После серии проверок и отчетов им, наконец, разрешили отсоединиться от более крупного корабля. Они оттолкнулись на безопасное расстояние, а затем выполнили спуск с орбиты. Спускаемый аппарат опускался на контролируемой мощности, преодолевая призрачное сопротивление атмосферы. Они никогда не были полностью невесомыми, и по мере того, как они приближались к Орисону, сила его притяжения становилась все более очевидной, пока не достигла максимума примерно в половину g.
Они облетели лагерь сначала на высоте десяти километров, затем последовательно снижаясь, в то время как Васин выбирала подходящее место для посадки — оно находилось рядом с одной из ухабистых троп, которые вели к более отдаленным объектам. Местность была неровной, с откосами и плоскогорьями с каменистыми склонами. На некоторых нижних выступах Гома заметила куполообразные нагромождения камней, расположенные слишком регулярно, чтобы быть случайными.
— Я хотел поговорить с вами до этого, — сказал Маслин Караян, садясь достаточно близко, чтобы она не могла игнорировать его.
— Вы хотели?
— Да, но время никогда не было подходящим. Я хотел сказать, что искренне сожалею о том, что случилось с Мпоси. — Похожего на быка мужчину с бочкообразной грудью при подготовке к спячке заставили подстричь бороду. У всех них также были коротко подстрижены или полностью сбриты волосы на голове, чтобы с минимальными трудностями можно было провести необходимое транскраниальное сканирование. В случае Караяна перемена была самой разительной, смягчив черты его лица и заставив его выглядеть одновременно моложе и менее суровым патрицием.
Гома восприняла это как ловушку, а не как благословение.
— И я сожалею, что экстремистам вообще разрешили участвовать в этой экспедиции.
— Значит, по-вашему, — сказал Караян, — любой, кто не разделяет в точности вашу философию, является экстремистом?
— Если вы хотите так это сформулировать.
Караян задумался. Она думала, что заставила его замолчать, но через мгновение он сказал: — Мпоси не согласился бы с вами.
— Вы думаете, что настолько хорошо его знали?
— Достаточно хорошо. Наши пути пересекались на протяжении многих лет, и я всегда находил в нем готовность отбросить разногласия, заглянуть за пределы идеологии.
— Идеология — это все, что есть.
— Правда? Я бы подумал, что есть много других человеческих качеств, заслуживающих внимания. Справедливость. Щедрость. Чувство юмора. Готовность видеть лучшее в людях, даже в тех, с кем мы автоматически не соглашаемся. — Он выглянул в окно на однообразную и засушливую местность, над которой они сейчас кружили. — Хотите, я расскажу вам историю?
— Если вы должны.
Жужжание возвестило о выпуске шасси. Оно со скрежетом встало на место и защелкнулось с серией металлических глухих ударов.
— Однажды я был серьезно болен — плохая реакция на один из местных организмов на Крусибле. Мы с Мпоси были политическими противниками, но он все равно находил время, чтобы организовать помощь моей жене и детям, и навещал меня, когда я был достаточно здоров для посетителей. Он очень много сделал для меня и моих близких, хотя всегда преуменьшал это — говорил, что это была небольшая услуга, не более того. Я никогда не забывал этот жест и всегда заботился о том, чтобы Мпоси знал об этом.
— Вы дрались, как коты.
— Мы отстаивали свои позиции, когда многое было поставлено на карту, но ничто не мешало нашему основному уважению друг к другу как к человеческим существам. И я очень сожалею, что мы утратили стабилизирующее влияние Мпоси. Он был союзником для всех нас.
Она могла бы оставить все как есть, но что-то в его поведении подорвало ее инстинктивную неприязнь к нему. Она вспомнила разговор с Мпоси, когда он упомянул о "маленьком одолжении". Это соответствовало рассказу Караяна о такой же доброте.
— Вы действительно не были знакомы с Питером Грейвом до экспедиции?
— Жаль, что я не знал его лучше. К сожалению, незадолго до отбытия корабля между нами было очень мало контактов. Возможно, если бы у нас было больше времени...
Рискуя вложить слова в его уста, она спросила: — Вы бы поняли, кем он был, на что был способен?
— Мне хочется так думать, но на практике я не уверен, что настолько хорошо разбираюсь в людях. За время, пока он был с нами, я, конечно, почувствовал, что он был аутсайдером, или, скорее, изгоем. Назовите его экстремистом, если хотите.
— Тогда почему вы с ним мирились?
— Наше движение охватывает широкий спектр точек зрения. Вряд ли я мог бы критиковать Питера Грейва за то, что он верит в определенные вещи сильнее, чем некоторые из нас.
Теперь он говорил тихим голосом, едва слышным из-за глухого рева двигателей посадочного модуля и системы жизнеобеспечения. И снова Гома вспомнила, как Мпоси говорил ей, что Караян был вынужден демонстрировать бурный образ самого себя, чтобы объединить разрозненные группы сторонников "Второго шанса". Здесь, сейчас, возможно, он почувствовал себя способным выразить более умеренные чувства.
— Конечно, мы всегда соглашались в главном, — сказал он, как будто это утверждение было необходимым.
— Конечно, — сказала Гома. Но сейчас они играли в игру, и каждый понимал, что на самом деле имел в виду другой.
— Радуйтесь, что Питер Грейв там, где он есть, — сказал Караян. — Возможно, среди нас и было одно испорченное яблоко, но не думаю, что будет второе.
Она кивнула, отчаянно желая верить, что все так просто. Грейв заговорщик, Грейв убийца и просто Грейв сейчас в безопасности в заморозке до конца экспедиции.
Теперь они находились на последнем вертикальном спуске, ревущие двигатели посадочного модуля начали поднимать пыль и мелкие обломки поверхности, отбрасывая их прочь вздымающимися концентрическими волнами. Они были недалеко от лагеря — Гома легко могла разглядеть серебристый гребень ближайшего купола. Васин называла высоту: сто метров, пятьдесят, затем снижение с шагом в десять. Пыль лососевого цвета поднялась и скрыла вид. Наконец Гома почувствовала мягкое сжатие шасси при приземлении и услышала, как остановились двигатели. Посадочный модуль слегка покачнулся, затем затих.
— Двигатели выключены. Шаттл стабилен и готов к возвращению на орбиту, — не без гордости заявила Васин.
Подготовка к высадке не заняла много времени. Все шестеро вышли через большой шлюз посадочного модуля, а затем по одному спустились по трапу, который раскрылся при приземлении. Они были одеты в легкие скафандры, изначально серебристо-белые, но которые выбрали свою собственную визуально различимую цветовую кодировку, как только группа собралась под спускаемым аппаратом. Гома прошла достаточную подготовку, чтобы не чувствовать себя стесненной костюмом.
— С тобой все в порядке? — спросила она Ру, обеспокоенная тем, что его дыхание звучит затрудненно.
— Перестань волноваться, — сказал Ру твердым, но дружелюбным тоном.
Они отошли от посадочного модуля и вышли на тропу, ведущую дальше к лагерю. Они приземлились в районе низких, пологих холмов, уходящих вдаль под лиловым небом, которое в зените темнело до пурпурно-черного. Было несколько облаков, поднимавшихся с большой высоты струйками пара, и достаточно легкого ветерка, чтобы поднять пыль у них под ногами, но воздух был в тысячу раз разреженнее атмосферы на борту их корабля. Они могли видеть звезды и другие миры в этой Солнечной системе. Тропа была расчищена от мусора, но окружающая местность была усеяна коварной осыпью из мелких камней и гальки. Все цвета этой планеты были лиловыми, палевыми и оттенками бледно-ржавого. Это было безжалостно и угнетающе, нигде не было видно ни намека на живой организм.
Теперь, когда они спустились, лагерь казался еще дальше. Вокруг него, уменьшаясь с расстоянием, виднелась свалка вышедших из строя или заброшенных технологий. Там были антенны передатчиков, провисшие в тех местах, где оборвались их направляющие. Там были тарелки для радиоприемников, воткнутые в грязь и теперь наполовину заполненные пылью. Там были коробки с электроникой, выпотрошенные и выставленные на всеобщее обозрение. Там, где от столба к столбу все еще были протянуты электрические кабели или кабели передачи данных, они были увешаны рваными, трепещущими кусками металлической фольги, похожими на овсянку. Барабан, прикрепленный к оси наподобие колеса, казалось, лениво вращался по собственной воле.
Ближе к лагерю атмосфера ветхости ослабевала. Над небольшим скоплением куполов возвышалась башня-скелет, увенчанная набором передатчиков и приемников различного назначения. Хотя ее явно ремонтировали и подлатывали на протяжении многих лет, она все еще выглядела исправной, с различными управляемыми тарелками и антеннами, а также трубками того, что, как предположила Гома, было оптическими телескопами или дальномерными устройствами.
От космического корабля, даже корабля малой дальности, даже чего-то, что могло бы двигаться по грунту, не было видно и следа.
Они остановились как один, заметив движение. С одной стороны лагеря возвышался невысокий утес, возможно, высотой в три или четыре этажа. Скала была почти отвесной, но, тем не менее, примерно на полпути вверх по ней с паучьим упорством карабкалась фигура, поставив ноги на самый узкий из уступов, одной рукой ухватившись за скалистый выступ, в другой держа режущий инструмент. По всей поверхности, с обеих сторон от того места, где работала фигура, был плотный узор из угловатых надписей. Режущий инструмент имел яркий, как солнце, наконечник, ослепительно мерцающий. Там, где он соприкасался с утесом, кусочки скалы отлетали в сторону, образуя постоянно вьющуюся ленту серой пыли.
— Это она, — сказала Гома.
В почти безвоздушном пространстве Орисона они не издавали ни звука, но фигура, тем не менее, выключила режущий инструмент и сунула его обратно в сумку на поясе. С обезоруживающей скоростью — и столь же обезоруживающим отсутствием заботы о собственной безопасности — фигура, казалось, спускалась со скалы серией опасных прыжков назад.
Достигнув земли, фигура снова посмотрела на утес, словно проверяя дневную работу, затем повернулась, чтобы обратиться к подошедшей группе. Фигура была маленькой и хрупкой ростом, одетой в более старую и неуклюжую модель скафандра, чем те, что носили высадившиеся.
Фигура подняла руку. Мгновение ничего не было сказано, фигура и десантный отряд молча смотрели друг на друга, ничто не двигалось, кроме пыли, развевающихся флагов и лениво вращающегося колеса.
— Юнис Экинья? — спросила Васин.
По их каналу связи прогудел голос. Это была женщина, говорившая на суахили со странно старомодной, суетливой дикцией.
— Нет, Лайка, космическая собака. Кого еще вы ожидали увидеть?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Для начала существовал только факт нападения и их собственное немедленное выживание. Если бы Хранитель был цел и его наступательные возможности полностью функционировали, не было бы ни предупреждения, ни мыслимой защиты — просто мгновение, в течение которого существовал Кану, за которым последовала бесконечная череда мгновений, в течение которых его не было.
Но он дышал и думал, и обшивка корабля — по крайней мере, если судить по герметичности контрольной палубы — не могла быть разрушена слишком сильно.
Но он услышал вой сирен, увидел красную пульсацию индикаторов тревоги, почувствовал в животе начало неконтролируемого падения, когда "Ледокол" потерял контроль над своей ориентацией. Он посмотрел на Ниссу, увидел понимание на ее лице — ни одному из них не нужно было говорить очевидное.
— Ты можешь что-нибудь сделать? — спросила она.
Руки Кану лежали на консоли, пытаясь заставить корабль исправить собственное падение, но системы не реагировали. — Ничего хорошего. Блокировка управления во всех системах рулевого управления — оно не позволяет себе задействовать компенсационную тягу. Свифт — если ты думаешь, что справишься лучше меня, то сейчас у тебя есть шанс.
Он почувствовал, как Свифт взял управление в свои руки. Они начали двигаться по пульту с удвоенной скоростью и уверенностью — в этом разница между новичком и концертирующим пианистом.
— Кому-то из вас лучше найти способ сделать это, — сказала Нисса. — Мы не хотим возвращаться в Хранителя.
— Мы пытаемся, — сказал Кану. — Трудно понять, насколько серьезны повреждения — по всей этой стороне датчики полностью выгорели.
— Что на нас обрушилось?
— Ничего физического — ни ракеты, ни чего-либо подобного. Должно быть, это был энергетический импульс, какой-то вид электромагнитного разряда. Я даже не уверен, что это можно было считать нападением — скорее игривым укусом.
— Мне это показалось не очень игривым, — сказала Нисса.
— Должно быть, так оно и было. Мы все еще здесь.
Свифт увеличил частоту обновления изображения на консоли. Индикаторы состояния мигали с гипнотической скоростью, слишком быстро, чтобы его сознание могло их воспринять.
— Что он делает?
— Хотел бы я знать. Поговори со мной, Свифт.
— Это довольно серьезно, — ответил Свифт. — Мы отдаляемся все дальше от Хранителя, что обнадеживает, и дальнейших атак не было, но в равной степени свидетельства указывают на серьезные нарушения в управлении и способности двигаться. Я пытаюсь убедить корабль позволить мне стабилизировать его падение.
— Тогда убеди немного посильнее.
— Не вини "Ледокол", Кану — корабль делает все, что в его силах. Он знает, что был сильно поврежден, и мудро защищает нас. Я сделаю все, что в моих силах. Сейчас у меня открыто несколько каналов тяги — вы не будете возражать, если я усилю их действие выборочным сбросом внутреннего давления воздуха и воды?
— И обескровить нас досуха?
— Летучие газы можно добывать, а запасы пополнять, как только мы найдем подходящий ресурс. Кроме того, потребуется лишь небольшой процент — скажем, от пяти до десяти, в зависимости от обстоятельств. — Свифт продолжал настаивать, очевидно, приняв согласие Кану как должное. — Ну вот, мы уже восстанавливаем некоторый контроль. Когда мы будем в надлежащем состоянии, мы сможем подумать о том, как оценить степень ущерба.
— Есть только один быстрый способ сделать это, — сказал Кану. — Мне нужно выйти наружу, чтобы посмотреть, насколько все плохо на самом деле.
— С кораблем, находящимся в этом падении? — спросила Нисса. — Тебя выбросит в космос в тот момент, когда ты совершишь ошибку.
— Тогда мне лучше убедиться, что я этого не сделаю. Думаю, Свифт может помочь с этим, не так ли?
— Если вы дадите мне еще немного времени, чтобы сделать то, что я могу, находясь в этой позиции, тогда мы попробуем это вместе.
Постепенно падение замедлялось, пока Кану не почувствовал уверенность в том, что он может передвигаться внутри "Ледокола" без немедленных травм. Он велел Свифту оставить все как есть, затем поднялся со своего места. Добраться до шкафчика со скафандрами все равно было непросто, не говоря уже о том, чтобы позаботиться о себе в вакууме, когда корабль все еще кувыркался, как брошенная кость, но он должен был оценить ущерб.
