, подозреваю, нехилого разноса за самодеятельность) отчим пару дней ходил смурной, а потом началась череда выходов в высший свет: Сарутоби, Сенжу, Нара, Хьюга, Митокадо, Инузука... Теперь вот Акимичи (а значит, снова Нара). Что-то готовилось. Что-то, что потребует не только единоличного решения Хокаге, но и «санкции» Совета Джонинов. По случаю затишья в боевых действиях многие сильные шиноби были отозваны домой. Даже Джирайя и Цунаде ненадолго выбрались из Страны Травы. Мы были рады.

Но, кажется, больше всех возвращению саннинов с фронта обрадовался Минато. Нет, он отлично справлялся с двумя командами, да и научил нас многому, но всё равно сдал нашу тройку Джирайе с заметным облегчением. Недельку Жабыч лично нас погонял, да и взял миссию по охране и сопровождению, пока Трава снова не заполыхала, чтобы обкатать команду в обстановке, хоть и приближенной к боевой, но всё-таки максимально безопасной. Достаточно сказать, что отправлялись мы в противоположную от фронта сторону — в столицу. Сам он, разумеется, свои действия не объяснял, но впечатление у меня сложилось именно такое.

Не успеваю и парой слов перекинуться с товарищами, как из-за угла выворачивает «высокое начальство». Лёгкий на помине Джирайя-сенсей, сухонький старичок в сером монашеском облачении, которого мы подрядились довести до двора даймё, и, почему-то, Мичио. Неспешно беседуя, мужчины доходят до нас и останавливаются, прощаясь:

— Тебе не о чем беспокоиться, Мичио-кун, — степенно вещает старичок. — Действия твои — правильны, а помыслы — исполнены Воли Огня. Продолжай следовать своим путём. А я сделаю всё, что в моих силах при дворе даймё.

— Благодарю, что успокоили моё сердце, Фудо-сама, — кланяется отчим. В последнее время ох и куртуазно же он навострился изъясняться! — Прошу, позаботьтесь о моём приёмном сыне и его друзьях.

— Это они будут обо мне заботиться, — улыбается дедуля, окидывая нас цепким взглядом бывалого чекиста. Бр-р!

Мичио молча кланяется в ответ, подходит ко мне и машинально пытается взъерошить волосы. Пф-ф! Жалкая попытка! Мой честно отвоёванный «полубокс» как стоял торчком, так и стоит: «Майями, ветер, укладка осталась идеальной», хе-хе.

— Мать успокоил? — хмурится Мичио.

— Старался, — киваю. — Даже обещал хорошо кушать… три раза обещал.

— Похвально, — ухмыляется. — Удачи вам.

— Э-эй, гифу-сан! Удачи будешь всяким неудачникам желать! Ай! Ухо! Понял! Я хотел сказать: «Аригато годзаимасу[1], гифу-сан!»

— Будем считать, что начало мне послышалось, — хмыкает Мичио. — До свидания, Фудо-сама, Джирайя-сан, ребята.

Проводив отчима, доселе тактично помалкивавший сенсей принимается спокойно и уверенно раздавать распоряжения:

— Инаби — в передовой дозор с моим клоном. Такеши, Йоко — смотреть по сторонам. Смена через час. Идёмте, Фудо-сама,

Десять минут спустя Джирайя с жаром доказывает мне, что сюжет мой, конечно, хорош. Необычен. Талантлив. Но… «так не бывает!»

— Ты пойми, Инаби-кун! Это, конечно, очень страшно и весьма необычно — организация безумных учёных, которые приживляют плоть монстров людям, делая из них разрушительное оружие. Как ты только выдумал такое! Но такого не может быть! Ни один хороший ирьёнин не станет подобным заниматься! И не фыркай мне тут!

— Справа. Крона третьего от нас дерева. Тень неправильно падает.

— Верно. Так вот, никто из читателей и не поверит в реалистичность такого сюжета. Возможно, шиноби древности и пошли бы на такое, но сейчас…

— Вот! Джирайя-сенсей, вы — гений!

— Э?

— Так мы и сделаем! Перенесём действие романа в древние времена. Тогда главную злую женщину-монстра мы назовём… помните, вы говорили, что её способность быстро отращивать когти и рога похожа на способности клана Кагуя? Вот так её и назовём. И скажем, что нынешний клан — её потомки! Вон у того куста ветки неправильно топорщатся — под невидимостью ваш клон сидит.

— Молодец. Но думаешь, этого будет достаточно?

— А мы не ограничимся одной параллелью! Тот парень, который всё время обещает вырасти и стать сильнее, чтобы защитить дорогого человека — назовём его Рики!

— И только потом, когда он вырастет, создаст ниншуу и всех спасёт, люди начнут называть его Риккудо-сеннин! — подхватывает мою мысль Жабыч. — Только вот в легендах нет никаких упоминаний о полулюдях-полумонстрах, а в придуманной тобой истории нет Десятихвостого. Нестыковка выходит.

— Ну, это очень просто, Джирайя-сенсей! Два самых огромных монстра не просто сольются в конце в суперогромного, как мы и планировали. Они ещё сожрут всех остальных монстров, станут Десятихвостым и тогда начнётся история, известная нам по легендам!

— Это настолько дико и странно, что… может сработать! — сенсей бьёт кулаком по ладони. — Раз общий сюжет мы с тобой вкратце продумали, давай вернёмся к конкретному эпизоду, на котором остановились. Кстати, мой клон прятался на дороге пять раз, а ты заметил только две попытки. Поменяйся с Такеши.

С этими словами сенсей отдаёт мне листочек со своими комментариями по сюжету и благополучно развеивается клубами белого пара. Вздыхаю. Пинаю камушек. Забодал он меня с этими прятками. У кого бы Бьякуган отжать?..

* * *

— У ночного огня, под огромной луной... — задумчиво мурлычу, помешивая восхитительно пахнущую похлёбку. Звучит, как всегда, нескладно, но мне всё равно. Настроение обалденное! Кто б знал, как давно я так не сидел у костра! Сейчас бы гитарку ещё... Жаль, так и не научился чему-то сложнее трёх аккордов, хотя, помнится, очень хотел.

— Опять сочиняешь «песню», Инаби-кун? — ехидно щурится Такеши.

— Тёмный лес укрывал нас зеленой листвой... — показываю ему язык. Узумаки фыркает.

Йоко в нашей перепалке участия как всегда не принимает, но мне почему-то кажется, что она на моей стороне. Уж больно задумчиво девочка смотрит на пляшущие языки пламени.

— Вот скажи мне, зачем ты постоянно бубнишь эту бессмыслицу? — Кеше скучно, Кеше хочется кого-то подоставать. — Всё равно никаких песен у тебя не выходит.

— А ты, Кеша-кун? — парирую, не обращая внимания на недовольное сопение: «Не называй меня так!» — Зачем рисуешь эти свои каракули, всё равно сложные печати у тебя не получаются?

— Пф-ф! — От возмущения мальчишка не сразу находится с ответом. Ну ещё бы, сравнить его обожаемые печати и мою графоманию... кощунство! — От моих печатей хотя бы есть толк, а когда-нибудь я стану не хуже Джирайи-сенсея!

— И я стану, — улыбаюсь. — Буду книги писать ещё лучше этих! Наверное...

Такеши открывает рот, чтобы съязвить, но Йоко успевает первой:

— Когда я была совсем маленькой, то часто сидела вот так, глядя в огонь. Он казался мне живым, волшебным. До сих пор чуть-чуть кажется.

Дружно заткнувшись, поражённо таращимся на напарницу. С учётом её флегматичности и неразговорчивости, почти скрытности, такое проявление чувств эквивалентно небольшой истерике. Помолчав пару минут, решаюсь уточнить:

— Ты в детстве путешествовала, Йоко-чан?

— Да. Наверное... Думаю, я жила с бродячими циркачами. Не помню точно — слишком маленькая была. Только огонь, пахнущий вкусной едой и ещё чьи-то огромные сильные руки. Они подхватывают меня, подкидывают вверх, и все кажется с этой высоты таким маленьким и незначительным...

— Так всегда происходит с годами, дитя, — вмешивается в разговор старик. — Чем больше ты видишь, тем мельче для тебя выглядит каждая вещь или событие по отдельности.

— Это так, Фудо-сама, — склоняет голову Йоко.

— Как же ты оказалась в Конохе, Йоко-тян? — Узумаки не на шутку заинтригован.

— Меня и ещё троих мальчиков принесла одна из патрульных команд, — безэмоционально проговорила она.

— Э-э? — не замечая моих многозначительных гримас, Кеша продолжает задавать безапелляционные вопросы. — Разве патрульные команды охотятся на циркачей?

— Нет, — прошептала девочка, глядя в огонь. — Нет. Они охотились за нукенинами. Торговцы живым товаром долго не появлялись, поэтому дети, которые сидели со мной в яме, ложились и больше уже не вставали. Остались только мы четверо. Потом нам сказали, что патрульные шиноби подумали, что у нас есть задатки шиноби, ведь мы продержались дольше всех.

— К сожалению, люди — не боги и не могут избежать всех бед, ожидающих на дороге жизни, — старик сочувственно склоняет голову. Может и притворяется, но фальши я не вижу. Он вполне серьёзен, и обращается к Йоко, как к взрослой. — Но зато в наших силах выбрать то, как мы встретим беду. Сломаемся и забьёмся в нору, или же найдём в душе и поддержке друзей волю на ещё один шаг по избранному пути.

Костёр бросает на морщинистое лицо неровные отсветы, отчего оно кажется и вовсе древним, как кора старого дерева. Старик смотрит в огонь, и, кажется, перед взглядом его проходит череда лиц друзей и врагов, с которыми ему увидеться более не суждено. А может, это только игра моего воображения.

— Воля Огня говорит нам… — произносит он после долгого молчания, и я невольно морщусь — что именно она нам говорит, я и так успел наслушаться уже. — Она говорит, что ни вспахивание земли, ни торговля, ни выполнение миссий шиноби… ничего не имеет смысла.

Э-э… что? Я ослышался что ли?

— Ничего не имеет смысла, если оно делается для себя, — продолжает монах, и я чуть расслабляюсь, вновь поймав нить рассуждения. — Если человек делает всё это только лишь затем, чтобы заработать себе ещё больше денег, поставить в доме ещё одну ненужную вещь, съесть ещё один изысканный ужин, то вся его жизнь не имеет смысла. И он, придя к этому рано или поздно, истощает свои силы и заканчивает свою жизнь… или начинает лишать жизни других.

Джирайя тихонько подсаживается к костру и, улыбнувшись, принимается черкать что-то в своём блокноте. Старик тем временем продолжает:

— Но стоит лишь поставить себе цель внешнюю, жить, трудиться и умирать, если потребуется, не для себя, а для людей, что тебя окружают, как сила твоя становится воистину бесконечна. Таков был Хаширама-сама. Он был очень силён, и цель выбрал себе под стать — всей душою желал он прекратить междоусобицы и кровопролитие, в котором приходилось участвовать даже маленьким — куда младше вас — детям. И эта цель придала ему ещё сил, сделала его и вовсе непобедимым. Я помню огонь, что горел в его глазах, волю, что вела его к мечте, что казалась другим несбыточной и глупой. Эта воля сокрушала любые препятствия. Но в одиночку и он бы не смог достичь задуманного. Люди поверили ему, пошли вместе с ним к заветной цели, и так победили. Так и вы. Поддерживая друг друга, помогая друг другу, открывая друг другу душу, вы сами становитесь сильнее. Пока Воля Огня горит в вас и в тех, кто стоит с вами рядом, ничто не сможет вас сломить. Ни прошлое, — он пристально посмотрел на Йоко. Затем перевёл взгляд на нас и закончил, — …ни будущее.

На поляне повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиваньем горящих сучьев. Не знаю, был ли тому виной талант и опыт монаха, или общая романтика вечера у горящего костра, но пробрало даже закалённого просмотром предвыборных дебатов попаданца.

— Простите, Фудо-сама, — откашлявшись, прерываю я молчание. — Но для чего живут все-все шиноби Конохи? Какая самая главная цель ждёт нас в самом конце?

— Мудрый вопрос, Инаби-кун, — щурится старик, и мне на секунду даже становится неловко, словно я и вправду школьник, которого похвалил взрослый дядька. — Сенжу Хаширама мечтал о мире, где детям не нужно будет умирать на войне. И мы серьёзно продвинулись к осуществлению этой мечты. Однако встречаются в мире люди, события и явления, которые мешают нам и дальше идти по этому пути к всеобщему миру. А то и отбрасывают назад. Сейчас наша цель — чтобы жили наши товарищи, наши женщины и дети. Если не сворачивать с выбранного пути, то когда-нибудь весь миру примет Волю Огня.