Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

— Ну и славно. Мы тут тоже погостили, пора и честь знать.

Провожали нас всем городом и с колокольным звоном. Оказать честь лично вышли епископ Сильвестр и резко поправившийся князь Одоевский. Наша колонна уже вышла из города, когда к ней присоединился отец Мелентий верхом на хорошей лошади и в сопровождении пары служек.

— Отче, вы все-таки решили вступить в мой регимент? — спросил я его.

— Нет, что вы, я же говорил вам, князь, у меня дела в Устюжне.

— Значит, нам по пути.

Осенняя распутица еще не началась, и лошади бодро мерили копытами дорожные версты. Мы ехали с отцом Мелентием рядом и развлекали друг друга беседой. Иеромонах, очевидно, происходил из какого-то знатного рода, попавшего в опалу во время Смуты, и был насильно пострижен в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре. Будучи человеком с живым характером и авантюрной жилкой, отец Мелентий, как видно, сумел найти себя в служении церкви и занимался выполнением различных щекотливых поручений своего игумена. Разумеется, он не сказал мне этого прямо, но догадаться было нетрудно. Мое чутье подсказывало, что интерес иеромонаха каким-то образом связан с моим делом. Но как это может быть связано, я пока не понимал и поэтому слушал рассказы отца Мелентия со всем вниманием, усиленно прикидываясь при этом простым наемником, не интересующимся ничем, кроме войны. Благо это было нетрудно — мой собеседник прекрасно знал устройство русского войска, участвовал во многих сражениях и, что самое ценное, был умелым рассказчиком. Я в ответ рассказывал иеромонаху об устройстве европейских армий. О Кальмарской кампании, участником которой был сам. Аникита и Казимир, если не были заняты, тоже принимали участие в наших беседах, но в основном мы говорили один на один.

Однажды вечером мы остановились на ночлег в небольшой деревне, чудом уцелевшей во время Смуты. Устюжна была уже недалеко, и следующий раз мы будем ночевать там, а сегодня разбили бивуак вокруг убогих изб. Осмотрев эти неприхотливые жилища и отметив, что топятся они по-черному, я решил, что крыша над головой — это хорошо, а вот клопы — нет, поэтому ночевать мое высочество будет под открытым небом. Благо князь Одоевский на прощанье подарил мне изрядную медвежью шубу и риска замерзнуть не было. Казимир, как обычно, усвистал на разведку вокруг лагеря с несколькими казаками. Вообще не представляю себе, когда он спит: я засыпаю — он где-то в засаде, просыпаюсь — он уже на месте, бодрый и веселый, со свежими новостями. Кароль ушел проверять караулы, а мы с отцом Мелентием и Аникитой, поужинав, сидели у костра.

— Все никак не надивлюсь обычаю твоему, князь, — начал разговор иеромонах. — Иной раз глянешь — ведешь себя важно, куда там нашим князьям и боярам. Глядишь грозно да речь говоришь так, что римскому кесарю впору. А иной раз прост вовсе, с казаками беседуешь так, будто всю жизнь с ними знался.

— В чужой монастырь, святой отец, сам знаешь, со своим уставом не ходят, — отвечал я ему. — А с волками жить — по-волчьи выть.

— Вот-вот, и поговорки наши знаешь. И речь наша для тебя будто родная.

— У меня были хорошие учителя, они научили меня многим наукам и разным языкам.

— И что, все князья в немецких землях таковы?

— По-всякому бывает. Разного толка люди попадаются, бывают книжники, бывают молельщики. Иные к ратному делу склонны, а иные только жрать, спать да девок портить. Все как у вас.

— А кесарю своему вы разве служить не должны?

— В прежние времена должны были, а теперь только деньги даем, чтобы император мог войска нанять.

— И много ли даете?

— Согласно Вормсскому матрикулу, имперское войско должно быть из четырех тысяч конной и двадцати тысяч пешей рати. Мое княжество содержит почти две сотни конных и семьсот человек пешцев. Все в добром доспехе и со справным оружием.

— Немного для всей империи-то! — воскликнул внимательно слушавший нас Аникита.

— По мирному времени хватает. К тому же у императора свое войско есть, равно как и у всех курфюрстов и прочих князей. Так что случись война — тысяч сорок — пятьдесят император в поле выведет.

— А в прочее время вам, значит, кесарю и служить не надо?

— Нет. И мне мои рыцари все больше не служат, а щитовые деньги платят, чтобы я наемникам платил, а их от хозяйства не отрывал.

— У нас не так: получил поместье — будь добр в свой черед отслужи великому государю, а скажешься в нетях — враз без земли останешься!

— Ну так у вас и жизнь совсем другая, вам пока нельзя иначе. Однако со временем и у вас так будет.

— Чего это вдруг?

— Ну сам посуди, Аникита Иванович, какое войско лучше — то, которое время от времени собирается, или то, которое постоянно служит?

— Да если я постоянно служить буду, моя вотчина совсем в запустение придет!

— То-то и оно, но ведь, с другой стороны, кабы ты дома был, разве разорились бы так твои деревеньки? А если вотчина в порядке, так и щитовые деньги платить неразорительно.

— Это что же, дворяне да бояре и служить не будут?

— Да отчего же не будут? Вошел новик в возраст — так пусть послужит! Только не ставить молокососа во главе войска, оттого что его пращуры ратных в бой водили, а пусть послужит ратником в полку вроде польских гусар. Если покажет себя толковым — продвинется по службе, а нет — пусть в вотчине сидит да сопли на кулак мотает. Если пользы нет, так хоть вреда не будет!

— У нас так нельзя, — задумчиво проговорил Вельяминов, — у нас если отец большим полком командовал, то и сын его должен. Иначе поруха чести и умаление роду!

— А войско погубить, оттого что во главе его царского брата[34] поставили, который в ратном деле ни уха ни рыла, значит, можно? — с жаром воскликнул молчавший до поры отец Мелентий.

— То был не истинный царь! — упрямо набычившись, отвечал ему Аникита.

— А ты помнишь, сколь раз на Казань рати ходили?

— Меня в ту пору еще матушка не родила, а что?

— А то, что ее могли еще в первый поход взять! Поганые тогда, как войско царское увидели, в замешательство пришли, а полковые воеводы — нет бы ее без боя взять, все родами мерились да спорили, кому первому заходить в город! Татары же тем временем опамятовали и ворота закрыли да на стены взошли. Через эту дурь боярскую множество людей ратных зря погибло, а уж денег и вовсе без счета на снаряжение войска, да на пушки, да на зелье и прочее потратили! А все спесь княжеская да боярская!

— Полно вам ссориться, чего доброго, еще подеретесь! — усмехнулся я. — Тогда назначай вам епитимью.

— За что епитимью? — не понял иеромонах.

— Как за что? Аниките за то, что отцу своему духовному в рыло дал, а тебе за то, что худо проповедовал и пришлось чадо не только словом, но и кулаком вразумлять.

— Да ты смеешься над нами, князь, а мне и вовсе не до смеха! Сколь нестроения всякого у нас на святой Руси, а как исправить его — и ума не приложу. Вот ты сказал, что и у нас со временем местничества не будет, а когда это случится, доживем ли?

— Может, и не доживете, но так все равно будет, ибо так правильно.

— А когда?

— Ну вот выберете себе царя — он будет державу крепить, потому как достанется она ему в полном нестроении и ему не до перемен будет. При сыне его порядку больше станет, и он царство свое поднимет выше прежнего. Однако же сильно менять ничего не станет, потому как нестроение прежнее помнить будет и остережется. А вот внуку его порядок сей невмоготу станет, он его и порушит.

— Эва как! И откуда ты все это знаешь?

— А ниоткуда, знаю — и все.

— Может, ты еще знаешь, кого мы царем выберем?

— Может, и знаю.

— Уж не королевича ли твоего Карла Филипа?

— Чего ты придуриваешься, святой отец? Или думаешь, мне неведомо, что ты тайком рейтар Аникиты расспрашивал обо мне? Да, я стою за королевича, но знаю, что вы его не выберете, ибо вам всякий иноземец сейчас ничуть не лучше черта!

— Ну не скажи, Иван Жигимонтович. — Голос иеромонаха стал вдруг вкрадчивым. — По крайней мере, одного иноземца твои люди жалуют и готовы его на престол русский кричать.

— Слава богу, никто их слушать не собирается, — спокойно отвечал я ему. — Да и на собор их вряд ли позовут. И ты бы, отче, Вельяминова не слушал, это ведь он тебе напел?

— Он, — легко согласился отец Мелентий с кроткой усмешкой. — Только не мне, а преподобному Сильвестру.

— О как! — внешне беспечно, но внутренне подобравшись, удивился я. — А преподобный что же?

— Да ничего, присмотреться велел, что ты за человек.

— И что же, присмотрелся?

— Присмотрелся.

— И чего скажешь?

— Как тебе сказать, князь, Михаил Романов, коего ты нам в цари пророчишь, очень уж хорош на троне сидеть да Богу молиться. Государством управлять он слаб, но с другой стороны, каверзы от него никакой не будет. А вот если, не дай бог, конечно, тебя выберут, то прямо не знаю чего и ждать. Тебе бы не на троне сидеть, а в седле, и не скипетр с державой в руках держать, а меч и эти вот твои, как их, допельфастеры, вот там ты будешь на своем месте.

— Не печалься, отче, не выберут меня. Ладно, засиделись мы чего-то, пора спать.

Проговорив это, я завернулся в шубу и попытался заснуть. Сон, однако, не шел. Когда Аникита с Анисимом в первый раз завели разговор о возможном избрании меня на царство, я только посмеялся. Однако то один, то другой нет-нет да и возвращались к этому вопросу, и потихоньку мысль об этом перестала казаться мне еретической. Почему бы и нет, думал я иной раз, особенно после знакомства с будущим царем в Кремле. Нешто я хуже этого нескладного и немного бестолкового отрока справлюсь с царством? Тем более что, сколько я помнил историю, особенно похвастаться ему было нечем. Смоленскую войну проиграл. Донских казаков, захвативших Азов, не поддержал. Даже жениться по своему усмотрению не смог, и его невеста, которую он, похоже, всерьез любил, отправилась в ссылку вместе со всей семьей. А тут монах, пару раз поговорив со мной, без обиняков заявил мне, что, пардон, задница у моего высочества не под трон, а под седло заточена. И с пушкой я куда лучше управляюсь, нежели с государством. И ведь, что самое противное, прав во всем. Хотелось бы мне править — так оставался бы у себя в Мекленбурге. Правь сколько влезет, реформируй государство, укрепляй финансы и армию. Сам ведь знаю, Тридцатилетняя война на носу, готовиться надо, а меня черти унесли подальше от всех этих проблем. И сейчас я ведь не столько хотел Ксении помочь ребенка найти и уж конечно не Аниките с татями справиться, когда в Устюжну подался. Мне хотелось подальше от бояр да князей быть. Чем с ними дружбу заводить да интриги плести, уж лучше шпагой махать да на врага скакать в яростной атаке. Эх, батюшка-батюшка, что же вы натворили, такого красивого меня да мордой в правду!

Наутро, злой и невыспавшийся, я спозаранку поднял отряд и, поспешая, повел его к Устюжне. Мои приближенные, очевидно, почуяли перемену в моем настроении и старались держаться на расстоянии. И только перед самым городом передо мной выскочил как черт из табакерки Казимир и коротко произнес с встревоженным лицом:

— Неладно в городе!

Я, ни слова не говоря в ответ, прибавил аллюр и вскоре увидел раскинувшийся передо мной городок, над которым беспокойно метался колокольный набат. В той его части, где мы стояли перед тем, как уйти на Вологду, густо валил дым.

— Аниктита! Обойди Устюжну со своими рейтарами и запри западные ворота. Никого не выпускай, покуда не разберемся, что к чему, а я с драбантами отсюда пойду. Сдается мне, мышеловка, которую мы на татей ставили, сработала, а кошки рядом не оказалось. Ну да это ненадолго. Вперед!

Я не ошибся: действительно дым шел из усадьбы, занятой нами в прошлый раз. Впрочем, пожар был невелик и уже почти потушен. Когда мы доскакали до нее, гулко стуча копытами коней, тати уже покинули двор, убедившись, что никаких богатств в амбарах нет, а местные жители сноровисто растаскивали бревна, из которых был сложен терем, не давая огню распространиться. Перед амбаром лежал окровавленный однорукий Лука, над которым рыдала его дочь. Впрочем, наш сторож, кажется, был еще жив. Как потом выяснилось, он вообще мог не пострадать, если бы по природной вредности характера не вздумал ругаться с татями. Получив удар ослопом по голове, упрямый старик замолк, слава богу, не навеки. Дочка его, впрочем, голосила от этого не менее отчаянно. Устав слушать бабские вопли, я спросил, подойдя к ним:

— Дочки хоть целы?

Женщина, как видно, не поняв, что ее спрашивают, продолжала рыдать, а вот лежавший трупом старик, к немалому моему удивлению, ответил:

— Чего орешь, дура? Тебя человек спрашивает, а ты голосишь, будто по мертвому.

— Батюшка, ты живой, — пролепетала она, — а я уж думала... на кого ты нас покинул... как же мы без тебя будем...

— Что-то когда замуж за Жидовина своего выскакивала, за меня не больно переживала! А тут гляди — на кого покинул!

— За кого, за кого выскакивала? — заинтересованно переспросил я.

— Известно за кого, за лавочника — Жидовина по прозванию. Купчихой, видишь ли, захотелось ей стать, будто в слободе кузнецов мало было, тьфу! — стал подниматься, не переставая ворчать, непривычно словоохотливый старик.

— А что же ты, старый хрен, мне о том раньше не рассказал?

— А кто ты такой, князь заморский, чтобы я тебе о том рассказывал!

— И то верно... Казимир! Ты где, литвинская твоя морда! Скажи мне, сделай милость, это все как понимать?

Бывший все это время рядом и все слышавший Казимир находился в состоянии крайнего обалдения.

— Ваше высочество, но это совершенно невозможно, — бормотал он, — вы полагаете, это могут быть те самые Жидовины?

— Ну посуди сам, мой дорогой, старик — кузнец, стало быть, жили они в кузнечной слободе. Дочь его была замужем за торговцем по прозванию Жидовин. Старшая дочь ее чернява, а младшая — напротив, отчего-то белокура и примерно шести лет от роду! И зовут ее Маша-Мария-Марьюшка, чтобы меня черти взяли! Так, тихо, раб божий Корнилий, сюда зачем-то нечистая сила несет отца Мелентия, и я вовсе не хочу, чтобы он был в курсе наших дел. Если ты, конечно, не успел разболтать ему все на исповеди.

— Как можно, ваше высочество! — ответил мне бывший лисовчик и, подозвав пару драбантов, организовал эвакуацию старика и его дочери с поля боя.

— И вы здесь, честной отче, — поприветствовал я иеромонаха, — как любезно с вашей стороны навестить меня. Успели соскучиться?

— Я хотел только узнать, все ли благополучно у вас, — отвечал он мне.

— О, благодарю вас, отче, со мною все в порядке. Старик-привратник немного пострадал, а амбары немного сгорели вместе с теремом. Но в основном все в порядке! Кстати, вы не знаете, удалось ли схватить татей, устроивших этот погром?

— Кажется, рейтарам боярина Вельяминова удалось схватить каких-то людей, но я не ведаю, тати ли они.

— Что же, это необходимо выяснить как можно скорее. Знаете что, святой отец, мне совершенно необходима ваша помощь. Я чужестранец в вашей земле, к тому же несколько взвинчен. Сейчас будет допрос, и я боюсь, что я или боярин Вельяминов можем наказать невиновного. Надеюсь, святая церковь в вашем лице поможет нам избежать несправедливости?