В отличие от шарлатанов, обещавших быстрое исцеление, магистр Райли никуда не спешил. Возможно, исцеление леди Миранды и вовсе не было его главной целью: как подлинный ученый, он прежде всего стремился к познанию. Потому львиную долю времени занимали наблюдения. Магистр смотрел за душевнобольными, вел с ними беседы, затевал игры, призывал их рисовать, сочинять стихи, рассказывать сказки. В каждом слове и действии пациентов магистр видел диковинные проявления болезни. Тщательнейшим образом сортировал их, упорядочивал, записывал. Впоследствии одних выводов, сделанных им, хватило на три основательных книги.
Но к лечению как таковому магистр Райли подходил с большой осторожностью. "Разве можно действовать наобум, не имея знаний? Я был бы дикарем, а не лекарем, если бы так поступил!" Лишь на третьем году он очень мягко и аккуратно начал применять кое-какие процедуры. Соблюдая чистоту исследований, магистр не пробовал все методы сразу. Испытывал один на протяжении нескольких месяцев, отслеживал и записывал результат, оценивал его как "недостаточно удовлетворительный, но познавательно ценный", и лишь тогда пробовал новое лечение. Если вдруг, чудом, леди Миранда пойдет на поправку, магистр хотел точно знать, какая процедура стала тому причиной.
По крайней мере, одного результата он добился: больная поняла, что "голосов" не слышит никто другой, и что все пугаются, если она говорит о них. Потому, когда Фарадей навещал ее, леди Миранда шептала:
— Не расстраивайся, любимый! Они совсем редко говорят со мной, и очень тихо, я едва слышу. Скоро совсем перестану слышать, и магистр позволит мне вернуться домой...
Магистр Райли добавлял:
— Заметны улучшения, милорд. До исцеления, конечно, далеко, но иного и не следовало ждать. Путь науки труден.
Маркиз с большой неохотой уезжал один. После его отъезда голоса брали свое, леди Миранда делала нечто непонятное и пугающее. За нею следили и не давали в руки железа, так что она царапала себя ногтями и вопила: "Выпустите их, выпустите!" Иногда рисовала свои фантазии: змей, ползущих из женского лона; младенца, к шее которого ниткой пришита собачья голова...
Георг Фарадей верил в прогресс, верил магистру Райли и, главное, отказывался верить, что Миранда безнадежна. Он всегда принимал за чистую монету эти слова о "заметных улучшениях" и возвращался в имение, полный светлых надежд.
Спустя девять лет великий мореплаватель умер от сердечного удара. Свой последний час он встретил с улыбкой: "Мы победили... Милая скоро вернется домой..." Леди Миранда тоже осталась по-своему счастлива. На сообщение о смерти мужа она дала ответ:
— Не лгите мне. Они говорят, что Георг жив-здоров. Они лучше знают.
Любовь, безумие и вера в науку победили ужас смерти. Этою поэтичной точкой заканчивает историю жизни Фарадея всякий, кто берется ее пересказать.
Меж тем один прозаический факт рассказчики упускают из виду. После смерти маркиза прекратилось финансирование лечебницы. В старом форте на островке жило на тот момент шестеро лекарей с дюжиной помощников, три десятка слуг и охраны, а также два десятка душевнобольных. Все они, особенно последние, остались никому не нужными и лишенными средств к существованию. Магистр Райли обратился за поддержкой в Университет Фаунтерры и лично к министру науки. Его спросили:
— Каковы успехи за девять лет?
— Собрана масса крайне ценных сведений, — сообщил магистр.
— А леди Миранда? Ее можно вывести в свет и не перепугать всех дам до полусмерти?
Магистр еще не отвык от честности:
— Результаты недостаточно удовлетворительны...
— Тогда какой смысл в финансировании? Вы не получите ни агатки.
То же он слышал от каждого вельможи, к которому обращался. Зачем кормить хромую лошадь? Зачем лить воду в дырявую бочку?..
Когда он вернулся в лечебницу с пустыми руками, один из помощников сказал:
— Магистр, позвольте-ка я попробую.
И уехал, а спустя три месяца вернулся с дюжиной новых пациентов и сундуком серебра.
— Как тебе это удалось?! — поразился Райли.
— Магистр, вы видели хоть раз, чтобы кто-то, кроме маркиза Фарадея, навещал своих больных родичей?.. Предлагайте людям то, что им нужно, и они заплатят. Вы предлагали развитие науки и призрачные надежды на исцеление. Но люди согласны платить за другую услугу: отдать нам безумного родича и больше никогда его не видеть. Избавление от мороки — вот наш товар.
Магистр Райли был прежде всего человеком науки. Если дают деньги и материал для исследований, то не все ли равно, из каких мотивов? Магистр с головой нырнул в работу, а помощник — история не сохранила его имени — разъезжал по Империи, вылавливал слухи о богатых безумцах, встречался с их родичами, сеял намеки... Райли был стар и умер много раньше помощника, который теперь возглавил лечебницу. Научная слава заведения, и прежде сомнительная, со смертью Райли вовсе угасла. История великого Фарадея и его безумной жены сделалась чистой поэтикой, достоянием певцов и собирателей легенд. А за лечебницей утвердилась весьма прагматическая репутация: имеешь проблемы с больным родичем — напиши в заведение Райли.
Исследования, в дань памяти первому магистру, продолжались, становясь год от года все более рутинными. О реальном исцелении никто уже и не заикался, хотя процедуры выполнялись регулярно: больные ведут себя спокойнее, когда чем-нибудь заняты. Слухи распространялись, и пациентов не становилось меньше год от года. Но среди тех, кто прибег к услугам заведения, было немало влиятельных чиновников, и каждый постарался, чтобы лечебница поменьше упоминалась в официальных документах. За век существования она похоронила сотни пациентов и превратилась, по сути, в подпольную каторгу с очень щадящим режимом и весьма странными порядками.
* * *
Золотое время пришло для Дороти Слай: все ладилось, все удавалось, все складывалось по ее желанию. Она полностью вписалась в стройный уклад жизни лечебницы — и наслаждалась новыми и новыми успехами.
Нави был тысячу раз прав: огромно значение чисел. Разумеется, не всех, а только правильных. И среди правильных чисел есть одно — поистине волшебное, от которого вся жизнь выстраивается идеально. Свое магическое число Нави до сих пор не нашел — потому и страдает, и допытывает каждого встречного. Но он помог Дороти найти ее заветное число: семь.
Семерка означала Праматерь Сьюзен — седьмую среди святых Праматерей. Узнав значение числа, Дороти сразу вспомнила, что происходит из рода Сьюзен, и вспомнила мать — белокурую статную леди Дорину, и братьев-сорванцов, что учили ее лазать по деревьям. Открытие дало объяснение всем странностям, что прежде удивляли Дороти. Отчего она столько помнит о Севере, если жила в Маренго? Так ведь родилась она в нортвудских лесах, а в Маренго переехала к мужу. Почему ее кузен служит майором гвардии, почему она умеет писать и скакать верхом? Потому, что Дороти — не простая девушка, а благородная барышня, внучка Праматери. По этой же причине Карен вечно зовет ее "миледи". Откуда брались кошмары, связанные с Севером? Да оттуда, что Север восстал против императора, и Дороти боялась за жизнь родных! Но она просто не знала последних новостей: мятеж давно окончился победой, сменился владыка на троне, война утихла. Когда Дороти будет исцелена, она сразу отправится в Нортвуд — проведать маму и братьев. Судя по всему, это случится очень скоро.
Теперь Дороти свято верила в успешность терапии. Как можно сомневаться, если любая перемена в ее жизни вела только к лучшему! Ушли ночные кошмары, вернулись фрагменты памяти, улучшилась концентрация и точность движений. Дороти с легкостью переписывала пятнадцать страниц в день, при этом успевая болтать с Нави. Да, методы терапии выглядели жестокими, Дороти по-прежнему боялась процедур "задуматься", а тем более — "ударов по хвори". Но что делать, если сама хворь жестока! Страшного врага можно одолеть только страшным оружием. Идя на процедуры (которые все чаще оказывались очень легкими), Дороти не сомневалась в их полезности. Она предвкушала, как завтра проснется еще более здоровой, счастливой, умной, еще лучше выполнит свою работу. Она благоговела перед лекарями и не могла понять только одного: почему ей раньше не сказали, что она — внучка Праматери Сьюзен? Это знание дало столько уверенности и гордости, что хворь сразу пошла на спад. Отчего же лекари скрывали столь благотворный факт?
Дороти спросила об этом магистра Маллина. Ее вопросы все чаще приносили правдивые ответы, так случилось и на сей раз.
— Понимаешь, Дороти... простите, леди Дороти, вы должны были сами открыть эту правду. Ведь смысл терапии не в том, чтобы вы узнали тот или иной факт: например, вы помните глубину фарватера какой-то там реки — и толку от этого? Главная ценность — сам процесс осознания. Вашему исцелению помогло то, что вы сумели самостоятельно (или с малой помощью от Нави) выяснить свой род. Вы захотели — и узнали. Ваш разум теперь подвластен вам, а хворь отступает!
Дороти было очень приятно. Она решила тут же похвастать еще одним осознанием:
— У вас в бокале — ханти старого Гримсдейла, одна из лучших марок в Нортвуде. Я вспомнила, как мой отец пил такой же.
— Прекрасно, миледи! Желаете глоток?
Магистр был очень любезен с нею, и неудивительно: помимо быстрого выздоровления, Дороти делала успехи и в труде переписчика. Каждый день она прибавляла к выработке то абзац, то целых полстраницы. Притом почерк становился все ровнее и красивее: чем больше Дороти исполнялась гордости от своих успехов, тем спокойней становилось на душе, и тем изящней ложились буквы. Мастер Густав не мог нарадоваться:
— Дороти, красавица, скажу тебе прямо. Лучший в моем цеху — Нави, за ним идет Карен, но у тебя есть все шансы стать третьей. Ты выработала отличный шрифт — одновременно уверенный, благородный и женственный. Столичные барышни заплатят хорошую монету за книги с таким шрифтом. К тому же, ты успеваешь развлекать этого полоумного парня, и он не мучает вопросами никого другого. Хочешь, замолвлю за тебя словечко перед магистром? Он даст тебе лишнюю прогулку или новое платье.
Дороти немного жалела мастера Густава: она так быстро идет на поправку, что скоро покинет лечебницу, и он лишится одной из лучших работниц. Еще сильнее жалела Нави: юноша полжизни провел в лечебнице, без малейшей надежды на исцеление, и едва только нашел себе друга — как скоро вновь останется один. Он долго и сильно досаждал ей, но когда раскрыл значение числа семь, Дороти начала считать его своим другом. Открытие определенно стоило всех предшествующих мучений, из палача Нави сделался помощником и наставником. Одновременно для Дороти стали понятнее терзания самого Нави. Где-то в мире математики есть число, что спасет его от хвори. Может, сто двенадцать поможет ему вспомнить, кто он таков и откуда родом, может, две тысячи или четыре с четвертью. Но никто не может сказать ему этого числа, и бедняга бесплодно ищет год за годом. Десять лет. Больше половины жизни!
Когда Дороти поняла весь масштаб и всю тщету этих поисков, ее глаза наполнились слезами.
— Нави, милый, я очень хочу помочь тебе. Я бы назвала тебе все числа на свете, но это ведь невозможно. Когда вернусь домой, я пришлю тебе сотню учебников разных наук — хочешь? В них множество чисел, и каждое имеет смысл. Наверняка ты отыщешь свое!
Нави не поверил:
— Разве ты так богата, чтобы купить сто учебников?
Дороти ничего не помнила о своем состоянии, но верила, что сумеет выполнить обещанное. В конце концов, она дворянка, у нее есть родня, муж. На худой конец, можно занять денег.
— Я что-нибудь придумаю, клянусь!
Юноша отвел глаза. Ее предложение было настолько заманчивым, что он боялся верить.
— А можно, я перечислю тебе, какие именно учебники хочу?
— Конечно.
— А еще, я слыхал, что в Фаунтерре есть дворцовая библиотека, в нее допущены только дворяне. Ты сможешь пойти туда и кое-что выписать для меня?
В ходе разговора ее перо шуршало так же ровно, как и его. Дороти улыбнулась:
— У меня будет большой опыт выписывания.
Нави не ответил на улыбку. Он долго молчал, набираясь смелости для нового вопроса.
— А скоро ты уедешь?
— Точно не знаю. Наверное, в конце года.
Она лгала, чтобы утешить его. На самом деле, не пройдет и месяца, как Дороти покинет лечебницу, ведь она уже сейчас почти здорова.
— Я буду навещать тебя. Я сама привезу тебе все учебники и скажу еще много новых чисел. А потом ты найдешь свое число и выздоровеешь. Ты станешь ученым мужем, будешь преподавать в университете. Никто на свете не умеет читать так быстро, как ты.
— Пустое, — отмахнулся Нави.
То была ложная скромность. Дороти проверяла несколько раз и доподлинно убедилась: Нави может прочесть любую книгу за полчаса и запомнить все до единого числа, встречавшиеся в ней. Имена героев или некоторые сцены могли выпасть из его памяти, но чисел Нави не терял никогда.
— Точно станешь ученым. Или ректором. Или даже советником владыки! То есть, владычицы.
Слово "владычица" отчего-то царапнуло Дороти коготком тревоги. Странно: смерть владыки Адриана, потрясшая всех, не нарушила покоя Дороти. А вот имя Минерва Джемма Алессандра отзывалось смутным волнением. Наверное, с Минервой связано какое-то число, неприятное для Дороти. Может быть, владычица родилась в плохой год, когда у Дороти кто-то умер. Со временем это вспомнится.
— Ты красивая, — сказал Нави.
Дороти годилась ему в матери, потому он сразу устыдился своего порыва и добавил:
— Скажи число.
С этим у Дороти Слай больше не было проблем. Она узнала, что Нави радуют и сугубо прагматичные числа: высота потолков в женском корпусе, число палат, число пациенток, время и длительность процедур, время, когда сменяются дежурные лекари и медбратья. Каждый день она узнавала для него по нескольку таких чисел, а если не удавалось, то рассказывала Нави свои прошлые кошмары. Чтобы облечь их в числовую форму, Дороти шифровала рассказ побуквенно, согласно номерам букв в алфавите. То была нелегкая работа, но полезная: Дороти тренировала ум, развивала память, а к тому же радовала Нави. "Развивай свое тело и разум", — говорила Праматерь ее рода. Вот все удивятся, когда Дороти скажет эту заповедь наизусть не буквами, а числами!
День шел за днем, и все было хорошо, и становилось только лучше. Единственной, кто расстраивал Дороти, была Карен-Кейтлин.
Вспомнив свою принадлежность к роду Сьюзен, Дороти вспомнила и то, что дворянам полагается следить за собою. Карен же только мыла лицо и руки, но не трудилась причесываться и переодеваться, и даже хорошо питаться. Запустила себя так, что глянуть страшно, но имеет наглость говорить, будто благородная. Да она не дворянка, а позор всего дворянского сословия!
Карен мрачно выглядела, мрачно говорила, мрачно вела себя. Она будто нарочно старалась омрачить радужную жизнь Дороти, и это, понятное дело, злило.
Но хуже всего — Карен вечно лгала. Например, она заявила, что провела в лечебнице восемнадцать лет и помнит каждый день. Но если она так все хорошо помнит и ничем не болеет, кроме дурацкой апатии, то как же лекари не исцелили ее за восемнадцать-то лет? Явная клевета против возможностей терапии! Затем, Карен сказала, что Дороти пробудет в лечебнице не меньше десяти лет. Какая чушь! Месяц-два — и остатки недуга исчезнут, как снег весною! Еще Карен угрожала, что Дороти станет несчастной, вспомнив свое прошлое. Но Дороти при помощи Нави уже вспомнила главное: свой род, свою маму, свою Праматерь — это наполнило ее и счастьем, и гордостью. Конечно, туманные участки оставались (например, ей никак не удавалось вызвать в памяти лицо мужа) — но терапия справится с недугом, и Дороти все вспомнит, и это явно не заставит ее горевать. Если, например, ее муж уродлив или стар, или глуп — какая в том беда? Дороти — дворянка, а дворянки постоянно заводят себе альтеров.
