Кильон едва не рассмеялся. — Что?
— Ты был там, наверху, доктор. Ты знаешь, что даже Небесные уровни — это только начало этого. Оно продолжается и продолжается, поднимаясь в безвоздушную пустоту. Никто не может жить там, наверху, так что должна быть другая причина для его существования. Что значит сказать, что люди не взбирались на башню — или не поднимались на нее с помощью лебедки — и не бросались в пропасть между мирами?
— Здравый смысл?
Рикассо покачал головой с легким разочарованием. — Ты слишком в плену у своего времени, доктор. Ты не можешь смотреть сквозь призму настоящего. Я не виню тебя за это; когда-то давным-давно я был почти таким же. Но ты должен приучить себя видеть дальше. — Рикассо сделал паузу и улыбнулся. — Хватит домыслов; я, несомненно, сказал слишком много. Давай вместо этого займемся чем-нибудь бесспорно конкретным и практичным. — Он дотронулся до стенки клетки, и что-то внутри лениво зашевелилось, металл заскрежетал по металлу, словно постепенно разматывалась стальная цепь. Ворг был лишен задних конечностей, но все еще сохранял некоторую подвижность благодаря своим передним конечностям с синими когтями. Удлиненная, сужающаяся кверху головка зацепилась за Кильона. Она отслеживала его передвижения. Сегментированный металлический хвост скреб землю, раскачиваясь из стороны в сторону. Пахло горелым маслом и тухлым мясом.
— Дай/мозг/ткань/воргу. Ворг/хочу/кормиться. Ворг/изготавливает/хорошее/лекарство. Ворг/помоги.
— Не безопаснее ли было бы просто убить его?
— Так и было бы. Но они полезны для меня и потенциально жизненно важны для всех нас. Думаю, раньше они были роботами. Возможно, они были нашими рабами до того, как появились зоны. Механические рабочие, служащие хозяевам-людям и ангелам. Очевидно, им была дана определенная степень сообразительности, так что им не нужно было объяснять, как все делать. И, возможно, мера адаптивности и самовосстановления, чтобы они не всегда выходили из строя. После изменения некоторые роботы смогли продолжать работать в прежнем режиме. Другие перестали работать более или менее сразу, потому что оказались в зонах, где сложные машины просто не могли функционировать. А некоторые были на границе. Они не вымерли сразу, но их схемы работали не так хорошо, как раньше. Так что они приспособились. Они обнаружили, что могут включать органическое вещество в свои механизмы, используя живую ткань для обхода систем, которые больше не функционировали. Вероятно, для начала это была лишь небольшая замена, но она позволяла воргам работать там, где другие машины не могли, и где люди находили это неудобным. Таким образом, они продолжали изменять себя, пока не стали такими, какими мы видим их сейчас. Наполовину машина, наполовину плоть. Плоть, которая почти всегда умирает и разлагается, поэтому им приходится постоянно пополнять ее запасы. Так они стали плотоядными киборгами, или воргами-хищниками.
— Ты не можешь сказать мне, что в этих ужасах есть что-то хорошее.
— Только в том смысле, что они довольно искусны в химическом синтезе, — сказал Рикассо. — Корми их тем, что им нужно, и взамен они приготовят для тебя почти все, что угодно. Это то, как они торгуют.
— Они готовили что-то для мальчиков-черепов.
— Своего рода антизональное лекарство, — сказал Рикассо. — Конечно, они могут это сделать. Но это не то, что нам сейчас нужно. Нам нужно что-то лучшее, что-то более мощное и долговечное. Антизональное средство эффективно только до тех пор, пока оно не выветрится, и даже тогда его необходимо тщательно подбирать с учетом пациента, вектора изменений и условий зоны. Разве это не так, доктор?
— Это достаточно верно.
— И мы принимаем это, потому что это то, что мы научились принимать. Большинство из нас придерживается своих зон. Мы иногда пересекаем границу, но очень редко с намерением остаться. Достаточно антизоналов. Они позволили тебе покинуть Копье. Они позволяют нам проводить Рой через смену зон, когда нас вынуждают к этому, что, уверяю вас, случается не очень часто. Ваш город, ваше Копье, структурирован на районы в соответствии с зонами. Вся экономика зависит от того, что можно, а что нельзя перемещать из зоны в зону. Конечно, границы зон иногда смещаются, но можете ли вы представить себе чудесный, нечестивый хаос, если бы людям больше не нужно было им подчиняться? Если бы люди могли жить там, где они хотят, а не там, где они оказались в результате несчастного случая при рождении?
— Я бы хотел посмотреть, как это произойдет, — сказал Кильон. — Я бы не обязательно хотел быть там, когда это произойдет.
— Хаос, несомненно. Но это не меняет моей главной точки зрения. Препарат, который позволяет нам игнорировать эти зоны, принес бы огромную пользу в будущем. Даже если зоны не меняются, мир все равно меняется, и зоны мешают нам уйти. Нам нужен этот препарат, что бы ни случилось.
— Я не возражаю. Но, боюсь, такого понятия не существует.
— Скоро так и будет. Это то, над чем я работал здесь, внизу. Я очень близок к этому, доктор. Довольно впечатляюще близко.
Теперь Кильон заметил, что в клетку тянется тонкая прозрачная линия. Она пронзала металлическую грудную клетку ворга насквозь, через блестящую массу органов, которые позволяли полуживому существу функционировать. Что-то бледное и водянистое текло по трубопроводу в одну из стеклянных реторт, кап-кап-капая через фильтрующее устройство.
— Ты их доишь.
— Что-то в этом роде. Они вырабатывают выделения. Я очищаю и анализирую эти выделения. Сейчас мы готовим шестнадцатую партию — я называю ее "сыворотка-16". Это медленный, кропотливый процесс, позволяющий приблизиться к полезному лекарству. Ворги недостаточно умны, чтобы вычислить молекулярную формулу соединения, которое им нужно синтезировать, так что это вопрос проб и ошибок, работы с перестановками. — Рикассо почесал седые волосы на затылке. — Для этого требуется терпение и готовый запас воргов.
— И они просто... делают это?
— У них нет особого выбора. Если они откажутся, я убиваю их. Затем разбираю их на части и скармливаю их останки другим воргам. Они не придираются к небольшому биомеханическому каннибализму.
— Даже если так.
— У них очень развит инстинкт самосохранения, поэтому они не особенно хотят умирать. Я поддерживаю в них жизнь, а они дают мне препараты. Это очень справедливое соглашение. Конечно, втайне они лелеют фантазии о захвате корабля. Они воображают, что могут собрать полностью работоспособного ворга из частично расчлененных версий, которые у меня в плену. Излишне говорить, что этого не произойдет.
Кильон был рад отойти от клеток. — Как ты тестируешь препарат?
— В основном на крысах и зебровых вьюрках, хотя подойдет все, у чего достаточно развита нервная система. Я имею в виду настоящих крыс, доктор, а не людей с земли. Конечно, они должны быть из-за пределов нашей зоны, иначе они уже слишком хорошо адаптированы, чтобы быть полезными субъектами. Я назначаю одной контрольной группе обычные антизональные препараты, другой — не даю вообще никаких лекарств, а третью группу тестирую с помощью сыворотки.
— И что?
— Результаты так ... обнадеживающие. Предстоит еще многое сделать, но у меня нет никаких сомнений в том, что проект увенчается успехом. В течение двенадцати месяцев я надеюсь протестировать это на своих первых испытуемых-людях. В течение года я надеюсь начать широкомасштабное производство и раздачу сыворотки конечной стадии. Конечно, мне понадобится гораздо больше воргов, но это не непреодолимая проблема. Если освободиться от зависимости от антизоналов, почти нигде не будет места, куда Рой не сможет добраться.
— Я мог бы помочь тебе с этим, — сказал Кильон. — Тестирование партий, должно быть, трудоемкое дело — разве ты не был бы признателен, если бы здесь была вторая пара рук?
— Мы едва знаем друг друга, доктор.
— Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы показать мне все это. Все, о чем я говорю, — это снять часть работы с твоих плеч. Не то чтобы тебе нужно было учить меня какому-то лекарству.
— Ты кажешься очень увлеченным.
— Конечно, я очень увлечен. Нечто подобное могло бы помочь всей планете, а не только Рою.
— Я не возражаю. В равной степени я вижу необходимость в осторожности и строгом контроле. Это одновременно и лекарство, и оружие. Мы не можем ввязываться в это наперегонки. Если бы мальчики-черепа добрались до него, их бы ничто не сдерживало.
— Но, может быть, они больше не были бы мальчиками-черепами, если бы у них был доступ к наркотикам, которые не превращали бы их в кровожадных, пускающих слюни сумасшедших.
— Эксперимент, который ты хотел бы провести, доктор? — По тону Рикассо было видно, что у него нет особого желания дожидаться ответа. — Нет, с этим нужно будет обращаться осторожно. Это химический лесной пожар. Или так и будет, когда я доберусь до производственной партии.
— А что случилось с предыдущими попытками?
— С ними просто ничего не вышло, — сказал Рикассо. — Тебе не нужно беспокоиться о них.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Издалека склад по сбору топлива казался мрачной, ржавеющей чащобой остовов стыковочных башен. Он был похож на скопление небоскребов, с которых содрали кожу из стекла, хрома и каменной кладки, оставив только каркас из железных костей. Они выбрались из заброшенного, мышино-серого ландшафта — изрезанной, усеянной валунами степи, почти полностью лишенной растительности. Лишь несколько невысоких холмов защищали башни от наблюдения издалека. Некоторые упали, обрушившись на здания и резервуары для хранения внизу; другие наклонялись так ненадежно, что было бы бесстыдным безумием подвести к ним воздушный корабль. Это не помешало некоторым капитанам Роя поступить именно так. Один за другим доставлялись тяжелые танкеры, двигатели которых гудели вопреки господствующему ветру, пока они не соединились с башнями. Ванты обычно были достаточно прочны для стабилизации судов в благоприятных условиях. Здесь башни пугающе изгибались и раскачивались под различными нагрузками, заклепки выскакивали, а балки отскакивали в сторону, как подброшенные игральные карты. Летчики спускались по лестницам, чтобы добраться до насосов и клапанов на земле. Некоторые из машин были опробованы, когда Эграфф посетил склад, но многие из них не активировались годами. Они были покрыты льдом и толстым плотным слоем ржавчины. Лязгали молотки и ревели огнеметы, пока летчики пытались привести окаменевшие механизмы обратно к чему-то похожему на работоспособность. Даже когда начало поступать топливо, оно поступало отчаянно медленно, стареющие насосы едва успевали поднимать его на дирижабли. Суда поменьше могли бы опуститься ниже, протискиваясь между башнями, но танкеры были слишком велики для этого. Даже сейчас никто не был точно уверен, сколько топлива осталось в баках или сколько из него не было загрязнено сверх допустимой нормы. Что было несомненно, так это то, что Рой никуда не собирался уходить в течение двух или трех дней. Все это время пригодные к полету корабли сопровождения осуществляли патрулирование по периметру, осматривая горизонт в поисках признаков вражеских кораблей. Это был водопой, а водопои привлекали как высохших от жажды, так и хищников.
Это было предсказуемо нервное время. "Раскрашенная леди" все еще находилась на ремонте, так что она не входила в число кораблей, на которые были возложены охранные функции. Это раздражало Куртэйну почти так же сильно, как и тот факт, что в период ремонта ей не разрешили командовать другим судном. Кильон ощущал ее нарастающее нетерпение всякий раз, когда они были вместе. Она была рада быть с Эграффом, который также был "заземлен" на борту "Пурпурного императора", пока его корабль восстанавливался. Но в то же время ей не терпелось сбежать от шума и суеты Роя, вернуться к чистым свободным небесам, где ее рука была на руле, а власть — абсолютной. Когда она не разговаривала и не слушала, Куртэйна украдкой бросала оценивающие взгляды в ближайшее окно, словно оценивая метеорологические условия.
Они оба ему нравились. Эграфф был самоуверен, безнадежно привержен правоте Роя во всем, но ни разу Кильон не почувствовал в этом человеке даже намека на враждебность по отношению к его собственной натуре. Эграффу не нравились жители Копья, это было ясно, но это было общее предубеждение, и он был вполне готов делать исключения для отдельных случаев. Когда рядом не было Куртэйны, Рикассо или Гэмбисона, Эграфф читал Кильону длинные и полные энтузиазма лекции обо всем — от свойств серебристых облаков на большой высоте до функционирования навигационных гироскопов и аэрокартографии. — Я хороший капитан, — признался он однажды Кильону, — но она лучше меня. Всегда так будет. Однако это не осуждение моих собственных способностей. Просто она Куртэйна, а остальные из нас — нет. Есть только одна Богоматерь, и есть только одна Куртэйна. Остальные из нас — предгорья. — Он быстро улыбнулся. — Не то чтобы я ставил ее на пьедестал или что-то в этом роде.
— Насколько это природный талант, и многому ли она научилась у своего отца?
— Можно только догадываться. Все, что я знаю, это то, что корабль слушается ее руки на руле, как будто хочет, чтобы она им командовала. Я однажды водил ее гулять — я имею в виду, "Раскрашенную леди". Она сопротивлялась мне всю дорогу. О, в конце концов я взял ее под контроль, но это была скорее грубая сила, чем мастерство пилотирования. Затем Куртэйна берет руль, и это похоже на то, как если бы она успокаивала животное. Именно тогда я понял, что у меня никогда не будет того, что есть у нее. — Он сказал это с облегчением человека, который не только отказался от недостижимой цели, но и понял, что в этом нет никакого унижения.
В качестве утешения Кильон предложил: — Уверен, что то же самое было бы, если бы она попыталась управлять вашим кораблем.
— Но в том-то и дело. Я видел, как она приняла командование "Железным выступом" — это мой корабль. У него свои причуды, свой характер. А Куртэйна просто пожала плечами и взяла бразды правления в свои руки, и он летел почти так же хорошо, как если бы я был за штурвалом. Не так хорошо, но чертовски близко. Она рождена для этого, доктор. Она воздушное создание, как и ты. — Он покачал головой в изумлении. — Нам повезло, что она у нас есть. Нам повезло, что мы вообще живем в том же веке, что и она.
— Вы не возражаете проводить время порознь?
— Мы компенсируем это. — Эграфф заколебался. Они находились на одном из балконов, наблюдая за заправкой либо с достаточно безопасного расстояния, либо с опасно близкого наблюдательного пункта, в зависимости от колеблющегося душевного состояния Кильона. Воздух ощущался заряженным и воспламеняющимся, ожидая искры, ошибки, минутной невнимательности. — А как насчет вас, доктор? Был ли у вас кто-нибудь в Копье?
— Когда-то так и было.
— Я даже не знаю, есть ли у ангелов любовники и имеют ли значение различия полов.
— Это довольно сложно.
— Как я и подозревал.
— У нас есть полы. Есть ангелы мужского пола и ангелы женского пола. У нас есть представители других полов. У нас есть репродуктивные органы, и мы выглядим непохожими друг на друга, по крайней мере, в наших собственных глазах. Но эти различия достаточно тонки, чтобы врач-человек не обязательно увидел их. Мы... аэродинамичны. Остальное я оставлю вашему воображению.
