Силь (обновлённый вариант)

— Мы не свободны, — покачал головой Шаман. — Вернее, то, что нам преподносится под видом свободы — хуже любого рабства. Нам надели на шею ошейник раба, на руки невольничьи кандалы — и назвали это свободой! Вся наша свобода — это свобода выбирать себе цвет этого рабского ошейника! А самое ужасное — что этот ошейник не для тела. — Шаман отхлебнул из фляги и негромко добавил:

— А для души. Для нашей души. Души... душит... Меня душит этот ошейник! Я не могу... не могу больше... не могу так! — Шаман задыхался, выкрикивая слова как в бреду. — Мы, орки — глупеем как народ, глупеем на глазах! Из нас выбивают, вытравливают ум и любознательность! Даже адепты Академии Магии мало того, что ничего не знают — они хотят вообще ничего не знать!

— Вообще ничего? — скептически поинтересовался бывший главнокомандующий. — Не может быть. Так не бывает!

— Ничего, что выходит за пределы удовлетворения примитивнейших животных потребностей, — парировал Шаман. — И чем дальше — тем больше, каждое последующее поколение — примитивнее предыдущего. И не за горами тот день, когда появятся орки, которых кроме еды и развлечений ничего не будет интересовать в принципе. И им в этом ошейнике будет очень комфортно, они его не заметят — ибо не будут способны заметить! Ими будут управлять только простейшие инстинкты. Это будут уже не разумные. Это будут двуногие животные... даже намного хуже животных!

— Да разве можно быть хуже?

— Ещё как, — грустно проговорил Шаман. — У животных есть не только примитивные инстинкты, но и инстинкты более сложные, проистекающие из тысячелетнего опыта предков. И в силу этого опыта животные не убивают просто так, ради удовольствия. Не убивают только потому, что кто-то от них отличается по внешнему виду или окрасу шерсти. А нам, оркам, в последнее время очень активно внушается, что все непохожие на нас — враги. Нет никаких попыток их понять и узнать — даже желания такого нет! Они не такие, как мы — значит, они зло, они враги! А если у них есть что-то, что можно отнять — они враги вдвойне! И примитивные инстинкты требуют — отнять, поработить, убить! А сдерживающих центров, как у животных — нет. Мы обретаем свободу животного в её худших проявлениях — но за счёт потери свободы мышления, свойственной разумным. Свобода в одном — оборачивается рабством в другом!..

— Но как может свобода превращаться в рабство? — недоумённый вопрос бывшего главнокомандующего встретил понимающий взгляд Шамана. Он как будто ждал этого вопроса, и, серьёзно взглянув на своего собеседника, после некоторой паузы, принялся объяснять:

— Представь себе червяка. Обычного дождевого червяка. Его тело — намного свободнее нашего. Он может согнуть его в любом месте — в то время как мы можем согнуть наши тела лишь в суставах, количество которых весьма ограничено. Зато мы можем распрямить спину и встать на ноги — а червяк не может. Наше свободное общество — это такой червяк. Наше тело сделали свободным. Мы можем свободно употреблять похабные слова, совершать подлости, предаваться самым разнузданным порокам... Но при этом мы потеряли свободу Духа. Мы уже не можем подняться над серой обыденностью нашей жизни. Мы уже неспособны на подвиг, на самопожертвование. Мы стали рабами наших низменных желаний и страстей. Нас заставляют быть свободными! А свобода тела — это рабство Духа!

— Постой, — подал голос бывший главнокомандующий. — Мне кажется, что ты ошибаешься, вернее — преувеличиваешь... Глотни-ка, — протянул он Шаману флягу, и, пока тот к ней прикладывался, продолжил:

— Я не слепой. Я прекрасно вижу, к чему наше общество скатывается. Я прекрасно помню пустые залы библиотеки, куда нужно было тайком красться... Мне обидно за нас, за орков. Но мне казалось, что причина как раз в другом — из-за избытка духовной свободы. У нас кто угодно может быть занят созданием произведений искусства, которое как раз и воспитывает нас. Способности и талант для этого создания необязательны. В условиях свободы невозможно разграничить... отделить... отличить какофонию звуков от прекрасной мелодии, бесформенное пятно — от великой картины, и так далее... Ибо любое разграничение — это ограничение, создание границы, несовместимое с понятием свободы. И поэтому хороших, стоящих произведений искусства у нас нет. Вернее, они есть — но их мало, очень мало... Они практически не видны на фоне серой безликой массы большинства. А произведения этого большинства зачастую представляют собой откровенную глупость — и поэтому общество в большинстве своём оглупляется!

— Логично, — согласно кивнул Шаман. — Как говорил мой учитель, творец даровал разумным не только разум, а еще и мужество, чувство прекрасного, умение любить и ненавидеть, гордость, самоотверженность, тягу к непознаваемому, юмор, наконец; все это дивным образом упорядочено и приведено в гармонию с великим искусством. Но мы ради эфемерной свободы отрекаемся от гармонии с великим и пытаемся приобщиться к низкому...

— А ведь у других народов, у тех же эльфов — всё по-другому, — горячо продолжил бывший главнокомандующий. — Я слышал, что писатель, написавший что-то не понравившееся эльфийской верхушке, подвергся страшным гонениям. Конечно, ограничения свободы слова — это ужасно...

— Ужасно? — хмыкнул Шаман. — А ты в курсе, что именно он написал?

— Нет, — растерялся бывший главнокомандующий.

— Он написал о том, какой эльфы изначально ужасный и неполноценный народ. Он призывал эльфов отречься от своей внутренней сути. По его словам, эльфы годились лишь на роль жалкой прислуги при истинных хозяевах — орках; и только этим эффективным хозяевам должны были принадлежать все эльфийские ресурсы — от родников до деревьев в лесу. А закончил он свою книгу призывом к оркам поскорее прийти с оружием в руках в эльфийские леса и стереть народ эльфов с лица земли. Всех эльфов! До единого! Вот представь, если бы кто-нибудь из орков написал нечто подобное: мечтаю, мол, чтобы пришли эльфы с гномами и вырезали всех орков поголовно. Чем бы это для такого писателя обернулось, как ты думаешь?

— Тут и думать-то нечего, — решительно ответил бывший главнокомандующий. — Он бы сгорел на костре из собственных книг.

— А ты знаешь, как эльфы его наказали? — Шаман дождался отрицательного покачивания головы собеседника и с усмешкой продолжил:

— Изгнали его из эльфийского королевства и доступ к его книгам...

— Запретили? — подался вперёд бывший главнокомандующий.

— Ограничили, — прозвучал ответ Шамана.

— Но это же... нецелесообразно! — бывший главнокомандующий вытаращил глаза от удивления. — Отпустить явного врага, более того — предателя... зачем?

— Я и сам их не всегда понимаю, — пожал плечами Шаман. — Жалость, милосердие — иной раз они способны сделать из врага друга... Но в данном случае — эльфы ошиблись. И заплатят за свою ошибку очень дорого. Так что мечта этого эльфа-предателя скоро исполнится.

— Да кто её исполнит, кто? — вскочил на ноги бывший главнокомандующий. — Ты же видел нашу армию — мы же не способны воевать! Наша верхушка — ничего не знает и не умеет, а солдаты так трясутся за свои жизни, что при серьёзной опасности просто разбегутся!

— А они и не будут воевать, — Шаман тоже встал и протянул флягу бывшему главнокомандующему. — Ты что, ещё не сообразил? Неужели ты не понял, что это была за Птица? Ты разве не видел, испытаниям чего мы с тобой стали свидетелями в этом злосчастном Городе Людей?

Бывший главнокомандующий как раз делал глоток, но от последних слов Шамана его бросило в такую дрожь, что он поспешно опустил флягу, дабы не расплескать её содержимое.

— Ты хочешь сказать, что воевать будут так?

— Конечно. Это дёшево — вернее, гораздо дешевле, чем снаряжать и снабжать армию. И очень эффективно. Сравни — сколько солдат погибло при обычном штурме Города — заметь, неудачном штурме! — и скольких мы потеряли так...

— А если — неудача? — бывший главнокомандующий никак не мог прийти в себя. — А если — не выйдет? Тогда ведь эльфы, гномы и люди — поднимутся все. Совсем все. И не успокоятся, пока не упокоят последнего орка! А что мы им противопоставим — армию, способную воевать лишь с крестьянами?

— В этом как раз и заключается ответ, — негромко сказал Шаман. — Мы живём только за счёт порабощения всё новых и новых стран. Это нам необходимо, мы уже не можем иначе! Но армия решать задачи порабощения уже практически неспособна — вот и приходится порабощать по-иному...

— Подожди! — воскликнул орк. — Неужели мы не можем себя прокормить?

— Уже нет. У нас ничего не осталось, мы сами ничего не производим.

— А оружие, еду, одежду?

— Оружие куют порабощённые племена гномов. Еду выращивают захваченные племена людей. То же самое насчёт одежды... и всего остального.

— А как же гоблиновские арбалеты?

— Да, гоблины могут производить, если их что-то сильно побудит к этому. Но вся их работа направлена только на разрушение и лишение жизни. Созидать они не способны.

— Ладно, не о них речь, — прервал его бывший главнокомандующий. — Но неужели те, кто там, наверху, не видят, что это путь в никуда?

— Видимо, они полагают, что на их век хватит, — задумчиво ответил Шаман. — О будущем они не думают. Вот поэтому они и ухватились за проект, разработанный, кстати, совместно с эльфами-изгоями. И неудача этого проекта — это ещё не самое страшное, что может случиться. Гораздо страшнее — это его успех.

— Я не понимаю...

— В случае успеха все те процессы искажения морали, которые мы наблюдаем сейчас — пойдут ещё быстрее, намного быстрее! И мне страшно представить, во что это всё может вылиться. Сейчас, при наличии внешней опасности, есть шанс, надежда, что орки всё же одумаются, остановятся, начнут думать, наконец! А в случае успеха — процесс станет необратимым. И мы всё равно погибнем, ибо нельзя жить без разума — только гибнуть будем медленно, и утащим за собой в могилу весь мир. Такие дела.

Шаман отхлебнул из фляги и печально уставился в огонь.

— Слушай, а эти, как ты их назвал — искажения морали... Как это произошло? Почему так случилось?

— С нами что-то случилось. Вернее, не случилось, а случалось — медленно, постепенно, на протяжении многих поколений, понимание "добра" и "зла", "хорошего" и "плохого" в нашем представлении менялись местами. Целенаправленно менялись! А почему — легко понять. Потому что неблаговидные цели очень удобно прикрывать красиво звучащими словами: свобода, магократия, права разумных и иже с ними... И теперь, порабощая, мы уверены, что несём свободу, подчиняя — говорим о магократии, убиваем под лозунги "защиты права на жизнь"... Другие народы этого в нас никак не могут понять, ищут здесь либо коварство, либо глупость. А у нас просто "чёрное" с "белым" поменялись местами!

— Но почему этого никто не замечает?

— Потому что медленно всё происходит, постепенно. Да и обращать на это внимание способен далеко не каждый. Даже ты ведь не задумывался об этом!

— Да, это правда, — склонил голову бывший главнокомандующий. — Я чувствовал какую-то неправильность, но осознать, а тем более — задуматься... не смог.

— Я и сам задумался об этом не сразу. А когда вот я полюбил... я, орк — и полюбил! И когда любимую у меня отняли... Вот тогда я и стал задавать вопросы, вроде того, почему так произошло... И самое ужасное — что я не в силах ничего с этим поделать! Я не в силах это остановить! И никто не может!

Бывший главнокомандующий вдруг вскинул голову и расправил плечи. И Шаман с удивлением увидел, как в глазах его вспыхнул огонь — не огонь ярости и ненависти, а иной — благородный огонь решимости.

— Я могу, — веско упали в неожиданной тишине слова орка. — Я могу — и я это остановлю.

— Как? — тихим голосом прошептал Шаман.

— Я добуду Сильмарилл. Пусть даже жизнь на это положу, но добуду. А когда он будет у меня... я... я вызову на бой Чёрного Властелина.

Тишина, накатившая после произнесения этих слов, отдавалась в ушах орка громче барабанного боя. И лишь спустя некоторое время он сообразил, что этот мерный перебой барабанных палочек — стук его собственного сердца. Орк испугался запоздалым испугом прозвучавших слов, но было поздно — главное было сказано.

Шаман взглянул ему прямо в глаза и очень серьёзно спросил:

— Ты надеешься победить его? В одиночку?

Бывший главнокомандующий не отвёл взгляда. Внутри его разгорался огонь, выжигающий всё бренное и наносное, оставляя в душе неизгладимый отпечаток, даже не отпечаток, а... стержень. Внутренний стержень. То, что уже никогда не даст ему согнуться — бывший главнокомандующий чувствовал это очень ясно.

— А если — не в одиночку? — тихо произнёс он и каким-то робким, неуверенным и беззащитным движением протянул руку Шаману. Его внезапно сотряс озноб, он вдруг представил себе, что будет, если Шаман со смехом оттолкнёт протянутую руку. О, после этого хоть в петлю...

— Остановись, безумец! — кричала какая-то часть рассудка. — Орк не должен позволить запятнать себя таким рабским чувством, как дружба! Помни: каждый сам за себя!

Но орк слушать этот голос уже не желал. Он отринул его, как отбрасывают надоедливую собачонку — и протянутая рука перестала дрожать.

— Не в одиночку — значит, вместе! — произнёс Шаман с блеском в глазах, и их руки соприкоснулись в крепком рукопожатии.

— Друг, — дрожащим от волнения голосом произнёс бывший главнокомандующий.

— Друг, — эхом повторил это непривычное слово Шаман.

Какое-то время орки просто смотрели друг на друга, боясь неосторожным движением разорвать ту невидимую нить духовной связи, существующей между друзьями.

— У эльфов есть пословица, — осторожно начал Шаман, — что-то вроде "Две белки сообща и медведя победят".

— Значит, победа будет за нами! — уверенно кивнул головой бывший главнокомандующий.

И словно в ответ на его слова, на противоположном пологом берегу реки вспыхнул костёр, вокруг которого суетились чьи-то тени.

— Люди, — произнёс Шаман с удивлением в голосе. — Похоже, нам повезло.

— Повезло? — бывший главнокомандующий решил, что его друг оговорился. — Наоборот, не повезло! Будем надеяться, что они нас не заметят.

— Они нас заметят. Ибо мы сами к ним подойдём. Так что горячий ужин и крыша над головой нам обеспечены!

— Думаешь, справимся? — прищурился бывший главнокомандующий, проверяя, легко ли выходит ятаган из ножен.

— Спрячь, — с мягким упрёком в голосе произнёс Шаман. — Оружие нам не понадобится, мы не будем с ними сражаться.

— А как же мы отберём у них ужин, не сражаясь?