— Подозрительное ранение у кого-то из поступивших в эту лечебницу? И Вас уже расспрашивали об этом?
Мастер Чилл кивает. Благодарю, мол, что быстро соображаете.
— Не у "кого-то". У мохнонога. Иначе не спрашивали бы с меня.
— Раненый прибыл не этой ночью, а раньше? С девятнадцатого на двадцатое?
— Вчера днем. Или господа подозревают, что он мог обратиться за помощью не сразу? Так снова: нет. Я работаю уже восемьдесят лет, и если бы в природе встречались мохноноги, способные три дня проходить, или хотя бы даже пролежать, имея рану, а в ране ржавый гвоздь, то я с такими случаями уже столкнулся бы.
— Н-да, не позавидуешь. Иначе говоря, рана вчера же и получена?
— Господин из Старой Гавани совершенно прав.
Стоя перед сидящим человеком, мохноногу весьма удобно разглядывать нашивки у него на куртке. И учтиво вклинивать увиденное в беседу. Дальше, видимо, пойдет "господин участковый сыщик", "господин дважды пораненный при исполнении службы"...
— Тогда, с Вашего позволения, другой вопрос. К Вам — скорее, не как к врачу, а как к сотруднику Ученой гильдии и старосте Мохноножской общины. Встречался ли Вам такой в Ларбарском университете за отчетные восемьдесят лет: мохноног, хороший знаток химии, преподавал здесь ее или какую-то другую науку, был уволен или ушел в отставку, но не по своей воле? Мог бы сейчас вести достаточно деятельный образ жизни в городе. Возможно, выказал не самый кроткий нрав примерно семьдесят лет назад.
В начале пятидесятых годов прошлого столетия. В пору, когда в Королевстве отменяли рабство. Когда бунтари и борцы за народное дело были особенно многочисленны, в том числе и в ученой среде.
Мохноног отвечает:
— Да-да, я прекрасно понимаю, что хочет сказать господин защитник Закона. Я не знаю ответа, но могу выяснить. Осмелюсь попросить о новой встрече.
— Хорошо. Сколько времени могут занять эти изыскания?
— Ой-ой, совсем немного! Для Отечества — скажем, сутки.
— Прекрасно. Завтра к Вам зайду.
— Я бы смиренно предпочел сам посетить Старую Гавань.
— Хорошо, давайте так.
Тут бы и расстаться. Но доктор Чилл продолжает:
— Господин сотник, должно быть, очень сердит на моего молодого коллегу?
— Даже и слов не подберу. Впрочем, тут я основные свои впечатления изложил. Вот, извольте.
Письмо о докторе Дангмане вручается его старшему товарищу. Кто бы обольщался насчет бескорыстия мохноногов...
Редко когда Коронная Стража создает какие-либо грамоты в количестве одной копии. Но всё равно приятно. Больница хотя бы будет знать, какие именно громы обрушило Отечество на бедного Дани. Все сотрудники, а не только начальство. Ибо две разные бумаги об одном происшествии — для Стражи многовато.
* * *
64.
Двадцать четвертое число месяца Целительницы, час пополудни.
Комната для свиданий в Старо-гаванском участке Стражи.
Талури Райлер, подследственный.
Байчи Таррин, посетитель.
Дунга Гидачи, десятник Сыскного отдела.
Сотник Барданг распорядился: посещения Участка — только личным порядком, а не от имени рабочих движений. Вот механик Байчи и пришел к товарищу своему, механику Райлеру.
По закону каждый подследственный имеет право отправлять обряды согласно одному из разрешенных вероисповеданий. В том числе и просить о приглашении жреца. А если подследственный сам — жрец, то спрашивается: обязана ли стража предоставить ему прихожан? Этот вопрос в Уложении об исполнении наказаний не прояснен. Считается, что досточтимый себе всюду найдет, за кого молиться, хотя бы за товарищей по застенку. К тому же, обычно со жрецами имеет дело не Стража, а ОО.
Парнишка молча оглядывает мастера Талури. Кажется, остается в целом доволен. Жив, здоров. Не похоже, что мается в поисках очищения — еще с тех пор, как побывал в одном помещении с покойницей. Вид не дерганный, как бывает, если у чудотворца голод на чудеса. Скорее, сонный, но деловой — как в дневную смену после ночной. Раненому Райгирри не спится, сосед его отвлекает разговорами.
Наконец, Байчи молвит:
— И что теперь?
Спрошено без страха, без вызова, с усталою ленцой — школьники так говорят, изображая повадку старика-надзирателя. Этот подросток давно уже не учится в школе. Может быть, подражает начальству из числа механиков. Но, задавши вопрос, слушает внимательно.
"Что теперь" — в каком смысле? "Ну, и до чего Вы докатились, мастер, при всех Ваших ухищрениях?" Или: "Что будет со всеми нами"? Или "Что делать дальше"?
Как ни раскинь, разговор не для Участка.
— Сам понимаешь: следствие, суд. А там — поглядим.
— Разгонят Братство?
— Да, я думаю. Виновных накажут, прочие сами рассредоточатся.
— И за этим понадобилось... Давно же, без всяких взрывов, ясно было, что всё развалится!
— Ясно? Не знаю. Смотря с какого срока считать.
— Да с того самого, когда Братство перестало своим делом заниматься.
Райлер качает головой. Байчи терпеливо объясняет:
— Вы знаете, каким — своим. Оно же и Ваше. Равновесие.
— Устроение мировых стихийных сил в пределах отдельно взятых Механических Мастерских? Сообщество работяг как одно из созданий Безвидного Творца...
— А чье же еще оно создание?
— Видишь ли, мы с тобой можем его приписать Творцу. Хотя бы потому, что сообщество состоит из живых тварей. Но почитатель Судии, к примеру, нам возразит: цель СРБ в наказании неправедных. А радетель Пламенного скажет: борьба! И остальные семибожники это одеяло тоже потянут — каждый в свою сторону.
— Ну, так вот потому и нужно Братство. Не Судьино и не Пламенное, а Семибожное. Для Равновесия. Тем более — у нас же никто не тянет всегда в одну и ту же сторону. Каждый — то туда, то сюда. Разногласия — не во Братстве, а внутри каждого. И быть иначе не может... Потому что живые все. Живые — значит, сами себе противоречат.
— Чтобы этими внутренними распрями заниматься, Братство не нужно. Тут всё равно можно работать только один на один. Жрец и прихожанин. Даже храм ни к чему.
— А по-Вашему, цель была в чем? В склоках с Трудящимися?
— Это очень по-разному можно понимать. Насчет Равновесия — да, я слышал уже, что Братство и Союз изначально для того и были созданы. Чтобы уравновешивать друг дружку.
— Но ведь не было этого!
— Конечно. И не могло быть. Семибожное Рабочее годилось бы как противовес Семибожному Крестьянскому. Или Дворянскому, Грамотейскому. Тут есть, о чем договариваться, есть причина объединяться. А еще нужнее — братство мирян по отношению к жречеству как целому. Можно еще вообразить Семибожное братство против Змийского, Черно-Красного. Или Союз: "мэйанский" — против арандийцев или пардвян. Незаконно, нечестиво, но хоть понятно...
Последнее предложение Байчи не удостаивает ответом. Честный семибожник изначально не числит другие исповедания чем-то столь иным, чтобы с ними бороться. Это означало бы допустить, будто существуют Единый Джангабул или Барр и Пардви — помимо Семерых.
— Все-таки, по-Вашему, жрецам и мирянам разное нужно. Но какой же это тогда получается храм?
— А по-твоему как?
— Я скажу. Только прежде Вы ответьте.
— По-моему, жреца без мирян не бывает. Подвижником, чудотворцем, "рыцарем" — можно быть в одиночку. А жрецом без общинников — нет. Хотя я сам и не жрец, чтобы судить об этом.
— Не жрец? А тогда откуда Вы знаете, какая разница между жрецом и не жрецом?
— Подвижник чует божью волю и действует. Досточтимый доносит ее до других.
— Не понимая, не объясняя?
— Ну, нет. Действие совсем без понимания — это одержимость. С каждым может статься. Но она уже за рамками разума. Подвижник сознает, что делает, но — сознает это для себя. И часто не выговаривает словами. А жрец — для себя и для других. И действительно, должен объяснять.
— Так почему Братство не объясняло? Ведь это всего важнее, иначе... Сами видите, как получается.
— Что "всего важнее"?
— Понять, что нужно Семерым. От каждого из нас и от всех вместе.
— Тогда вообще всё благостно. Кружок по совместному изучению Семибожия. Приличнейшая цель из всех возможных.
— Что тут смешного-то?
— Ничего. Я и не смеюсь.
— Вы поняли, что с этой целью ничего не вышло, и сдались? То есть сюда явились?
— Еще раз, Байчи: я не жрец. И быть им не собирался.
— И не видели, что Вас слушают, как досточтимого?
— Видел. За эту вину и отвечу. Не сумел разубедить собратьев по вере в их заблуждении.
— Только им и дела было до Вас-то, простите на слове! Им с собой разобраться бы... За этим они и приходили. Вы говорили. Проповедовали. Когда с тобою о воле Семерых толкуют... Вы же знаете: это дорогого стоит.
— И стали мои прихожане думать, чем бы таким "дорогим" со мной расплатиться. А я не высказался внятно, какую плату я принимаю. И тогда люди начали соображать самостоятельно. Вот и додумались: до Кисейной, до "Петрушки"? И взрыв теперь на моей совести? Признаю.
— Да не о Вашей совести речь, мастер! Не о плате-расплате.
— А о чем? Чего боги хотят от человека — об этом?
— Ну да! Иначе даже и браться нельзя решать... Как с людьми быть, как действовать, какие цели ставить и всё такое.
— Нельзя, Байчи. Тут я тоже согласен. Но прихожане — это же тебе не стихия какая-то, из которой лепишь, что хочешь. Ну, или что боги велят. Каждый со своим умом. Можно делиться опытом размышлений над божьей волей. Но высчитывать ее за других... Она ведь идет изнутри. И избавьте боги — послушаться, когда кто-то заявляет: "Тебе виднее, мастер, чего от меня ждут Семеро". А еще хуже, когда человек сам решает: "Мастеру известно мое предназначение, и судя по его тайным намекам, состоит оно вот в чем..." Как барышня Минору.
Байчи кивает. Так, словно бы Райлер наконец-то проговорился. Но для проверки он все-таки спрашивает:
— Вам Минни для того и нужна была? Как сказано у Халлу-Банги: "создать новый мир", когда старый разваливается?
— Не понял.
— Прихожане Вас достали. А тут Вы нашли человека, с кем начать всё сначала. Кто Вас будет слушать так, как Вам нравится.
— Да говорю же: наоборот. Минни не слушала. Она — слышала. То, чего я отродясь не сказал бы.
— Вот! И ее-то Вы и начали переделывать. Раз в ее "мастере Талури" от Вас вообще ни черточки не было.
— Я себя богом никогда не считал. Никогда не пытался создать себе общину под свой вкус. Скорее уж, не богом, а стихией. В смысле, что община меня создает. Или переделывает. Вот мастерша Тому — это да. У нее был подход божественный. Но оказалось, что сделать из меня Пестрого подвижника — примерно как из устрицы гонца. Она смирилась. Тоже по-божески: ну, не вышло, и ладно. Взялась строить себе новое мироздание. На основе девушки Минни. И вот как быстро и как скверно всё это кончилось.
— Я мастерши совсем не знал... То есть Вас, Вы думаете, все-таки повесят?
— Почему это я так думаю?
— Ну, раз "всё кончилось".
— Не знаю. Суд решит.
Несколько мгновений оба молчат. "Время!" — напоминает десятник Дунга. Свидание-то краткосрочное. Байчи произносит задумчиво:
— А я знал, что Вас первым заберут. Месяца четыре уже знал. Только прихожане не виноваты, ежели Вам всё равно стало.
"Первым". Будут и другие задержания, это он тоже знал. И все рабочие в Мастерских это знали? Или — все певцы в храмовом хоре на Чайной?
— Да с чего ты взял, что мне "всё равно"?
— С Ваших же слов. И сейчас, и раньше...
— Ну, пусть так. А что надо было делать, по-твоему?
— Что "было", уже не важно. А теперь... Нас хотя бы двое. У меня есть что-то, чего нет у Вас. Например, свобода передвигаться. У Вас — чего нету у меня: чудесные дары. И это называется "всё пропало"?
И никаких таких задач, что нельзя было бы обсуждать в присутствии коронного стражника. В самом деле, благостная картина.
Мальчик сюда пришел не за наставлением. Ровно наоборот: утешить мастера в узилище. Вдохновить к дальнейшей борьбе. А заодно и уверить Корону: мастер Талури не настолько опасен, как многие думают. Потому что он и в самом деле не жрец — не вождь, хоть и чудотворец.
— Ладно. Подумаю.
— Я-то к Вам еще приду, если пустят.
— Только вот что, Байчи. Уж ты мне на слово поверь, как собрату по Семибожной вере. Чего от тебя богам не надо — так это чтобы ты на всём этом свернул себе шею.
— Да я и сам так считаю.
Дунга возвращается в помещение Сыскного отдела — подписать байчин пропуск у сотника Барданга. Суть беседы излагает кратко:
— Очень всё боевито. "Если даже у Вас и не было знамени, мастер, я его всё равно подыму". Или уже поднял.
— Это он молодец. Все бы доброхоты так предупреждали. За юношей придется присмотреть.
— Задержать "до выяснения"?
— Оснований нет. Прикиньте, кого задействовать из наших "негласных". А с ним самим пока что я перемолвлюсь.
* * *
65.
Двадцать четвертое число месяца Целительницы, вечер
Западный берег, Коронная часть. Улица Бабочки, дом 17. Квартира семейства Мумлачи.
Мастер Ваттава Харрунга, дневной ординатор ОТБ Первой Ларбарской городской лечебницы.
Профессор Мумлачи, член Исполиновой Дружины, глава Хирургического корпуса той же лечебницы
Эх, господин профессор, до чего же с Вами пиво пить замечательно! Во-первых, я, наверное, сегодня все ж таки не напьюсь до свинства. Вы не дадите. Во-вторых — под боком никто не шумит, не ругается. Понятно, не кабак какой-нибудь, не "Берлога" — а личный кабинет. В-третьих — само пиво. Цвета гречишного меда, густое и горьковатое, видно, что дорогое, по семьдесят ланг за гээр, не меньше. Да еще с ледника. Ну и закуска. Жирная белорыбица в веточках зелени, редиска, баллуский красный сыр. А что? Давайте и поговорим теперь. Ведь Вы ж для того и звали.
Про Алилу я бы Вам так сказал: пока хворает — ладно уж, пусть хворает. Но как выздоровеет, то не надо бы ей отпуск насильно затягивать. Только хуже. Выйдет человек на любимую работу, в лямочку привычную впряжется, ругнется раз, другой — и почувствует, что полегчало. На месте себя почувствует. Не стоит Магго этакой радости-то лишать.
Про Минору пока сказать ничего не могу. От нашего стряпчего она, говорят, сама отказалась. Странно ведут себя современные девицы, правда? Как сноха-то Ваша, к слову? Когда ей рожать? В конце Исполинов? И до сих пор со службы не уходит? Да-а, дела...
А может, ей здесь просто поругаться не с кем? Ну, знаете, бабе ж, когда она с брюхом, душу-то надо отвести. Вот матушка моя, рассказывали, когда меня носила, все со свиньей любила похрюкаться. Вы бы барышне, может, тоже зверушку какую завели.
Благодарствуйте. А я тогда Вам налью. Ну хорошо, давайте про больницу. Мастер Навачи. А что — мастер Навачи? Жив? Ну и славно, ну и хрен с ним на этом. Уж извините. Уехал, никому не сказавши? Э-хе-хе, господин Профессор, да откуда ж нам знать, что ему дозволено было сказывать? Ведь за границу ж ехал, не куда-нибудь. Вот до последнего и молчал.
