— Благодарю вас за прием, оказанный мне сегодня утром в доках, — сказала она и увидела, как один или два человека резко подняли глаза, когда она избежала королевского "мы". Что ж, позже для этого будет достаточно времени.
— Монарх Чариса — и я нахожу, что стала такой, хотя всего три года назад эта идея поразила бы меня, — она улыбнулась, и смех пробежал по наблюдающим придворным, — ценит гостеприимный порт, особенно в конце зимнего путешествия, которое заняло больше времени, чем я могла бы пожелать. Более того, понимаю, как много сложных вопросов остается между княжеством Корисанда и короной Чариса, и воспринимаю это как благоприятный знак, что так много людей пожелали мне всего наилучшего по прибытии сюда.
— В то же время, — она позволила своему выражению лица и тону стать более серьезными, — очевидно, что не все здесь, в Мэнчире, были одинаково рады видеть меня. — Она покачала головой. — В сложившихся обстоятельствах я едва ли могу винить кого-либо, кто мог бы продолжать лелеять сомнения в отношении будущего, и вполне естественно, что такие сомнения должны выражаться в оговорках в отношении меня и императора Кэйлеба. Одной из причин визита Кэйлеба сюда в прошлом году была попытка покончить с некоторыми из этих оговорок. Это также одна из причин моего визита в этом году. Конечно, — выражение ее лица стало мрачнее, — есть и другие, менее радостные причины.
В тронном зале было очень тихо, и она повернула голову, оглядывая их всех и позволяя им увидеть ее спокойный взгляд и твердый рот.
— Никогда не бывает приятно, когда от тебя требуют уступить силе оружия, — тихо сказала она. — Кэйлеб и я понимаем это. В то же время, я полагаю, любой здравомыслящий человек должен признать, что у нас почти не было выбора. Когда пять княжеств и королевств — в том числе, я хотела бы напомнить всем нам, мое собственное — были принуждены "рыцарями земель Храма" объединиться против Старого Чариса, хотя это королевство не совершило никаких преступлений или проступков против кого-либо из них, у Чариса не было выбора, кроме как защищаться. И когда стало очевидно, что коррумпированные викарии, захватившие контроль над Матерью-Церковью, намерены продолжать свои усилия по уничтожению не только королевства Чариса, но и любых остатков свободы мысли, у империи Чарис не было выбора, кроме как вести войну со своими врагами. И вот эта война пришла к вашим берегам под знаменами моей империи.
Тишина становилась все более напряженной, и она встретила ее прямо, расправив плечи.
— Не буду притворяться, что у Чисхолма не было собственных причин для вражды с Домом Дейкин. Уверена, что все в этом тронном зале знают, как они были вызваны и почему существовали. Но скажу, что моя вражда — и вражда Кэйлеба — была направлена против главы этого Дома, и она проистекала из его действий, а не из какой-либо укоренившейся ненависти к Корисанде или всему корисандскому. У нас были особые причины противостоять князю Гектору на поле битвы, и поэтому мы сделали это открыто и прямо, без всяких дипломатических выдумок, лжи и масок, которые использовали "рыцари земель Храма", чтобы скрыть свои преступления.
Она увидела, как напряглись плечи, когда она решительно взяла быка за рога.
— Понимаю, что многие продолжают верить, что Кэйлеб заказал убийство Гектора, и полагаю, что даже могу понять, почему эта вера должна была приобрести такую популярность. Но мой муж не глупый человек, милорды и леди. Неужели кто-нибудь из вас хоть на мгновение поверит, что сын Хааралда из Чариса не мог понять, как убийство князя Гектора накануне его капитуляции настроит сердца и умы жителей Корисанды против него? Может ли кто-нибудь из вас придумать действие, лучше рассчитанное на то, чтобы затруднить мирное, упорядоченное включение Корисанды в империю Чарис? Проплыть тысячи миль, одолеть противника на поле битвы, одерживая одну ошеломляющую победу за другой, для чего кому-либо, кроме кровожадного монстра, убивать не только князя Гектора, но и его старшего сына?
Она снова сделала паузу, на этот раз всего на мгновение. Затем — У вас была возможность ознакомиться с политикой, которую генерал Чермин проводил здесь от нашего имени, и вы знаете, что в основе этой политики лежит наше желание продемонстрировать, что империя Чарис уважает верховенство закона и не имеет желания править с помощью террора и железного кулака угнетения. Многие из вас имели возможность лично встретиться с императором Кэйлебом, и те, кто это сделал, наверняка должны понимать, что каким бы решительным, каким бы опасным в бою он ни был, он не является и никогда не был человеком, которому нравится проливать человеческую кровь. Я прошу вас спросить себя, стала бы корона, которая диктовала эту политику, и император, с которым вы встречались, прибегать к убийству врага, который был побежден и был готов согласиться с почетной капитуляцией. Почетной капитуляцией, которая имела бы гораздо большую политическую ценность для империи, как здесь, в Корисанде, так и за рубежом, чем когда-либо могло быть его убийство — его мученическая смерть.
Едва слышный шепот, подобный резкому ветерку в море тростника, пронесся по тронному залу, когда более чем один из этих дворян и прелатов точно понял, на что она намекала. Однако никто не осмеливался открыто заявить о своем отказе, и она молча сидела, позволяя этой мысли проникнуть в сознание на целых десять секунд, прежде чем продолжила.
— Я полностью осознаю, что храмовая четверка отлучила от церкви и меня, и Кэйлеба и наложила запрет на всю империю Чарис, — сказала она затем. — Таким образом, в глазах сторонников Храма любые клятвы, которые вы можете принести нам или Церкви Чариса, не имеют силы. Очевидно, что мы не согласны с этим, и у нас нет другого выбора, кроме как задерживать тех, кто отказывается соблюдать условия своих клятв. Ни один правитель, даже в мирное время, не может согласиться на меньшее; ни один правитель, даже во время войны, не имеет права требовать чего-то большего.
— Я здесь, в Корисанде, в немалой степени из-за этого. Все вы знаете, что я имею в виду, когда говорю это. Сожалею, что меня привела сюда такая причина, и сожалею, что многие, чьим единственным преступлением была верность Корисанде, Дому Дейкин и духовенству, которых их учили уважать, оказались втянутыми в предательство и заговор горстки людей, которые увидели возможность взять власть в свои руки для своих собственных целей и своих собственных амбиций. У меня нет выбора — у Чариса нет выбора — кроме как вершить правосудие, но я буду стараться, как Чарис всегда старался, смягчить правосудие милосердием везде, где это возможно.
Она снова сделала паузу, тишина была такой напряженной, что она снова могла слышать шум прибоя, и инстинкты, выработанные за столько лет на троне, попытались определить настроение людей в тронном зале. По крайней мере, некоторые из них, казалось, искренне пытались воздержаться от суждений, — подумала она. — Другие, как бы усердно они ни пытались это скрыть, явно уже приняли решение и не собирались поддаваться чьим-либо словам... особенно ее. Она не могла сказать, сколько из них попало в какой лагерь, но ей казалось, что чаша весов слегка склонилась в пользу тех, кто уже посвятил себя враждебности.
— Мы ясно дали понять, что не готовы бесцеремонно лишать князя Дейвина его первородства и наследства, — сказала она наконец. — Очевидно, что когда несовершеннолетний князь находится в изгнании при иностранном дворе, вдали от своих земель, мы не можем просто передать в его руки то, что мы выиграли на поле битвы. Точно так же мы можем понять, почему князь Дейвин и те, кто искренне заботится о его интересах, не решаются вернуть его во власть тех, кто, по мнению многих, убил его отца и старшего брата. Независимо от того, сделали мы это или нет, простое благоразумие диктовало бы, чтобы он не возвращался в зону нашей досягаемости до тех пор, пока те, кто отвечает за охрану его жизни и благополучия, не будут полностью уверены, что это безопасно. Я не притворяюсь, что нам нравится эта ситуация, но также прекрасно понимаю, что здесь, в Корисанде, она тоже никому не нравится.
— Именно необходимость учитывать все эти факторы привела императора Кэйлеба к признанию регентского совета представителем князя Дейвина, а не короны Чариса. Очевидно, что регентский совет должен приспособиться к требованиям Чариса точно так же, как это должен был бы сделать князь Дейвин, если бы он был здесь и правил самостоятельно. Так, к сожалению, обстоят дела в мире, где споры между королевствами слишком часто разрешаются на поле битвы. Мы надеемся, что со временем, и желательно скорее раньше, чем позже, все эти проблемы будут решены без дальнейшего кровопролития здесь, в Корисанде, и мы искренне желаем найти в этом решении способ окончательно положить конец гневу и недоверию, враждебности, которая так долго существовала между Чарисом, Чисхолмом и Корисандой. В то же время у нас нет намерения экспроприировать земли князя Дейвина, будь он в качестве князя или герцога Мэнчира. Помимо отмены крепостного права, мы не намерены вмешиваться в традиционный закон Корисанды или традиционные права ее аристократии или ее общин. И помимо тех действий, которые необходимы для очищения Матери-Церкви от коррупции, которая заразила и отравила ее, от лжи, которая была высказана от ее имени, мы также не ссоримся с ней... и, конечно же, не с Богом.
— И это, милорды и леди, именно то, с чем я прибыла сюда, в Корисанду, чтобы продемонстрировать всем на всеобщее обозрение. Я не буду заключать никаких тайных сделок. Точно так же не будет никаких тайных арестов и казней, как их не было до сих пор. Мы не будем выпытывать признания у тех, кого подозреваем в преступлениях, и, если нам придется вынести смертный приговор, он будет приведен в исполнение быстро и чисто, без пыток, которыми наслаждается Жэспар Клинтан.
— В конце концов, вам — как всем детям Божьим — предстоит сделать выбор. Вы можете присоединиться к империи и Церкви Чариса против зла, угрожающего превратить Мать-Церковь и все, во что мы верим, во что-то мерзкое и темное. Вы можете встать на сторону Корисанды и законного князя Корисанды, и мы надеемся, что со временем князь Дейвин решит встать на нашу сторону. Вы можете отвергнуть империю и Церковь Чариса и сражаться с ними всей своей силой и всем своим сердцем, и это тоже выбор, который можете сделать только вы. Ни один чарисийский монарх никогда не будет пытаться диктовать вам ваш окончательный выбор, но мы сделаем все возможное, чтобы защитить и развивать то, во что мы верим, причины, за которые мы решили бороться и, если необходимо, умереть. Если наш выбор приведет нас к конфликту, то так тому и быть. Чарис не дрогнет, не уступит и не отступит. Как сказал мой муж: — "Здесь мы стоим; мы не можем поступить иначе", и мы будем стоять, хотя бы все силы самого Ада должны выступить против нас. И все же, станете ли вы нашими друзьями или врагами, я обещаю вам вот что.
Тишина была абсолютной, и она снова обвела слушающую толпу своим ровным карим взглядом.
— Мы можем сражаться с вами. Возможно, нам даже придется убить вас. Но мы никогда не будем пытать или запугивать вас, чтобы вы предали свои собственные убеждения. Мы никогда не осудим без доказательств. Мы никогда не будем игнорировать ваше право на суд и ваше право защищать себя перед Богом и законом, никогда капризно не приговаривать мужчин и женщин к смерти просто потому, что они не согласны с нами. И мы никогда не будем диктовать вашей совести, или убивать вас просто за то, что вы осмелились не согласиться с нами, или жестоко пытать вас до смерти просто для того, чтобы запугать других и заставить их исполнять нашу волю, и называть это волей Божьей.
Она посмотрела на эти молчаливые, внимающие лица, и ее голос звучал размеренно, каждое слово было выбито из холодного железа, когда она произнесла свою клятву в тишине.
— Как делает храмовая четверка, — сказала она им тем мягким, ужасным голосом, — и мы умрем, но не станем ими.
.V.
Императорский дворец, город Теллесберг, королевство Старый Чарис
— Я собираюсь задушить этого попугая, — непринужденно сказал Кэйлеб Армак. — И, если бы я не боялся, что это отравит меня, я бы попросил повара подать его на ужин.
Попугай, который только что украл фисташку из серебряной вазы на кованом железном столе, приземлился на ветку у дальней стороны террасы, переложил украденный орех из клюва в свою проворную правую ногу и хрипло прокричал ему. Явно не уважая императорских достоинств, он испражнился длинной серо-белой полосой по коре липы.
Кэйлеб заметил, что на террасе было довольно много подобных отложений, не украшавших ее. На самом деле их было достаточно, по крайней мере, для двух героических скульптур. Возможно, даже трех, если только это не были конные скульптуры.
— При всем уважении, ваше величество, — сказал князь Нарман, протягивая руку и зачерпывая пригоршню тех же фисташек, — сначала вам придется поймать его.
— Только если я настаиваю на том, чтобы задушить его, — парировал Кэйлеб. — Дробовик может выполнить эту работу достаточно быстро, хотя и немного более беспорядочно. Теперь, когда я думаю об этом, это может быть даже более приятно.
— Жанейт была бы не в восторге от вас, ваше величество, — указал граф Грей-Харбор со своего места рядом с Нарманом. Первый советник покачал головой. — Она превратила эту проклятую птицу в своего личного питомца. Вот почему он достаточно смел, чтобы напасть и украсть ваши орехи. Она уже несколько месяцев кормит его с рук, чтобы заставить его кататься у нее на плече, когда она приходит в сад, и он думает, что все это принадлежит ему. Она устроит три вида припадков, если вы повредите хоть одно перо на его отвратительной маленькой головке.
— Замечательно.
Кэйлеб закатил глаза, в то время как Нарман и Грей-Харбор усмехнулись. Шестнадцатый день рождения принцессы Жанейт должен был наступить через несколько пятидневок. Это означало, что ей было около четырнадцати с половиной земных лет, и она вступала в то, что ее покойный отец назвал бы "трудной стадией". (Он использовал довольно сильный термин, когда настала очередь его старшего сына, как вспоминал Кэйлеб.)
Принц Жан, ее младший брат, отстал от нее всего на два года, но его помолвка с дочерью Нармана Марией, казалось, притупила худшие из его подростковых страхов. Кэйлеб не был уверен, что это продлится долго, но сейчас, по крайней мере, уверенность в том, что он чуть более чем через три года женится на одной из самых прекрасных молодых женщин, которых он когда-либо встречал, казалось, придавала ему уверенность, которая не следовала из простого факта, что его брат был императором (и что он сам стоял третьим в очереди наследования). Несмотря на неизбежную политическую логику этого шага, у Кэйлеба были сомнения по поводу помолвки своего младшего брата с кем-то почти на восемь лет старше его, но пока все шло хорошо. Слава Богу, Мария пошла в мать — по крайней мере, физически, — а не в отца! И это не повредило тому, что Жан был гораздо более склонен к книгам, чем когда-либо был Кэйлеб. Генетический вклад Нармана с очевидностью сказывался в остроумии Марии и ее любви к печатной странице, и она почти три года незаметно руководила выбором книг Жана. Теперь он даже читал стихи, что делало его почти уникальным среди знакомых Кэйлебу четырнадцатилетних мальчиков.
