Ловец человеков

— И?

— И, — зло отозвался тот, — теперь я собственность Инквизиции. Меня тупо купили твои приятели. Вот так. Причем, как это вы умеете, гнусно ухмыляясь, предложили выбор — или назад, или меня выкупают. Посему расклад такой: я тебе благодарен, что не отдал графу, но — какие чувства может вызывать владелец у собственности? Это первое. Второе — я перед тобой виноват, и уверен, что ты об этом будешь помнить всю жизнь. Я тоже. Да, я без ложного смирения считаю, что, вытащив тебя из замка, я кое в чем свою вину... искупил. Но лишь кое в чем, и мы оба знаем, что, беря стакан, чтобы выпить воды, перо, чтобы написать что-то, книгу прочесть — глядя на свои руки, ты будешь вспоминать меня, и вряд ли добрыми словами.

— И что это значит?

Бруно мрачно кивнул через плечо на дверь:

— Твои дружки из Конгрегации умеют довести человека... Они приписали меня к тебе. То есть, когда ты оправишься и вернешься к работе, я буду при тебе в качестве... не знаю, кого. Это значит, что я буду каждый день думать о том, какую совершил ошибку, впутавшись в то, что затеял этот... любитель пива. Может, твой ректор решил, что это мое наказание.

И мое, наверное, подумал Курт невесело. Бруно был прав: этот удар в спину и все, что было после, он будет помнить вечно. По статусу полагалось простить... но это было выше его сил.

— Так что — не надо изображать из себя моего приятеля, не делай вид, что все забыл — такое не забывают. Не пытайся вести себя так, будто ты не думаешь об этом каждую секунду.

Он не ответил; Курт пытался понять, зачем наставник (а это была его идея, в этом можно было не сомневаться) поступил так, ведь он не мог не понимать, на какую ежедневную муку обрекает своего духовного сына...

Он так и не успел найти подходящего ответа — дверь распахнулась, на этот раз резко, без стука, свободно, и в келью лазарета широкими, уверенными шагами вошел человек из свиты комиссара. Отыскав Курта взглядом, он широко улыбнулся, направившись к нему, остановился рядом, глядя сверху вниз, и покачал головой:

— Ну, ты красавец...

— Франк... — забыв о Бруно, Курт приподнялся, усевшись, с чувством пожал руку бывшему сокурснику кончиками пальцев. — Какими судьбами? Неужто?..

— Ага, — усаживаясь на кровати напротив, кивнул тот. — На следователя у меня, как ты знаешь, мозгов не хватило, но зато я не в какой-то дыре оказался, как некоторые, а в Штутгарте при обер-инквизиторе.

— Кем служишь?

Франк отмахнулся.

— Так, на подхвате...

Взглянув на бывшего студента, угрюмо наблюдавшего за ними, бывший сокурсник вопросительно покосился на Курта, и он махнул рукой:

— Говори при нем, этот у меня на подхвате.

— Да? А чей конвоир там у двери стоит? Он же, вроде, под следствием.

— Уже нет. Его отдали мне.

— Тю! — с преувеличенным почтением воскликнул Франк. — Да ты у нас в больших людях ходишь!.. Ну, Курт, ну, сукин сын, ну, ты шороху навел! Это ж надо — приехал в тихую мирную деревеньку и за неделю поставил на уши всех, кого только можно! Баронский замок спалил!

— Замок спалил не я.

— De jure, — хмыкнул тот; Курт скривился:

— И de facto тоже. Лучше расскажи, что сейчас происходит в этой тихой мирной деревеньке.

Франк с готовностью кивнул, усаживаясь поудобнее.

— Для того и зашел. Ну, и на тебя, само собой, посмотреть — уж больно много слухов разбрелось.

— Каких?

— Да таких. Выбрался, говорят, из замка, весь прожаренный, как шницель, смотреть страшно, неделю в отрубе провалялся...

— Все верно. Неделю... Только не я выбрался, а вот он меня вытащил; и давай сейчас обо мне не будем, надоело.

— Как знаешь, скромник ты наш, — с готовностью согласился тот. — С чего начать?

— С начала. Почему вы приехали так скоро? Я вас ждал сутками позже, это самое малое.

— Так это все твой святой отец. Когда он расписал, с какими бешеными глазами ты бегал по деревне, да как его в дорогу выгнал, да когда твой запрос прочли... — он махнул рукой. — Гнали галопом. И все равно опоздали. И что забавно: мы прибыли одновременно с герцогскими людьми и соседским бароном.

Курт вздохнул.

— А ведь я его все это время подозревал...

— Слушай, ты его не видел; у него мозгов на такое не хватило бы. Зато упрямства и наглости в достатке... Что там было, жаль, ты не видел и не слышал — наш Хофен, этот хранитель безопасности и сосед твоего барона схлестнулись, что называется, не на жизнь, а на смерть: наш старик пытался доказать, что земля отходит Конгрегации как конфискат, барон гнул линию, что у него прав больше, грозил судами, потом договорился до того, что возьмет ее и никого спрашивать не будет. Наш старик тогда поинтересовался, не есть ли это угроза расправой служителю Конгрегации, и тот увял.

— И?

Франк вздохнул.

— Землю мы все-таки профукали. Теперь майорат под личным управлением герцога, чтоб ему...

— Я слышал, крестьяне разбежались?

Тот пожал плечами:

— Ну, разбежались — это громко сказано. Похоже, наш старикан прав, и они были под влиянием этого пивовара, а когда пришли в себя, когда поняли, что им теперь хвост накрутят... Четыре человека попытались из Таннендорфа зарыться.

— Догнали?

— А то! — усмехнулся Франк. — Ты бы видел, как они теперь каются... 'Бес попутал', говорят. Сперва думали запираться... Ну, наш старик Хофен на них насел как следует, упомянул, что и с ним, и с герцогским мордоворотом приехало по палачу, и каждый рвется поработать; все рассказали, что знали, вот только знали они немного. Кажется, этот...

— Каспар.

— Каспар, да... Этот Каспар и в самом деле обладает какими-то способностями, потому как никто не помнит, откуда явилась эта мысль — что замок надо брать, что следователь (ты, то бишь) не работает как положено. И, если припомнить, как наш старик спрашивать умеет — не врут, гады.

— Это верно, — подтвердил Курт тихо. — Его способности я на себе испытал. Сильно...

— Мне тут удалось прочесть протокол твоего допроса... — Франк понизил голос, покосившись на молчаливого Бруно. — Только об этом, сам понимаешь, никому — права я на это не имел... Так вот; занимательно. Можно брошюрку было б составить, чтобы непослушным детям на ночь читать. Жаль, все засекречено. Но это пока — пока начальство не разберется, что к чему.

Курт припомнил темную залу, фигуры трех людей за столом и передернулся.

— Я был уверен, что мне крышка, — сказал он тихо; Франк округлил глаза:

— Да ты что! Наш старик от тебя в таком восторге, что аж завидно. Я тут слышал, как он отцу Бенедикту тебя нахваливал...

— Нахваливал? — с неподдельным удивлением переспросил он. — Господи, за что?! Я ведь впрямь завалил дело, и...

— Вот-вот. И за скромность тоже. Ему весьма понравилось, как ты каялся на допросе, чуть слеза не прошибла... — он хихикнул, подмигнув; Курт покривился.

— А вот мне было не до смеха...

— Еще бы; понимаю. Этот герцогский прихлебатель все норовил тебя в петлю засунуть, но не с теми связался. Конгрегация, знаете ли, своих всяким солдафонам не сдает! — торжественно поднял палец Франк. — Его наш ректор, дай ему Бог здоровья, такими эпитетами обложил — слушать любо-дорого было. Ну, с нами столько лет пообщаться — и не таких словечек нахватаешься... И Хофен не отставал; так что убрался он отсюда, козла отпущения не найдя. Теперь для герцога, глядишь, сам этим козлом и станет, козел...

— А Каспар — он в розыск объявлен?

— А то! Разослали описание, все честь честью. Ничего, не уйдет. Рано или поздно возьмем; вышлем тебе тогда персональное приглашение на суд, порадуешься.

Он не ответил; он сомневался, что испытает радость при встрече с Каспаром — даже если на следующее свидание пивовар явится в цепях с ног до головы. Глядя на него, Курт будет вспоминать себя на полу замка, и он — он тоже никогда этого не забудет, и в ответ на его презрительную ухмылку сказать будет нечего...

— К слову, — продолжил бывший сокурсник нарочито беззаботно, — твое описание арбалета, которым он красовался, передали мастерам. Как я понял, то ли парням известна такая штукенция, то ли чертеж где-то видели... — Франк кивнул, изобразив всем лицом многозначительность. — Ну, а рисунок, который ты описал, весьма и весьма напоминает итальянские украшательства. То есть, вопрос: откуда у крестьянского бунтовщика этакая диковина? Не впрямь ли от итальянских оружейников, да еще и непростых? А если так... Выходит, и он не так прост.

— Это я уже понял, — через силу усмехнулся Курт и, не дав Франку продолжить, спросил: — Дозорного из замка фон Курценхальма арестовали?

Бывший сокурсник примолк на мгновение, однако резкой смене темы противиться не стал, кивнув в ответ:

— Вздернули ублюдка. И еще пятерых — тех, что твоего капитана после него доконали. Они ведь еще отпираться, сволочи, думали; ну, наш Хофен — он ведь долго не стал ждать, пока у них совесть проснется. Исполнитель-то в самом деле рвался делом заняться; полдня усилий — и все сознались, с подробностями. Словом, все, как всегда — наши сделали всю работу, раскрыли дело, нашли виновных, а светским осталось только веревку накинуть. Перепороли еще человек пятьдесят — так, за общее участие.

— Хорошо, — с непристойным удовлетворением шепнул Курт, помрачнев. — Никогда себе не прощу...

Бывший сокурсник посерьезнел, пожав плечами и вздохнув.

— Ну, с другой стороны, если б ты мерзавца тогда прирезал, теперь бы каялся, что отправил на тот свет ни в чем не повинного, как ты думал бы, человека; что хуже — не знать, убил ли ты кого-то заслуженно, или что не поднял на него руку, и этим спровоцировал смерть другого?

— Второе хуже. Теперь я такой ошибки не повторю; уж лучше я потом со своей грешной душой как-нибудь разберусь... — Курт отмахнулся, попытавшись вернуть себе спокойствие. — Как отец Андреас? С ним все в порядке?

Франк снова расплылся в улыбке:

— А чего ему сделается? Жив-здоров; как опомнился от всех этих волнений, занялся делом. Бегал за всеми нами всю неделю — выпрашивал денег на церковь. В конце концов, он так достал герцогского присланного, что тот пообещал дать — поклялся от имени герцога. Вот он обрадуется...

— Все правильно. Пусть поскорее начнет понимать, что за землю себе отвоевал.

— Тяжело ему будет, — злорадно усмехнулся приятель. — Крестьяне за эти годы избаловались, подчиняться отвыкли, а с другой стороны, после общения по душам с нашим стариком они теперь затурканы... Запуганные крестьяне, привыкшие к безвластью — что может быть хуже?

— Можно мне уйти? — подал вдруг голос Бруно, почти зло переведя взгляд с Франка на Курта; бывший сокурсник поднял брови:

— Что это с ним?

— Мы не любим Конгрегацию, — пояснил Курт с нарочито дружелюбной улыбкой. — Она изволила нас выкупить у нашего графа, и теперь в ее распоряжении бывший студент, он же крестьянин, привыкший к безвластью.

— И что? — пожал плечами Франк. — Дурак, быть выкупленным Конгрегацией — лучшее, что с тобой могло произойти после того, что ты наворотил. На месте этого парня я бы тебя прощать не стал...

— Он и не простил. Так я могу уйти?

— Свободен, — махнул рукой Курт; уже когда тот закрывал за собой дверь, Франк бросил вслед:

— Не заблудишься. Конвоир проводит, — он помолчал, слушая удаляющиеся по коридору шаги, и уже серьезно сказал: — Я б на твоем месте засудил гада по полной.

— За что ты оказался в академии? — перебил его Курт и, перехватив удивленный взгляд, повторил: — С десяток лет назад — за что тебя взяли?

— За грабежи, — пожал плечами тот; Курт кивнул:

— А меня — за несколько убийств. Не мне говорить о праведности. Если бы когда-то 'малолетнего гада засудили по полной', я бы сейчас рассуждал о добродетелях с каким-нибудь демоненком, сидя в кипящем котле.

Франк вздохнул, качнув головой с растерянной улыбкой:

— Вот потому, похоже, ты получил Знак следователя, а я — всего лишь 'состою при'. Я такой богатой совестью не обладаю...

В келье лазарета повисла неловкая тишина; Франк то ли ждал ответа, то ли намеревался сказать еще что-то и подбирал слова, а Курт молча и хмуро смотрел на забинтованные руки. Когда снимут повязки, и в самом деле каждый взгляд будет напоминать о многом...

Безмолвие прервала вновь открывшаяся дверь; Франк вскочил, привычно вытянувшись, и вошедший остановился на пороге.

— Я помешал? — спросил он с улыбкой; бывший сокурсник поспешно сделал шаг к двери:

— Да ну, вы что, отец Бенедикт, я уже уходить собрался... — он бросил взгляд на Курта и ободряюще кивнул: — Ерунда все это, в конце концов. Оправишься, встанешь, раны затянутся, шкура нарастет; ноги-руки-голова на месте, а остальное — мелочи. Бывай.

— Мне б твою жизнерадостность... — ответил Курт уже закрытой двери.

Наставник вздохнул, усаживаясь рядом, и покачал головой:

— Это не жизнерадостность, мальчик мой, это вольнодумство. Вольнодумство и легкомыслие.

— Да. И он сказал примерно то же; потому, по его мнению, он и не стал следователем...

— В самом деле? — покосившись на закрытую дверь, задумчиво переспросил наставник. — Стало быть, не зря воспитывали... Итак, я понимаю — тебе уже рассказали, что все подозрения с тебя сняты?

— Да. Спасибо вам, отец.

— Мне не за что. Ты невиновен, и имени следователя Конгрегации не опорочил; потому и оправдан.

Курт молча отвел взгляд, снова чувствуя, что краснеет, и тихо шепнул, ощущая на себе пристальный взгляд духовника:

— Не совсем так...

— О, Господи... — вздохнул тот, и по его улыбке Курт заподозрил, что наставник понял его неверно. — Рассказывай; я смотрю, тебя что-то гложет настолько, что не дает спокойно жить. Что ж такого ты еще сумел натворить за эту неделю?

Курт заговорил немедленно — рассказывал быстро, жадно; он и не думал, что так велико может оказаться желание поведать хоть бы и духовнику о том, о чем перед самим собой вспоминать было неловко и тягостно. Он говорил подробно, детально, не глядя на наставника, уставившись в складку одеяла на коленях, все тише и тише, и последние свои слова едва расслышал сам:

— Посему — вы не совсем правы, отец. Я не просто обесчестил себя самого, а... всех нас, теперь они будут думать, что следователя Конгрегации испугать можно. В эту минуту, возможно, он со смешками и глумлением рассказывает кому-нибудь за кружечкой своего пива о том, как... — Курт запнулся, подняв, наконец, глаза к наставнику и вздохнув. — Я, наверное, рассказал бы об этом и раньше, если б в том зале не сидел еще и этот... надзиратель безопасности...

— И верно сделал, что не рассказал, — хмуро откликнулся наставник. — Не хватало еще всяким солдафонам принимать участие в наших тайнах... — он умолк, вздохнув, и посмотрел на Курта так пристально, что он снова опустил взгляд, позабыв даже дышать. — Вижу, ты ждешь от меня приговора... Что я тебе могу на это сказать? И Петр отрекся от Христа — трижды; как я могу порицать тебя за минуту слабости? Или не тех слов ты от меня ждал? Вижу, нет. Чего ты хочешь, в таком случае? Отповеди? Наказания? Здесь я тебе не помощник; ведь ты сам понимаешь — пока ты сам себе этого не простишь, душа не успокоится. Я прав?