— Командир прибежит в провал и поймет.
— Хорошо. Только я хочу понять сейчас — когда и почему полетят птицы?
— Йола ответит. Когда ракшады придут в лагерь. Потому что Йола подаст сигнал морскому народу.
— Как ты узнаешь, что ракшады пришли?
— Йола будет в лагере.
Старик направился к пригорку. Он явно не в себе!
— Йола! Постой! — крикнул Крикс, еще надеясь, что ориент пошутил.
Но старик не по-стариковски быстро топал вперед, оставляя за собой дорожку примятой травы.
— Да он с ума сошел! — воскликнул Драго.
— Старейшина! Вернитесь! — позвал Мебо, поднявшись.
Ругнувшись под нос, Крикс устремился за стариком, выкрикивая на ходу:
— Йола! Не чуди!
— Йола старик, а не чудак.
— Это не твоя война!
— Командир на своей войне погубит своих людей.
— Они знают, на что идут.
Ориент резко развернулся:
— Йола тоже знает. Если погибнут люди командира, Йола покроет морской народ позором.
Старик крепко сжал Криксу локоть и на удивление складно произнес:
— Доверься моему Богу. Мой Бог не подведет.
Вернувшись к Великкамню, Крикс какое-то время растерянно мял в руке зеленый комок. Ребята молчали. Да и что они могли сказать?
— Значит так. Действуем по нашему плану. А это... — Крикс посмотрел на воск. — Это разделим.
* * *
Хлыст перебирал сваленную в углу одежду, когда в проломы крыши ворвался громкий плач чайки. Верхогляд... За стенами лачуги в один миг стало тихо: заглохло ворчание Прыща, замолкли причитания Пижона, оборвалась отборная ругань Жердяя. На фоне этой внезапной тишины противно заскрипел песок.
Хлыст повернулся к закрытой двери. В щелях между досками мелькнул чей-то силуэт. Дверь, надсадно вздохнув, распахнулась, и через вдавленный в землю порожек переступил Оса.
— Ничего подозрительного в долине не заметил? — промолвил он приглушенно, словно нежданный гость, шагая вдоль обрыва, мог его услышать.
— Я бы сразу сказал.
Оса окинул его пристальным взглядом:
— Чем занимаешься?
— Хочу переодеться, — ляпнул Хлыст и прикусил язык.
— Куда-то собрался?
Судорожно соображая, что же ответить, Хлыст сжимал дрожащими руками холстяные штаны и рубаху.
— Завтра Таша должна прийти, — наконец промолвил он.
— Пошли, посмотрим, кого принесло, — сказал Оса и вышел из лачуги.
Хлыст торопливо скинул с себя тряпье, надел легкую, просторную одежду, некогда снятую с мертвого ориента. Посмотрел на свои ботинки со сбитыми носками. В них разве что по прииску лазать. Вот бы у Пижона сапоги забрать, и тогда там, где он скоро окажется, его примут за сезонника, блуждающего по свету в поисках работы.
Возле костра с бурлящим казаном, из которого смердело чем-то прогорклым, сидели Оса и Жердяй. Пижон, натянув кепку до самых бровей, лежал чуть поодаль, подставляя закатному солнцу голый зад.
Глянув на тощие ягодицы, усеянные грязно-желтыми нарывами, и не сдержав брезгливую гримасу, Хлыст примостился на острый камень и направил взор вдоль провала.
— Если дождя не будет, пойдешь с утра к озерам, — сказал ему Оса.
Хлыст вдавился в камень:
— Я не могу.
— Боишься, Жердяй твою Ташу отхарит? Так я с тобой его отправлю.
Жердяй заржал, как сдыхающая кляча.
Хлыст неосознанно скользнул пальцами по рукоятке кнута:
— Спина болит.
— И в каком же месте она болит? — спросил Оса, прищурившись.
— Опаньки! — воскликнул Жердяй. — Кто к нам пожаловал!
Хлыст ожидал увидеть кого угодно: того же бойца, похожего на Бурнуса, даже Крикса, но только не глуповатого с виду ориента, который годился всем браткам в деды. Костеря себя последними словами, Хлыст с ужасом наблюдал за шагающим между валунами стариком и теребил изуродованными подагрой пальцами рубаху. И дернул же черт выбрать именно эту одежду?
Ориент с наивной улыбкой приблизился к костру:
— Нижайшее почтение!
Братва молчала.
Дедок переступил с ноги на ногу, посмотрел по сторонам:
— Не найдется воды для старика?
Жердяй сквозь зубы сплюнул в огонь:
— Может, тебя еще покормить?
Дед глянул на казан. С шумом втянув в себя воздух, потер нос:
— Нижайшая благодарность, свое варево кушайте сами. Старику бы водички.
— Жердяй, проводи, — сказал Оса.
Почесав заросшую щетиной щеку, Жердяй неторопливо, словно через "не хочу", поднялся. Хлыст знал, что сейчас произойдет: резкий выпад вперед, мясистые пальцы сожмут дряхлую шею, раздастся треск, и обмякшее тело рухнет на землю. Потом они снимут с него одежду и обувь, а труп бросят с обрыва. Такое свершалось всякий раз, когда в лагерь забредали люди, непригодные ни для работы, ни для продажи.
Дед, видимо, что-то почувствовал. Шагнув в сторону, выпалил скороговоркой:
— Старику негде жить.
Его слова застали Жердяя явно врасплох. Он посмотрел через плечо на Осу.
— Старик увидел человека и подумал: может, человеку жить одному плохо? — вновь заговорил дед. — Старик побежал следом и теперь понял: человеку хорошо.
Хлыст съежился под обжигающим взглядом Осы.
Дед поник головой:
— Старик устал бояться пещерных крыс и шакалов. Устал быть один.
— Ориент? — проскрипел Оса.
Дед кивнул.
— Почему не живешь со своими?
— Морской народ решил: старик слишком стар, чтобы говорить возле костра Совета. Старейшина должен рассказывать детишкам сказки. Старик обиделся и ушел.
— Ты старейшина?
— Был.
— Ну а нам ты зачем?
— Старик умеет лечить. Господину нужен лекарь?
Оса, до сих пор сидевший, как унылый урка в ожидании приговора, вдруг выпрямился, вздернул подбородок. Исчирканные шрамами щеки надулись.
— Мне не нужен, — проговорил он и указал на Хлыста. — А вот у него что-то со спиной.
Ориент как-то странно покосился:
— Пусть человек ляжет.
— Человек, ложись, — с непонятным задором велел Оса.
— Да щас, — буркнул Хлыст, взирая на старика исподлобья. — Знаю я этих костоломов. Намнут так, что потом хрен встанешь.
— Пусть меня посмотрит, — вклинился в разговор Пижон.
Дед подошел к нему, взглянул на ягодицы, вернулся к костру.
— Эй! Ты куда? — произнес с недоумением Пижон.
— Старик посмотрел, — отозвался дед.
— А чего ж не лечишь?
— Сказали посмотреть, а не лечить.
Хлыст никогда не видел, чтобы Оса смеялся. Он даже не помнил его улыбки. Сейчас же взирал на раскрасневшееся лицо с широко раскрытым ртом и на кадык, прыгающий при каждом раскатистом выхлопе воздуха из глотки. Поблекший крест на его впалой груди словно ожил: линии заходили ходуном, как щупальца насекомого, пришпиленного к обвислой коже.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Оса, успокоившись.
Дед сокрушенно вздохнул:
— Это раньше звали, теперь прогоняют.
— Ну, ты, дед, и балагур. Имя у тебя есть?
— Было. Теперь просто старик.
— Ладно, старик. Можешь помочь человеку — помоги. Не сможешь — пеняй на себя.
Дед опустился на корточки возле Пижона:
— Болит?
— Еще как! Неделю не могу сесть.
— Дайте острый нож и ведро воды.
Пижон приподнялся на локтях:
— Зачем нож?
— Надо вытащить стержни.
— Ты дашь ему искромсать свой зад? — спросил Жердяй и почесал свои ягодицы.
Пижон попытался встать на четвереньки, но, взвыв, вновь распластался по земле.
— Пусть режет, — произнес он, переведя дух.
— А воды-то нет, — промолвил Оса. — Ручей высох. Видел, наверное?
— Видел, — подтвердил дед.
— Вот, сидим, ждем дождь. Так что, старик, видать, не судьба тебе остаться.
— Нужна морская вода.
— Морская? Так бы сразу и сказал. Прыщ!
В дверях крайней лачуги показался лысый мужик с прыщавой мордой.
— Набери воды из колодца.
Взяв ведро с привязанной к дужке веревкой, Прыщ скрылся в одной из пещер.
Приподняв лоснящуюся от грязи и жира штанину, Оса вытащил из высокого ботинка нож.
Дед подержал зазубренный клинок над огнем, подул на него, приложил к запястью:
— Пусть человек заткнет рот.
Вскоре вокруг него и Пижона собрались почти все обитатели лагеря (не было разве что верхогляда, надзирателей и сторожевых) — эдакое зрелище никто не хотел пропустить. Старик умело вскрывал нарывы, выдавливал желтый гной и белые стержни. Пижон, закусив кепку, выл. Когда из ран потекла кровь, дед окатил донельзя соленой водой задницу, похожую на изрытую медведкой грядку в огороде. Пижон с криком вскочил, вцепился в спущенные штаны и, подпрыгивая, побежал по провалу, тряся своим сжавшимся в комок естеством.
Такого веселья, охватившего братву, Хлыст тоже не помнил.
Чуть позже оживленная братия сидела вокруг костра и, вдыхая горький запах бурлящей баланды, рассказывала забавные случаи из своего прошлого. Старик глазел по сторонам и порой задавал идиотские вопросы, чем вызывал оглушительный хохот.
Хлыст ютился на остром камне, от которого уже ныла филейная часть. Он мог бы подсесть к огню. Ему было чем поделиться. Над его историями смеялись бы громче, обсуждали бы дольше и просили бы вспомнить что-нибудь еще. Но Хлыст молчал, ибо знал, кто прислал ориента, и не понимал, почему именно его. Старик походил на дурачка из бродячего театра, который не отличал правду-матку от развесистой клюквы. И был настолько увлечен чужим трепом, что когда за его спиной надзиратели прогнали каторжников в барак, даже не оглянулся. Хлыст смотрел на узел белого платка, затянутый на затылке, на седые пряди, прилипшие к шее, и с ужасом ждал, когда дед неосторожным словом выдаст себя и его.
Над провалом сгустились сумерки, веселье пошло на спад, казан убрали с огня, из лачуги принесли плошки. И тут кто-то, шумно прихлебнув баланду, предложил старику рассказать свою историю, и будто подбросил полено в угасающий костер: братва зашевелилась в ожидании нового повода поржать.
Дед покряхтел, поерзал и вдруг запел. Никто не понимал ни слова, но все, как один, оторвались от еды и повернули головы в сторону обрыва. Протяжная песня обдала струей нестерпимой тоски по воле, той воле, что находилась там, где море сливалось с небом, где рогатый месяц покачивался на волнах, где вскинувшаяся рыба доставала до звезд. Там выл ветер необузданной свободы, такой близкой и безнадежно далекой. Там раскинулась другая, раздольная жизнь, которую им никогда не прожить.
Старик умолк, а братки так и продолжали смотреть на размытую в полумраке границу между "сейчас" и "никогда".
— Старик! Тебе пора, — еле слышно проскрипел Оса. — Жердяй, проводи.
Хлыст окинул затуманенным взглядом приунывших приятелей. Похоже, никто из них не догадался, почему Оса приказал убить чудаковатого лекаря. Ориент вызвал не те чувства и эмоции, которыми должен питаться бандитский лагерь.
— Я заплачу за жизнь, — промолвил дед без акцента.
Хлыст вцепился в колени. Из памяти всплыли слова, оброненные в "искупилке" кем-то из заключенных: "Надо бояться того, кто прикидывается дураком".
— Нам больше не нужен лекарь, — проговорил Оса, почесав на груди крест.
— Я сказал: "заплачу", а не "буду лечить".
— У тебя есть деньги?
— Денег нет. Есть это.
Дед порылся в нагрудном кармане и протянул Осе черный круглый камешек.
— Что это?
— Ориенталь.
— Что?
— Морской жемчуг.
Глянув на братков, Оса скривил губы:
— Шутник...
— Старик — ориент, а не шут.
— Кто вживую видел жемчуг? — поинтересовался Оса.
— Я видел, — откликнулся Пижон. Он лежал на боку возле нагретого солнцем и еще не успевшего остыть валуна, прижимаясь к нему задом. — У моего хозяина была булавка с жемчужиной.
— Иди, глянь.
Пижон натянул штаны. Работая локтями, заскользил брюхом по земле. Потеснившись, братки пропустили его к огню поближе. Сдвинув пожеванную кепку на затылок, он долго рассматривал в свете костра перламутровый камешек с золотистым отблеском.
Наконец вернул его Осе:
— У хозяина была белая жемчужина. А такую я не видел.
— Тогда какого хрена пялился?
— Красивая.
— Жемчуг бывает черным? — спросил Жердяй.
— Слушайте сюда, — с важным видом произнес Слива, кашевар с мясистым носом. — Перед тем, как взять ювелирку, мы с друганом много чего начитались. Так вот. Жемчуг бывает разного цвета. Только его сто лет как не ловят. Жемчужницы исчезли. Поэтому настоящего жемчуга нет.
— А тот, что был сто лет назад, куда делся? — спросил Оса.
— Хранится в музеях.
— Не бреши! — бросил Пижон. — У моего хозяина...
— Подделка, — перебил его Слива.
— Ни хрена не подделка. Он заматывал булавку в особливую тряпочку, а рядом ставил стакан с водой. Стал бы он так беречь подделку?
— Ну, может, несколько жемчужин у кого-то и есть, не знаю...
— А если не знаешь, заткнись.
— Сам хлебало закрой! — огрызнулся Слива. — Ты читал? Нет. А я читал. И знаю, как проверить — жемчуг это или нет.
— И как? — поинтересовался Оса.
— Надо положить в уксус. Если растворится, значит, жемчуг.
— Ну, ты, Слива, даешь, — хохотнул Жердяй. — Где ж мы уксус возьмем?
— Придурки! — буркнул Пижон. — Жемчуг дороже алмазов, а вы его в уксус...
— Можно бросить с высоты сорок метров, — продолжил Слива. — Жемчужина должна прыгать, как мячик.
— Сейчас на скалу полезешь или утра дождешься, — съязвил Жердяй.
— Можно просверлить дырку, — не унимался Слива. — Если по краям не будет скола, значит жемчуг настоящий.
— Идиот придумал, тупица повторил, — вставил Пижон.
— Сам тупица. Так в книжке написано.
— Засунь свою книжку, знаешь куда?
— Баста! — прикрикнул Оса, покатал камешек между пальцами, сжал в кулаке. Направил взгляд на деда: — Где взял?
— Старик обиделся на морской народ, забрал свою долю и ушел.
— А морской народ где взял?
— В море.
— Ориенты ловят жемчуг?
— Испокон веков.
Над костром повисло долгое молчание.
— Выходит, брешут твои книги? — обратился Оса к Сливе.
Тот протянул руку:
— Дай-ка сюда.
Братва, затаив дыхание, наблюдала, как носатый голодранец осторожно взял камешек грязными пальцами с обгрызенными ногтями, потер им о передний зуб, поплямкал губами в трещинках и язвочках, вновь провел жемчужиной по поверхности надломленного зуба.
Аккуратно положил камешек Осе на ладонь:
— Выходит, брешут.
Оса поднялся:
— Чего расселись? Живо за работу! — И жестом позвал ориента.
Братки засуетились. Принялись разливать баланду по плошкам, отправились кормить каторжников, кто-то загремел ковшом по стенкам деревянной бочки, пытаясь почерпнуть со дна воду. Хлыст и Жердяй, подкидывая в костер хворост, неотрывно смотрели в спины Осы и старика, бредущих в полумраке вдоль подножия скалы.
— Это что получается? — прошептал Жердяй. — У морского народа куча жемчуга? Слыхал? У каждого доля. А знаешь, сколько ориентов?
Хлыст пожал плечами. Ему было не до разговоров. Он еле удерживал себя на месте, а хотелось бежать — куда угодно: к Криксу в лапы, в кишащую шакалами пустошь, да хоть с обрыва вниз головой, лишь бы не думать, как будет измываться над ним Оса, если старик сболтнет лишнее. А если не сболтнет... как отмазаться от похода к озерам? Крикс не выпустит его из провала — это, во-первых. А во-вторых, он должен быть здесь!
