Почему и нет? Часть первая.

Сани, дернувшись, кренятся набок, вот-вот завалятся, трещат ремни и дерево, уцелевшие лошади рвут вперед, хрипя и роняя пену из надорванных удилами губ.

Но нет, движение вперед не остановилось.

Как мы сами не перевернулись и проскочили — непонятно. Просто сила лошадей вытянула, а может искусство возницы, обрубившего в последнюю долю секунды уцелевшие постромки. Цирковой трюк — без преувеличений.

Гаврила каким-то чудом успел метнуть топор. Тот у него всегда под облучком хранился, только руку протяни. Практически вслепую, но все же, топор чиркнул заточенным лезвием по натянутому ремню. Один шанс из ста.

Или это сработало везение, которым меня перенос наградил? Скорее всего, все вместе взятое. Сани встали на полозья.

В этот миг азарт драки подскочил к высшей точке. Нет, правда!

На себя было плевать. Голова все воспринимает четко и в момент, движения сверхточны. В душе только злое яростное веселье.

— Иии-еех!!!

Проскочили...

Посвист Гаврилы подстегивает оставшуюся в упряжке пару лошадей похлеще кнута.

Несемся дальше. Прорвались все-таки!

Мчимся таким же бешеным скоком еще несколько верст. Не слишком далеко ушли для отрыва, даже и до трех не дотянули.

Гаврила вдруг резко сворачивает направо в похожую просеку, что заготовили для нас убийцы. Сдерживает пару.

Не понял, чего это он?

— Как место для засады будет, вашесиясь Борис Алексеевич? Ничего?

Засада? А что? Верная мысль. Молоток Гаврила! Вот теперь понял... Раньше меня место углядел, а я о ней только сейчас думать начал.

Быстрее надо заняться подготовкой сюрприза для наших преследователей, уж больно мал отрыв. Так, за работу по шустрому.

Темп, темп!

У нас еще и два ствола разряжены, непорядок.

Я начал перезаряжать мушкетоны, Гаврила тем временем занимался лошадьми.

А вы как хотели? Не автомобиль, однако, где мотор вырубил и отдыхай. Тут о лошадях забота на первом месте. Да и досталось нашим коняшкам неслабо. Левая пристяжная, падая, слегка поранила копытом коренника, да и правая пристяжная выглядит неважно. На таком транспорте от погони не уйти.

Значит, надо погоню отвадить, а еще лучше и вовсе изничтожить.

— Гаврила, а мы сколько засадников побили, как думаешь? Тебе с облучка видней было. — Спрашиваю, запыживая уже второй мушкетон.

— Одного насмерть точно. В лицо картечью... Там от головы ошметки во все стороны брызнули. Двое, навроде, пораненые и один из них сильно. Может и убитый, не скажу, но от полушубков овчина клочьями летела. Уже не бойцы. Крайний успел сигануть за пень. Шустрила. Будем считать, что трое выбыли. Еще в лошадь, кабысь, попали... А может даже и не в одну. Картечь-то густо летела. — Гаврила щурил глаз, словно прицеливался, восстанавливая в уме весь бой по секундам.

Через десять минут мы уже заканчиваем подготовку засады на тракте. Место для нее выбрано действительно удачное. Поворот дороги, да еще и выворотень, за которым вполне можно укрыться стрелкам. Мечта снайпера.

Едва успели.

Погоня показалась через минут пять или семь, как мы застыли в ожидании. Впереди сани, запряженные парой, с тремя людьми. Возницу узнал сразу — наш смоленский хвостик. А вот за его спиной — дяди посерьезней. Лет эдак под сорок пять, но еще очень крепкие седоусые дядьки. Это — опасные бойцы, выбивать буду первыми именно их.

За санями теперь уже в парной запряжке — шарабан. На козлах с вожжами в руках восседает всего один человек. Сколько внутри неизвестно. Лошадок мы выходит все же поранили двоих.

Жаль скотину, безвинно страдают за людские разборки.

Ну, что ж. Благословясь, приступим. Роли распределены. На первые выстрелы я — стреляющий, Гаврила — заряжающий и страхующий.

Первым бью из штуцера.

Вспышка пороха на полке и через четверть секунды удар приклада в плечо. Из ствола вылетает пламя и облако дыма.

Ага! Не ожидали ребятки от нас такой подляны. Замешкались слегка в санях, хватаясь за оружие. Пока опомнились и стали действовать, успеваю выстрелить и из винтовки. Благо, ветерок дымок снес. Дал возможность целить два раза подряд. Увы, после второго выстрела дым обзор закрыл. Не все коту масленица. До бездымного пороха еще топать и топать.

Когда дымовая завеса рассеялась, то на дороге открылась следующая картина. Сани и шарабан замерли на тракте. Возница с передней запряжки успел спрятаться где-то в придорожных кустах, еще снег осыпается с веток. Кучер с шарабана тоже успешно скрылся. А вот двое на санях уже никуда не торопятся. Пули Минье бьют очень точно.

От деревьев за санями в нашу сторону бахнуло ружье. Потом еще одно. И еще. Как минимум, трое стрелков. Еще выстрел. Четверо — минимум. Перевес в людях у них, да вот по снегу в штыки не ударишь. А в перестрелке мы сильней. Ружья против нарезных стволов с быстрой перезарядкой не пляшут.

Гаврила кидает мне в руки уже заряженную винтовку и я, пригнувшись, бегу на запасную позицию, где ждет заранее готовый к бою мушкетон.

Повезло проскочить удачно. Небось, они перезаряжаются. По мне не стреляли.

Позиция, правда, вышла не самая удачная. Вижу из целей только кусок полушубка одного противника, да верх бараньей шапки другого, чуть выглядывающих из-за стволов заснеженных деревьев.

Гаврила со своего места семафорит, что может стрелять. Видно, кого-то взял на мушку наверняка. Мы договорились, что после перезарядки пальнем вместе для создания видимости большего количества народу в засаде. Если удачно попадем, то погоню с хвоста на сегодня снимем наверняка. Сейчас глянем, верно ли рассчитали.

Целю чуть левее края полушубка.

Бабахнул выстрел Гаврилы, сразу бью и я. Кто-то вскрикнул. Хоть один из нас да попал в цель. После бью наугад из мушкетона. Чуть погодя тадахнул мушкетон Гаврилы.

Самый опасный момент. Если мы впустую использовали заряды, то сейчас попрут, а мы только с пистолетами и клинками против них окажемся. Готовлю на всякий случай тотошку.

Не пошли. Забоялись...

Но мастера ребята. Схоронились грамотно, углядеть мишень не выходит никак. Двое время от времени палят из ружей, причем в те места, где мы с Гаврилой и хоронимся, а один, пригибаясь и прячась за лошадей, разворачивает шарабан на дороге. Не мешаем, просто наблюдаем и перезаряжаемся.

Вот шарабан двинулся и исчез за поворотом. Ждем. Гаврила не выдерживает первым.

— Я гляну, чего там?

— Давай, а я прикрою винтовкой.

Ну, вот и все. Повоевали на совесть. В санях — двое, за санями — один. Похожий чем-то на того, что следил за нами, но не он. Родственник что ли? В стороне по снегу тянутся две кровавые дорожки. Кого-то, видно, подшиб из дробовика Гаврила. От моей пули крови натекло бы больше. Я не попал в последний раз, ну что ж — и так грех жаловаться.

До станции добрались быстро. Хоть и парой, но кони — добрые, вывезли. Сани и трупы преследователей бросили на дороге. Не княжье это дело, с таким 'добром' возиться.

Смотрителю станции с порога заявил о нападении разбойников на князя Бориса Алексеевича Куракина. Бедолага смотритель, как услышал фамилию и титул, так и обомлел. Но Гаврила быстро вывел его из ступора, заставив действовать.

Солдаты инвалидной команды, случившиеся в тот момент на станции, и пара крестьян тут же были отосланы на дорогу, собрать и привезти покойников и все, что при них. Для дознания положено.

Кони для нашей дальнейшей дороги были перепряжены в момент. Упряжь заменена. Жизнь кипела.

Гаврила летал среди всей этой суматохи, причитая, что в Полоцке их сиятельству непременно надо отдохнуть от этакой страсти.

Это он правильно. Не хватало еще, чтобы погоня нас потеряла. Пусть в Полоцке нагоняют и еще раз нападают. Бойцы у этого таинственного офицера, что преследует нас, должны еще остаться. Или уже нет? Сколько же мы их намолотили?

По минимуму пятеро насмерть, да подранки есть. А вот главного в офицерской треуголке не задели, точно. Где-то хоронился, под пули не лез. Вот его и хочу прихватить да поспрошать. По такому случаю побуду еще чуток приманкой. Не скажу, что мне это нравится, но уж если взялся — тащи.

Пока я лечил выдуманную хворь в лучшем номере единственной полоцкой гостиницы, Гаврила вел 'агентурную разведку'. Перевоплощался он мастерски, причем в самые неожиданные образы.

В уездном городишке все жители друг друга знают и чужак, хоть на пару дней остановившийся в городе, всегда на виду. Чего нельзя сказать о проезжающих. Вот тех много и их вроде и не замечают, чем Гаврила и воспользовался. Каждый из трех проведенных в Полоцке дней он изображал другого человека.

С утра из гостиницы выходил мой слуга, подсаживался к кому-либо из проезжающих в сани и вроде как уезжал из городка. Отъехав немного, обычно не более версты, Гаврила изображал, что 'позабыл' в городе деньги, или еще какое либо дело выдумывал. Естественно, простившись с попутчиками, возвращался обратно пешком. Вот только в город входил уже совсем другой человек. Раз — приказчик, раз — богомолец, а раз и нищий калека. Лихо это у него выходило.

Наш хвост со Смоленска он обнаружил на второй день. Тот же шпынь, которого я заметил первым. Везучий мазурик. Уцелел под пулями, правда, не полностью. Хромал заметно, но свою работу филера тащил исправно. Следил за гостиницей и за моим сиятельством.

На третий день появился и офицер в сопровождении богато одетого молодого татарина.

Литовские татары это — вообще особая песня. Практически те же казаки, только мусульманского вероисповедания. Люди воинского сословия, находящиеся на службе у правителей Литвы, из них в XVIII веке и были созданы первые, знаменитые в будущем, уланские полки.

Отчаянные смельчаки и мастера на разные военные хитрости. Кроме того, славились своей верностью тем кому присягнули. Не зря они входили в личную гвардию Наполеона и были одними из последних солдат, кто защищал его до конца.

Если офицер нанял этих ребят, то это — опасно.

А он — мастер людей подбирать, этот таинственный военный, отдаю ему должное.

Как уж Гаврила извернулся, Бог весть, но вызнал, что кроме офицера и соглядатая против нас играют еще трое татар. Где остановился офицер неизвестно, а вот татары держали наемную квартиру всего через четыре дома от гостиницы. Со вчерашнего дня один из них все время маячил вблизи нашего жилища, сменив хромающего филлера. Тот пропал. Скорее всего, где-то вместе с главарем отсиживается, ножку залечивает.

Этот офицер мне нужен. Вот только как до него добраться...?

Все три дня, что сидел взаперти, я посвятил литературной деятельности. Нужно было как-то убить время, вот и занялся 'творчеством'. Плагиатил вовсю, предварительно уложив свою совесть спать и спев ей колыбельную. И уже не в первый раз...

Всегда, когда моя служба требовала некоторого выжидания в засадах или при слежке, я записывал стихи, которые приходили на ум.

Отлично снимает напряжение и расслабляет. После таких 'творческих' упражнений и думалось и работалось гораздо лучше, да и настроение поднималось слегка.

Я понимаю насчет чужой интеллектуальной собственности и все прочее. Но, наверное, те, кто писали законы, не попадали в мое ..., как это лучше? Во! Интересное попаданское положение.

Я — эгоист. И хочу петь и слушать песни моего времени. А для этого их надо легализовать. Нехорошо воровать чужое? Согласен. Но очень хочется не терять хоть такую ниточку, связывающую меня с моим временем. Те люди, стихи которых я присваивал, еще не родились и их великолепные строки не знал никто во всем мире, если он не попаданец, естественно. Значит, я и есть человек первым записавший их на бумагу. Типа 'аффтар'. Плагиатор конечно, а что делать, если Бог не дал таланту?

Кроме того, известность в литературной среде открывает дорогу во многие дома, куда меня бы иначе и на порог не пустили. Девятнадцатый век на дворе, однако, и расслоение общества огромно. Одно исключение — люди творчества. Не зря князь Кочубей хотел меня использовать в этой среде.

В литературном обществе России бушевали страсти не меньшие чем в политике или в финансах. После великой революции Державина, а после и Карамзина, который возглавил оппозицию 'классицистам' Ломоносовской школы, вулкан страстей кипел не хуже Везувия. Литературная войнушка тянулась от 1790 года. За это время возникло столько течений в поэзии и прозе, что прямо — караул.

По большому счету русской литературы в современном мне понимании как таковой до этого и не было, но зато сейчас она создавалась прямо-таки стахановскими темпами.

Карамзин со товарищи сделали мощнейший рывок, перекроив каноны и создав течение писателей и поэтов 'сентименталистов', из которых к 1811 году выкристаллизовались 'романтисты' и даже 'реалисты'. Были еще и 'славянисты', ревнители старинного стиля, были мастера сатир, эпиграмм и басен и прочие и прочие. Много, короче. И все скопом писали еще и на французском языке.

Споры и критика на страницах 'Европейского вестника', который после ухода на историографическую службу Карамзина несколько лет тому возглавил Жуковский, велись весьма горячие. Доходило до дуэлей. В других менее знаменитых журналах еще покруче бывало, уже и за гранью приличий.

Ну чем не интернетовские перепалки? Очень похоже. Только вот за базар тут приходилось отвечать порой и собственной шкурой. Такое уж время.

Кроме официальной процветала еще и неофициальная, интимная камерная поэзия, шуточное или сатирическое общение между людьми в письмах поэтичной формы. Как называли в Обществе эту форму стиха — 'галиматья'. На манер небольших театральных 'капустников'.

А еще соперничали две столицы в поэтическом поединке. Сцепились 'московские воздыхатели' и 'петербургские ревнители'.

В общем, родной русский творческий бардак.

Разобравшись, какие из изданий, к каким течениям больше тяготеют, я потихоньку стал рассылать стихи под различными псевдонимами. Естественно, только те, что могли бы восприняться в этой эпохе.

Сейчас вот дописываю послание барону Корфу, который стал моим добровольным агентом в Санкт-Петербурге. Ему я пересылаю стихи на военную и патриотическую тематику, а дальше он сам отбирал, что отдать в печать уже под моей фамилией, а что просто записать себе в альбом как сувенир от друга.

Так увидели свет 'Артиллеристы — царь отдал приказ...', 'Лихие драгуны, треножьте коней...', 'Отгремели песни нашего полка...' и даже 'Гардемарины' из одноименного сериала. Сколько же песен и стихов я помню, обалдеть можно! Пусть начинают жить на двести лет раньше.

Армейские офицеры полюбили романсы Окуджавы, а солдатам больше по вкусу пришлись песни первой половины двадцатого века. И неожиданно — шансон, несколько переделанный под солдатскую романтику, конечно. Их стали распевать и в строю, и на отдыхе, переведя в разряд народных. И пусть! Мне не жалко. Тем более, что со стихами я иногда передавал ноты. А порой солдатики и сами мелодии придумывали. У нас народ талантливый.

Уж простите меня, авторы грядущего. Вы — люди одаренные Божьей искрой, напишете и другие стихи, вполне возможно еще и лучше этих.