Один человек и один город

— О, что вы, сеньор! Любые вопросы, без проблем.

Интересно, она, так отвечая, вытягивается по стойке 'смирно'?

— Я назначу время позже, если вы не против.

— Как вам будет угодно.

— Собственно, я собирался показать мисс Кейтель типовой отчет... Вы можете предоставить нам что-нибудь в качестве образца, сеньорита?

Пауза. Впрочем, совсем крохотная.

— Сеньор сенатор, видите ли...

— Какие-то трудности?

— Дело в том, что эти отчеты, как и любая документация нашего отдела, подлежит определенному сроку хранения, после чего...

— О, кажется, я понял, что имеет в виду сеньорита. Архив сдан на утилизацию.

— Да, сеньор сенатор. Только вчера. Если бы я знала, что он понадобится...

— Ничего страшного. Я подожду, пока вы подготовите новые бумаги. Сожалею, что вам придется ускорить график.

— Я сделаю все, что смогу, сеньор сенатор.

— Сколько вам потребуется времени? За неделю справитесь?

— Да. Даже быстрее. Намного быстрее.

— О, не торопитесь сверх меры! Мне нужна качественная работа, как и всегда.

— Я поняла, сеньор.

— Сообщите, когда все будет готово. Жду. А теперь, мисс Кейтель, позвольте мне продолжить нашу небольшую экскурсию по...

Голоса начали удаляться. Мужской и женский. Вместе с неторопливыми шагами. Больше никаких звуков слышно не было, а значит, Глория оставалась стоять, как вкопанная, там, где ее настигла встреча с сенатором.

Я тоже не двигался. Некоторое время. Минуты полторы примерно. Потом покатил тележку прямо вперед, ко второй лифтовой шахте. В конце концов, не мог же Хозе одновременно находиться в двух противоположных крыльях здания?

— Мусорщик? Подожди!

Да, она все еще была там, за поворотом. И сорвалась с места, как ужаленная.

Цок-цок-цок. Шмыгнула в дверь ближайшего кабинета. Цок-цок-цок. Вылетела обратно, прижимая к груди несколько папок. Метнулась ко мне, не глядя швырнула свою ношу в разверстую и почти досыта наевшуюся пасть мусорного мешка, прянула обратно.

Все это мельтешение происходило на периферии моего зрения: поворачиваться, чтобы яснее разглядеть обстановку, а заодно давать повод себя узнать, я не стал. А как только Глория вернулась к кабинету, продолжил движение.

В обрывках подслушанного разговора и том, что случилось дальше, было много странного. Может быть, даже все подряд.

Сенатор в присутственном месте в неурочное время, да еще в компании неизвестной дамы? Подозрительно. Такие прогулки обычно совершаются, чтобы что-то скрыть. Неофициальные дела с мелкой служащей муниципалитета? Еще загадочнее. Какими достоинствами обладает сеньорита Толлман, если ее услуги востребованы высшим должностным лицом Санта-Озы? Отчеты, говорите? А на что тогда сенатору команда талантливых аналитиков, выписанных из разных уголков мира?

Конечно, есть вероятность, что все это — секретная операция. По крайней мере, держащаяся в тайне от значительного количества лиц. Но в чем она заключается? Неужели Джозеф ударился в заговоры? Вряд ли. Он может прятать нечто личное, это да. И если так, то участие мелкой сошки, которой легко пожертвовать, объяснимо. Глории. А вот спутница сенатора — птица явно другого полета.

Вспомнил, где мы с ней встречались. В полицейском управлении. Иностранка, ведущая себя, как хозяйка положения. Женщина, выбирающая духи с запоминающимся ароматом. Уже дважды я заставал ее в обществе сенатора, и это больше, чем совпадение. Откуда же она взялась? Мне мисс Кейтель не представляли, уверен. В сенаторском доме она не появлялась, в резиденции тоже. Такое впечатление, что и возникла-то она лишь совсем недавно...

Да, тут есть, над чем поразмыслить. В отличие от другого обстоятельства, очень настораживающего: вот там все ясно, как божий день. Глория оказалась врушкой.

Женщины любят недоговаривать, и это им зачастую прощается. Но несколько минут назад я стал свидетелем прямого, можно сказать, возмутительного обмана. А улики лежат в пределах досягаемости. На расстоянии руки. Краснеют корешками из мешка.

Нет, по дороге я их не открывал. И в лифте сохранял полнейшее безразличие. И во дворе. Начал читать, только когда забрался в кабину.

Они были совсем тоненькие, эти папки. Буквально по листку в каждой, похожему на анкету. Имя, место жительства, семейное положение, статьи доходов. Такие сведения могли запрашиваться налоговой службой, службой социальной поддержки, жилищной комиссией. Ничего необычного. Несколько ничем не выдающихся людей.

Серхио Гомес. Марта Гонсалес. Педро Перейра. Леон Валеньес. Эвита Алонсаго. Ана Веласко. Аврелия Погги. Родриго...

Стоп!

Ана Веласко?

Двадцать семь лет. Не замужем. Детей нет. Близких родственников нет. Получатель пособия на общих основаниях. За последний год сменила несколько временных мест работы.

Снимок не впечатляет: обычная женщина. На улице из толпы не выделится. Впрочем, и остальные в этом похожи на пропавшую. Толком нигде не работающие, не обремененные семьями, все живут в Низине, не отмечены посещением полиции даже по личной инициативе. Прямо-таки невидимки.

И стоило ради унылой ерунды лгать сенатору?

Должно быть, стоило.

Папки я кинул в кузов. В отсек для макулатуры. Пустые, конечно: анкеты сложил вместе и спрятал в карман комбинезона. Попутно старательно отметал мысль о том, что если меня прихватят с этими документами, окажусь соучастником. Весь вопрос, чего именно?

Хозе появился на горизонте как раз вовремя, чтобы не позволить мне задремать. Подошел вразвалочку, всем видом показывая: он тут главный, и равнодушно спросил:

— Бить будешь?

Может, и следовало бы. Если бы чужое легкомыслие не подарило занятную задачку моим мозгам.

— Я за тебя отработаю. Когда скажешь.

Отличная манера извиняться. С истинно аристократическим достоинством. Народный патриций, не больше, не меньше.

— И давно тебя от лифтов прёт?

Он поднялся в кабину, завел двигатель, деловито осмотрел приборы.

— Ладно, молчу.

— Мама меня с собой взяла. Когда пособие подтверждала. Я еще был совсем маленький.

— На пару дюймов меньше, чем сейчас?

— Просто маленький, — вяло огрызнулся Хозе. — Я до этого выше наших крыш ни разу не поднимался.

А крыши в Низине — максимум три человеческих роста. Да, для жителя одноэтажной равнины здание муниципалитета, вздымающееся над парком, может стать самой настоящей мечтой. И я хорошо это понимаю. Сам ведь тоже норовил все время забраться повыше. К самым небесам. Туда, где кажется, существует совсем иная жизнь. А еще хочется верить, что если задержишься там подольше, то сможешь ее частью. Навсегда.

— Ты в следующий раз предупреждай просто: я бы выспаться успел, пока ты катаешься. А то Долорес нам завтра выдумает очередное задание, а сил на него не...

— Завтра? — задумчиво сдвинул брови Хозе. — Нет, завтра ничего она сделать не сможет. Завтра выходной.

* * *

Что делает нормальный человек по выходным? Среднестатистический гражданин после рабочей недели, так сказать? Понятия не имею. Семья сенатора никогда не отдыхала в полном смысле этого слова: в любой момент могли случиться официальные встречи, прием высоких гостей, вояж на общественное мероприятие и прочая чушь, определяющая быт тех, кто находится при власти. Постоянное ожидание, вот что помнилось из прошлого. Поначалу томительное, потом напряженное и под конец — привычно-ленивое. Подозреваю, что мог от всего этого отказываться, если бы захотелось. И мама явно чувствовала бы себя счастливее в мое отсутствие. Так нет же, болтался хвостом то туда, то сюда. Считал необходимым. Думал, что будет польза. Получал знания и умения, да. Вот только отдыхать не научился.

Пауза между трудовыми буднями, наверное, должна быть эдаким водоразделом, резко меняющим течение жизни. И режим совсем другой. Скажем, сон не меньше, чем до рассвета. Или до полудня. Плюс расслабленность всего организма, а не дурацкая дрожь где-то глубоко внутри.

Я встал из постели, то есть, из кресла, когда понял, что глаза не хотят закрываться. Сварил кофе. Выдул на балконе две чашки подряд. Посчитал звезды. Погулял вокруг дома. Сходил за водой. Вымыл Хэнка. Постоял под душем сам. Снова отправился на кухню кофейничать.

— Ты чего по дому шатаешься? Рано еще, — сладко зевнула Лил, кутаясь в очередную дырявую шаль.

— Да так. Спать не хочу.

— А чего хочешь?

Она протиснулась между мной и столом, заспанная, но уже вполне готовая шагнуть на свою любимую дорожку.

— Ничего не хочу.

— Хорошо подумал?

Уточнение прозвучало странно. Слишком многозначительно.

— Хорошо-хорошо.

— Ура!

Взгляд знакомо-озорной, сон как рукой сняло... Ой, не к добру это.

— Раз у тебя на сегодня никаких своих желаний нет, будешь исполнять мои!

Можно было догадаться, куда она клонит. Вернее, склонится. И можно было этого избежать. Не догадался вовремя? Ну и ладно. Но все же нужно уточнить:

— Сегодня у меня выходной.

— Сегодня у всех выходной! Большой день. Лучший день в году.

Почему вдруг — лучший? Ничего особенного. Кроме, разве что, одного совершенно случайного и незначительного обстоятельства. Если не ошибаюсь в подсчетах.

— Постой, какое сегодня число?

— Четвертое.

Точно. День рождения. Моего. Но Лил этого знать не может. Неоткуда. И хорошо, что не знает, иначе... Уж ее 'подарок' известен мне заранее и наверняка.

— И что в нем замечательного?

— Ну ты прямо как не здесь родился! — фыркнула девчонка. Правда, тут же спохватилась: — А и верно, не местный же... Ладно, сейчас все расскажу.

Она пристроила пятую точку на край стола, оказываясь чуть выше и соответственно, чуть ближе к моему лицу.

— Ты святцы знаешь?

— Примерно. Наизусть не учил.

— Четвертого октября кого во всем мире почитают?

Ну, вряд ли во всем. Скорее, только в католическом. Но на заданный вопрос отвечу без запинки:

— Святого Франциска.

— Вот! А что он по жизни делал, знаешь?

Не 'по жизни', а при жизни. Глупил страшно. Примерно как и я.

— Он... э...

— Делился с бедными. Всем, что имеет.

Упрощенно говоря, да. На самом деле в судьбе человека, именем которого меня назвали, случалось и многое другое. Всякое разное. Но да, такой нелепый поступок, как снять с себя все до нитки и отдать первому встречному — запоминающийся подвиг для сознания простого смертного.

— А сегодня другие будут делиться!

И впрямь что-то смутно припоминается.

Служба в соборе будет тематическая, без вопросов. Страстная или проникновенная, по выбору падре. А дальше? Обычно устраивались посиделки кумушек, то в одном доме, то в другом. Больше всего меня устраивало, когда жребий падал на усадьбу Арриба: можно было улизнуть вместе с Хэнком подальше от женских бесед. На полном основании. Мы, конечно, и в других ситуациях старались избавиться от необходимости внимать чопорному щебетанию представительниц высшего света Санта-Озы... За что и получали сполна. Взыскания, если можно так выразиться.

— Чем делиться?

— Вещами, — мечтательно закатила глаза Лил. — Красивыми.

Она про благотворительную ярмарку, что ли, говорит? То есть, раздачу ненужного?

— И можно будет брать все-все, что захочешь...

Ага, картинка проясняется.

— А я тебе нужен в качестве одной верблюжьей силы?

Кажется, девчонка не совсем поняла, что именно я сказал, но уверенно заявила:

— Ты сильный!

— Еще скажешь, проповедь слушать придется?

— Не хочешь идти в собор?

А теперь почему-то обиделась. Надулась. Еще немного, и пустит слезу.

— Да мне все равно.

— Падре надо слушать. Он умный. Он знает, как все должно быть.

Ну да. По книжке. Старой, заковыристой, путанной и противоречивой. Впрочем, если выбирать оттуда нужные цитаты, получается вполне складная история. Не убий. Не прелюбодействуй. Не укради. Не...

Как должно быть, говоришь? Ну-ну. Мне вот помнится призыв из детства: почитай отца и мать своих. Только Библия обходит стороной некоторые моменты. Например, как можно чтить человека, торгующего своими детьми? Ведь он именно так и поступал. Отец.

О, формально и официально это, конечно, называлось иначе! Для красоты. Для собственного успокоения. Ради соблюдения приличий. Но имя — одно, суть — другое. А если к тому же еще и мозги вскипят от осознания великой миссии ради будущего всего человечества...

Как сейчас понимаю, ему об этом напели. Доброжелатели или враги, неважно. Главное, попали в цель. Не знаю, умным он был человеком, мой отец, или недалеким, но поддался соблазну очень легко. Возомнил себя полубогом или что-то вроде. Уверовал в свою исключительность и начал требовать того же ото всех окружающих. Первыми под раздачу попали, конечно, мы с мамой. Я в меньшей степени, как-никак, все же плоть от плоти. Элена-Луиза... М-да.

— Знает. Умный. И все его слушают. Куча народу же ходит, да? Значит, они тоже знают? Как и почему должно поступать?

Лил чуть подумала, но согласно кивнула.

А еще могут найти себе оправдания. Строф много, одна половина противоречит другой, так что вариантов уйма. Наверное, я бы тоже придумал, чем объяснить содеянное. Подвести базу из священных текстов. Только глупости все это.

Я делал то, что понимал правильным и нужным. И если в тот миг моей рукой водил Ты, Господи, то нам уж точно не нужны слова третьих лиц, записанные четвертыми, чтобы понять друг друга.

— Ты все равно не хочешь.

Кажется, она вздохнула. Огорченно.

— Это для тебя важно? Сходить на службу?

— Я всегда хожу.

Осеклась. Задумалась. Тряхнула волосами, словно избавляясь от назойливого насекомого, и добавила:

— Ходила.

На всех языках, даже на языке жестов, это означало одно-единственное: потенциальную готовность нарушить правила своей жизни ради...

Ну да, каприза другого человека.

Откуда в ней вдруг взялась податливость? Ведь во всем остальном упирается так, что не сдвинешь. Или это очередная уловка? Ловушка, расставленная на меня? Уступить тут, чтобы потом требовать соответствующей компенсации?

Правильно говорят, что дурной пример заразителен. И не нужно гадать, где и от кого Лил подцепила склонность манипулировать людьми. С одной стороны мамбо, с другой — святой отец. Оба имеют на девицу виды, оба стремятся к поставленной цели, не брезгуя использовать чужие души. А у меня...

Ни видов, ни целей. Зато тошнит от того, чему был вольным и невольным свидетелем. Хотите прибрать Лил к рукам? Без моей помощи, пожалуйста. И да, если еще не поняли, смекайте побыстрее: я буду фильтровать ваши поползновения. Все и всякий раз, когда смогу это делать.

— Надеюсь, в собор ты накинешь на себя что-то менее рваное?

* * *

Пожалуй, день Святого Франциска — самый странный день года в Санта-Озе. Двадцать четыре часа, переворачивающие мир с ног на голову. Конечно, потом все вернется на круги своя, но целые сутки напролет знать прячется в тени, а нищета нежится в лучах яркого солнца. Фигурально выражаясь.

Распознать все равно легко и тех, и других: различия как были, так и остались, только перекочевали из лагеря в лагерь. Обитатели Вилла Альта достали из закромов нарочито скромную одежду, жители Низины натянули все самое шикарное, чем обзавелись на предыдущих 'днях дарения'. И лишь застрявшие посередине люди из Вилла Лимбо никогда не знали, что делать, чтобы хотя на одной из сторон их приняли за своих.