Ведьмак из старой Москвы: Полная Версия.

— Говори.

— Он не отказался от встречи со мной.

— Хорошо... Убей его Алан...убей!!!

— Он уже мертв.

* * *

Двойник и Радион позвонили мне через два часа, раньше Алан не успевал подготовить обмен. Чего мне стоило вытащить Аленку из школы, довести до безопасного для меня места, объяснить, что ее, по сути, берут в заложники. Договориться с озлобленной игрушкой, моим творением — плюшевым медведем Защитником, имеющим ограниченную, но такую реальную власть смешать мои планы. Чего мне стоило, наконец, проконтролировать обмен, что бы у Алана не осталось искушения нарушить договоренность, этого сумасшедшего маньяка сдерживали всего две вещи: страх перед демоном и мое обещание нанести ему визит. И я не знал, какие цепи сильнее: страх или ненависть.

Я держал в руках трубку и боялся спросить о состоянии Лисы. Выжить после встречи с Аланом уже чудо, а сохранить рассудок — фантастика. Словно угадав мои мысли, Радион решил утешить друга.

— Геральт, Лиса у нас, состояние нормальное, до свадьбы заживет.

— Спасибо друзья вы мне очень помогли, если бы не ты с Двойником...

— Мы сделали то, что должны, не благодари нас за право свободно дышать. ФФтых фФуФлахиз уын уыцы чи ФфсФддон!

— фмФ уадз ФмФ гадза йФхФдФг!

Я подумал, что разговор окончен и уже было, хотел отключиться, но Радион остановил меня.

— Хочешь с ней поговорить?

Вопрос застал врасплох. Я как последний трус страшился любого общения с ней, прекрасно осознавая, что ответственность за происшедшее с Лисой лежит на мне, и от этого воздвиг мысленную стену отчуждения. Воистину мы любим людей за то добро, что им несем и ненавидим за то зло, что причинили своими поступками. Это открытие о себе неприятно поразило меня, и все же я не мог сейчас общаться с "бывшей" возлюбленной.

— А она хочет... — Радион передал, не дождавшись ответа трубку.

— Геральт? — ее обычно звонкий голос был увядшим, засохшим цветком, который слишком долго не поливали.

— Да...

— Убей его.

— Обязательно, — ответил я в тишину.

* * *

Как же хорошо, что чертова нога нещадно ноет, это отвлекает, мозг должен быть занят, иначе силы покинут меня, и я выйду на бой с маньяком перегоревшим.

Где-то внутри я знаю — та Лиса уже мертва, Алан уничтожил ее, оставив мне другого человека с внешностью и голосом мертвой любви, но разум не может принять очевидного. Я глупо надеюсь, что она устояла, так же, как не могу принять известие о смерти Лютнева.

Горе, как оказалось, не обрушивается сразу неподъемной глыбой, наш мозг устроен таким образом, что может частично отключать нервные центры, оберегая хозяина от потрясения, которое не возможно пережить, я и не собираюсь. Во рту соленая шпага, которая при каждом вздохе колит меня, не давая дышать полной грудью. Я молчу, но знаю, что голос тоже изменился — в нем не осталось ничего человеческого.

Ехать надо было в Подмосковье. Кошкодер назначил встречу в два часа ночи, добираться придется до Кубинки, последней электричкой...

Я занял место в пустом вагоне и закрыл глаза. Сознание мгновенно отключилось.

Кто-то начал меня настойчиво тормошить. Рядом сел пожилой мужчина лет шестидесяти, довольно опрятно одетый в легкий синий свитер и теплые не по погоде штаны. Он неуловимо смахивал на пингвина, даже неестественно красные щеки, придавали ему некоторое обаяние.

— Меня Василий Афанасьевич зовут, — сказал пришелец и грустно вздохнул.

Я огляделся, в мирно движущимся вагоне мы были одни.

— Обидели... — произнес Василий и надолго замолчал, и было не понятно, спрашивает он меня или рассказывает о себе, но его следующая фраза все прояснила.

— У меня сын два года назад женился, а недавно невестка родила мне внука, ну не мне, вернее мне... — смутился новоявленный дедушка, — ну короче мальчика, значит, родила, ну ты понял?

Я кивнул. Ночной попутчик своим присутствием действовал успокаивающее.

— Роды были тяжелые, а теперь мать невестки катит на моего сына корзинки, дескать, он ее плохо... ну того, шурум-бурум. А теперь скажи мне мил человек, вот сколько раз в день ты по большому ходишь?

Я не нашелся, что ответить. Горе, обрушившееся на меня, бесконечный день полный преследований, где меня гнали, как дичь и только ленивый не кричал "ату его, ату!", предстоящий бой с кошкодером, исключили из моего восприятия весь мир, сузив его, до размеров Я. И теперь абсурдный вопрос настолько не вязался с моими героическими мыслями, моими вселенскими проблемами, что мне стало смешно, до истерики.

— Один раз, ну два. А теперь посчитай общее количество похождений за всю жизнь. И что? Задница растянулась? Нет! Какой была такой осталась. Ведь логично?

Он дождался моего очередного нервного кивка.

— Так и с "мохнаткой"! Поэтому сколько бы ты гадских гадов не завалил, все равно проблема останется. И она не в тебе, банкире или Алане. Также как не во мне, сыне или невестке, дело в теще! Ее змеюку аспидную давить нужно.

— Ну и аллегории у вас, — протянул я, в полном недоумении рассматривая странного попутчика.

— Еще скажи абстракции, — фыркнул дедок. — Как еще вашему поколению объяснить? Вы же только через соитие все воспринимаете. Ладно, пора тебе уже, — Василий Афанасьевич нагнулся к моему уху и произнес одно слово... — бомж.

Проснулся я как раз на нужной станции и еле успел выскочить через грязные двери, электричка сразу ржаво дернулась, оставив меня на перроне одного. Следуя инструкциям маньяка, я прошел где-то километра три назад, свернул на еле приметную дорожку и спустя минут двадцать оказался полностью окружен лесом. Дорожка стала совсем тонкой, и только свежие следы, которые для моего зрения светились в темноте яркими красными подошвами, показывали, что иду верно.

Ожидание действовало на меня угнетающее, после странного сна в электричке из меня ушла ярость и боль, теперь снова накатывало, но не желанием уничтожить Алана — я хотел просто лечь в постель и заснуть. Наверно маньяк на это и рассчитывал, что пока я буду брести до назначенного места, вся уверенность, вся ярость источится и останется только унылое гнетущее чувство потери и безысходности.

Когда я, наконец, вышел на открытую поляну, окруженную со всех сторон деревьями, мне уже была на все наплевать. И даже со страхом и отвращением я понял, что злюсь на журналиста и Лису, за то, что они стали жертвами Алана. Меня передернуло. Никогда не подумал, что я такой трус!

Однако все меняется, когда я вижу Алана. Ярость внезапно заполнят меня полностью, кажется, что воздух начинает искриться. Без разговоров я прыгаю к нему и уклоняюсь от неуклюжего выпада огромного меча.

Я сжимаю ему нос, ломая хрящи, его рот раскрывается в вопле боли, давая мне возможность добраться до языка. Моя правая рука вбивает пальцы в провал рта и дергает за язык, когда он показывается на несколько сантиметров, резко бью снизу по челюсти. Зубы сжимаются, отсекая нежную плоть, с истошным визгом брызжет кровь, кусок языка падает в грязь. Раздавливаю его ботинком, но это уже лишнее, захлебываясь кровью он умирает.

Или так.

Он стоит огромный и могучий уверенный в своих силах, в его руках двуручный меч, но он не успевает им воспользоваться.

Я бью его знаком, тело даже не успевают приземлиться, а мой клинок делает из него свинью. Одним движением лишаю его рук, на излете ног, кастрирую, когда его изуродованное тело падает наземь, коротким росчерком перерезаю веки. У него остается язык, что бы визжать, но я не позволяю ему этой милости, сдавливаю горло ледяными пальцами. Кровь хлещет из обрубков, но он еще жив, что бы услышать мои слова.

— Я отрежу тебе язык и остановлю кровь, потом отвезу в частную клинику и оплачу лечение, ты будешь жить, слепым калекой, каждую секунду проклиная миг, когда решил связаться с ведьмаком. Ты сука в своем педерастическом мозгу, способном только трахать кошек, не можешь даже вообразить, что тебя ждет.

Я снимаю знаки, кровь мгновенно перестает течь, а тело дергаться, он уже не чувствует боли. Я довершаю начатое — язык покидает своего хозяина, мне приходится перевернуть обрубок человека на живот, что бы он, не захлебнулся и не лишил меня мести, последнего, что у меня осталось.

Мечты самца проносятся перед моим воспаленным мозгом. Единственное, в чем я пока оказываюсь прав — у Алана в руке эспадон, вторая рука держит отрезанные головы. Он втыкает меч в землю и кричит:

— Это мой тебе первый подарочек.

Голова взлетает над Аланом, и он отфутболивает мне ее прямо в лицо. Избитое лицо Эдика врезается прямо мне в нос, задев предусмотрительно одетые, черные очки (мне не хотелось, что бы кошкодер читал страх в моих глазах), две тонкие струйки срываются и пачкают белоснежную майку.

— Ты не обращай, внимание на его рот, — говорит монстр. — Я с ним немного позабавился после смерти.

Он еще что-то ревет. Я не могу его слушать, кажется, я сошел с ума, потому что меня ничего уже не может тронуть, внутри сидит такая боль, что ее просто нельзя почувствовать — от нее можно только умереть или утратить человеческое достоинство, даже не так лишиться души.

— Эй, сомнамбула? Ты еще жив, погоди, не подыхай, у меня для тебя еще один подарок.

Вторая голова летит рыжей молнией — Лиса? Как такое может быть!!!??? Меня больше ничего не может тронуть? Сразу все тело становиться слабым, я еле стою на ногах, в этом момент я беззащитнее младенца, потому что не могу даже кричать. У меня сразу открываются все раны, начинает болеть голова, давить сердце, запястье левой руки отнимается, больное колено отказывает — ноги не держат.

Мощный спазм сотрясает тело и меня тошнит желчью пополам с кровью. Колени все же подгибаются, и я упал рядом с тем, что исторг и с головами самых близких мне людей. Проходит несколько секунд, и я понимаю, что Алан посмеялся надо мной, Лиса в безопасности, вторая голова принадлежит какой-то несчастной жертве нашего противостояния.

Я закрываю глаза, подкожные драконы отказываются помогать создавать знаки, у меня нет времени разобраться в причине их блажи, стоящей мне жизни. Моя рука тянется к ремню, достаю шприц с эликсиром, игла пронзает колено, и я не сдерживаю животный вой, раздробленные мениски взрываются осколками, сустав ходит, как студень, вспучивается, раздувшись, точно футбольный мяч. Второй шприц в вену на шее, третий вкалываю в сердце.

И я встаю, горячая волна смывает боль, вычищая из мыслей само это понятие, пять суток блокады и пол часа жизни, я даже не пойму, что умер.

Алан не нападет. Он спокойно ждет, поглаживая себя между ног.

— Ты закончил? — спрашивает он, выдергивая из земли меч, тот молнией пляшет в его могучих руках.

Двадцать пуль за одну секунду вылетает из моих Mateba-револьверов, каждая из них направлена точно в цель. Но Алан просто размазался, в воздухе отразив несколько зарядов клинком.

— Мелко, — говорит он, грозя мне пальцем. — Что паскуда, напрудил в штаны? Я вырву твое сердце через жопу и кину собакам, — огромные мышцы Алана грозно вздуваются, весь его вид выражает готовность претворить слова в жизнь. И это чудовище мне предстоит упокоить, и я дам ему покой!

Я иду на него, продолжая стрелять, на лице кошкодера легкая досада, но он должен двигаться, отвлекаясь на выстрелы.

— Твоя педерастическая натура явно перевешивает микроскопический мозг под медной тыквой, — заставляю себя говорить, скидывая пистолеты. Надеюсь, ты напоследок лишил какого-нибудь лишайного котенка девственности или опять не стояло?

Я стою перед ним без оружия и чувствую, как неуверенность легким дымом появляется в его глазах.

С влажным звуком, похожим на чавканье я снимаю меч со спины, клинок в крови, будто действительно отведал плоти хозяина.

И еле успел, увернуться, мощные удары эспадона, посыпались стальным градом, не давая даже шанса атаковать, несмотря на выпитые эликсиры, несмотря на школу ведьмачества Алан был, чуть ли не быстрее меня и его удары были настолько чудовищно сильны, что парировать было бы самоубийством. Если бы в его руках был обычный клинок, я бы не задумываясь, подставил свой меч под его верхнюю атаку, но он владел клинком не уступающим моему. К сожалению, больной мозг Алана не мешал ему быть великолепным бойцом, способным одним ударом отправить меня в миры, творимые подсознанием. Я с трудом сдерживаю чудовищный натиск монстра, экономя силы. Алан атакуют разнообразно, как и должен истинный мастер, не давая мне шанса ответить, причем курвиный сын нанося удары успевает довольно изобретательно оскорблять меня, я даже наверно зря поторопился обвинять его в отсутствии фантазии. Весь этот поток несправедливой брани, имел конкретную цель вывести меня из равновесия, заставив разозлиться и тем самым, подставиться под его удар. Глупо, мое равновесие и так умерло, когда голова Эдика, ударила меня по носу.

Его план начал удаваться самым стремительным образом, я начинаю злиться. Кроме того, я начинаю уставать, внешне презрительно улыбаюсь, понимая, что долго такой темп даже мне не вытерпеть. Алан же, кажется не только, не устает, но даже взвинчивает темп, что было совсем невероятно для человека, не прошедшего школу ведьмачества. Его дыхание ни на секунду не прерывается, словно, мне противостоит не извращенец убийца, пережравший анаболиков, а мастер меча, не уступающий моему учителю кен-дзютсу. Максимально убыстряю движения, выходя за пределы человеческих возможностей, если смотреть на нас со стороны, можно увидеть только размытые фигуры, пропадающие и исчезающие, как Пахуньчки. Последняя мысль застревает у меня в голове — Пахуньчик!

Подныриваю под его боковой удар, и впервые за этот бой, атакую, бью собаку насквозь в солнечное сплетение. Любой на месте Алана, даже наверно древний мастер буси-до не имел бы ни одного шанса. Прием, который я исполняю, можно предугадать, но парировать в момент исполнения невозможно. Убийца сумел. Все, что мне удалось это кончиком клинка пустить ему немного крови из несерьезной царапины, его же меч на обратном движении чуть было не срезает мне скальп. Алан смотрит на маленькое пятнышко крови на своем теле и внезапно улыбается.

— Как же здорово, что ты оказался лучше, чем все хлюпики, которых я прирезал. Я отрежу твою голову и буду трахать ее, глядя в мертвые глаза.

Алан хватает себя левой рукой за промежность, и я без удивлением вижу, что он быстро двигает рукой, удовлетворяя свою похоть. Меня деморализует его нечеловеческая способность уходить от моих самых лучших ударов, а сексуальная тяга к моей личности вызывает очередной приступ тошноты. Еле сдерживаясь, я вынуждаю себя рассмеяться, хотя до смеха было далеко:

— А ведь ты боишься...Первый раз в жизни... Ты даже не представляешь раб, что с тобой будет. Вся твоя сила, неистовость всего лишь рвение слуги, что бы услужить хозяину. Ты смерд, маленький запуганный, непонимающий, что творишь. Тебе приходилось иметь дело только с теми, кто слабее тебя, запуганными людьми и всегда с позиции силы, имея за спиной подельников, покровителей или сжимая в руке автомат.