— Мы пытались, ваше блаженство. Очевидно, они достаточно безумны, чтобы на самом деле поверить, будто эта сука — посланница от Бога!
Он презрительно рассмеялся, затем мотнул головой в сторону входа в атриум. Менас выглядел немного менее уверенным, но кивнул в знак согласия и повернулся на каблуках. Они с Нарсесом вышли из атриума, сопровождаемые по пятам экскубиторами, собрали остальную часть своей охраны, сели на лошадей и направились обратно в город.
Пипс приказал управляемому удаленно пульту следить за ними, и Теодора открыла окно камеры. Она наблюдала, как Нарсес, патриарх и стражники прошли через ворота, которые с грохотом захлопнулись за ними, и направились прямо ко дворцу.
Никто из них не сказал ни слова людям на стене.
— Цифры, — выдохнула она.
— И вы ожидали, что он сделает что-нибудь еще? — спросил Пипс.
— Мне позволено надеяться.
Она вышла из виллы и остановилась сразу за ее декоративной стеной, глядя на север, за уходящие к горизонту палатки армии валькирии. Велисарий и Эфраим присоединились к ней, и патриарх приподнял бровь, глядя на нее.
— Что ты ищешь, дочь моя?
— Это.
Теодора указала на горизонт. Эфраим проследил за ее указующим пальцем, затем застыл, когда гигантская фигура взмыла вверх и бесшумно подплыла ближе над лагерем. Послышались вздохи и крики, зазвенели тревожные колокола, затрубили трубы, и подразделения начали формироваться в ответ на неизвестную опасность.
Со стороны городских стен тоже донеслись тревожные звуки, и она слегка улыбнулась, услышав их. Эти люди только думали, что они встревожены. Еще через несколько минут они узнают, что такое тревога на самом деле.
— Что это за штука? — потребовал Велисарий.
— Это, генерал, девятиствольная сорокапятимиллиметровая пушка Гатлинга, подвешенная к четырем транспортерам, оборудованным антигравитацией.
— И поэтому мы не стали мудрее, чем были до того, как спросили, — заметил Эфраим, и Теодора оскалила на него зубы.
— Думайте об этом как о баллисте... вроде того, ваше блаженство. Очень большой баллисте.
— Она летит, — сказал Велисарий.
— Ну, я на самом деле сказала "вроде того".
Приближаясь, "Убеждающий" замедлил ход, затем остановился над главной дорогой. Его тень упала на виллу, и Велисарий вытянул шею и попятился от нее. Очевидно, он был менее чем уверен, что это не собирается раздавить его, как букашку.
— Как оно там, наверху, держится? — потребовал он.
— Экзотическая материя в транспортерах может генерировать слабую гравитонную тягу, чтобы удерживать ее в воздухе.
— "Экзотическая материя"? — Эфраим склонил голову набок, глядя на нее. — Ты говоришь на иностранном языке, дочь моя. Еще что-нибудь из вашего искусства из вашего собственного времени?
Теодора подумала, что он казался гораздо спокойнее Велисария. С другой стороны, он действительно побывал в "Тени", прежде чем похоронить оставшееся тело Люция по всем обрядам Матери-Церкви. Велисарий этого не делал.
— Действительно, это так, ваше блаженство, — признала Теодора. Она вернулась к городу и расширила вид с дистанционно управляемого пульта. Вместо того чтобы покинуть стену, дополнительные войска поспешили занять оборонительные позиции.
— Ну, это нехорошо, — пробормотала она. — Люций, как насчет предупредительного выстрела? Дай им почувствовать, чего ожидать, если они останутся.
— Сейчас будет один предупредительный выстрел.
"Убеждающий" выпустил единственный разрывной бронебойный снаряд. Он врезался в основание стены, как молот Тора, огненная вспышка пробила глубокую воронку в прочной каменной кладке, и осколки камня взлетели высоко в воздух. Солдаты, стоявшие на зубчатых стенах, испуганно вскрикнули, а Теодора тонко улыбнулась.
— Еще немного, — сказала она. — Распространяй любовь вокруг, пока они не поймут суть послания.
"Убеждающий" произвел еще шестнадцать выстрелов с медленной, метрономной точностью. Каждый из них оставлял глубокую брешь в толстых стенах Константинополя, и Теодора с растущим удовлетворением наблюдала за визуальной трансляцией с удаленно управляемого пульта. Даже самым храбрым можно было бы простить то, что они сломались перед лицом сверхъестественного, и гарнизон ворот начал терять отдельных солдат с третьего выстрела. К шестнадцатому они сломались и разбежались, как тараканы.
— Вот так! — пробормотала она. — Это то, чего я ждала.
— Похоже, они получили твое сообщение, — заметил Велисарий.
— О, это было не все сообщение. Я просто хотела, чтобы они очистили стену. Вы еще ничего не видели, генерал. Сейчас же, Люций! Давай покажем всем, на что способен этот монстр, — указала она. — Сотри эту сторожку!
"Убеждающий" перестал стрелять одиночными патронами. Вместо этого его вращающиеся стволы закрутились быстрее. Какое-то мгновение они только кружились вокруг с громким, пронзительным воем. Но затем они набрали полную скорость.
Они выстрелили, и это было похоже на конец света. Одиночных выстрелов не было. Раздался просто оглушительный рев, единый бесконечный ураган звуков, похожий на рев разъяренного бога. "Убеждающий" находился высоко над головой, но ударные волны, исходящие из его грохочущих жерл, обрушивались на людей внизу подобно яростному горячему ветру, и им повезло, что сверху не посыпались гильзы, которые могли бы обрушиться на них дождем.
Велисарий и Эфраим зажали уши ладонями, уставившись на него с открытыми ртами и широко раскрытыми глазами. Большая часть армии Валькирии бросилась ничком, закрыв свои благоговейные лица руками, и Теодора оскалила зубы, подумав о том, насколько хуже, должно быть, всем в городе.
Кому-нибудь вроде, скажем, императора по имени Юстиниан.
Наконечники из обедненного урана проникали глубоко, мощная взрывчатка разрушала стену непрерывной цепью молний, и куски каменной кладки описывали дугу в воздухе. Некоторые ударялись о землю за стеной, поднимая огромные облака пыли, но другие перелетали через укрепления, чтобы обрушиться на улицы города или пробить крыши. Люций обстреливал первый этаж двенадцатиметровой сторожки, перемещая точку прицеливания взад и вперед, прогрызая ее толстую стену бесконечным каскадом взрывов. Стена исчезла, внутренняя конструкция разрушилась, и верхние этажи обрушились на первый, погружаясь в котел пламени и удушающий покров каменной пыли и грязи.
Он стрелял всего несколько секунд, но этого было достаточно. Ветер отогнал пыльную бурю в сторону, обнажив разрушенные руины — неровную груду щебня — на том месте, где раньше стояла сторожка.
"Убеждающий" приземлился рядом с виллой. Его нарезные стволы светились оранжевым, и Теодора услышала негромкие звуки "чок-чок", когда они остывали от трения и магнитной индукции при стрельбе.
Велисарий встряхнулся, затем подошел к нему и протянул руку.
— Не трогать! — резко предупредила Теодора. — Там горячо.
Он отдернул руку и повернулся к ней лицом. Он переводил взгляд с нее на Эфраима и обратно. В глазах патриарха было такое же благоговение, как и в его собственных, но Эфраим только молча посмотрел на него в ответ.
— Леди валькирия, — мягко сказал Велисарий, — Я и представить себе не мог, что вы обладаете такой силой. — Он покачал головой и указал на неуклюжего "Убеждающего". — В самом деле, зачем вам армии или генералы, кроме как в качестве крепких спин, чтобы нести ваше лекарство туда, куда оно должно пойти? — Он снова покачал головой. — Имея это в своем распоряжении, вы могли бы править миром!
— Возможно, могли бы, — сказала Теодора, спокойно встречая его взгляд, — но мы этого не сделаем. Я дала вам с Эфраимом слово насчет этого, точно так же, как дала вам слово, что мы сможем победить чуму. Я не собираюсь нарушать ни одно из этих обещаний, Велисарий. Не сейчас, ни когда-либо еще.
Он смотрел на нее в ответ долгим неподвижным взглядом, а затем — впервые за все время — низко и официально поклонился ей.
— Леди валькирия, — сказал он, — я верю вам.
* * *
Нарсесу потребовалось несколько часов, чтобы вернуться на виллу. Отчасти это было связано с тем, что он был вынужден воспользоваться воротами Цирка, конечными воротами на юге, потому что обломки ворот Харисия были непроходимы. Солнце балансировало как раз над западным горизонтом, когда он возвращался в атриум, из которого вышел до того, как Теодора передала свое сообщение.
На этот раз его сопровождали только два экскубитора, и его лицо было немного бледным. Однако он твердо держал себя в руках, и выражение его лица было каменным, когда он снова повернулся к Велисарию, Эфраиму и Теодоре.
— Приветствую тебя, Нарсес.
К вечной чести Велисария, в его тоне или выражении лица не было даже намека на злорадство, и Нарсес слегка наклонил голову.
— Приветствую тебя, Велисарий. Приветствую вас, ваше блаженство. И, — его взгляд переместился на Теодору, а ноздри раздулись, — приветствую тебя, валькирия.
Значит, я больше не "эта женщина", не так ли? — думала Теодора за своим сурово-невыразительным фасадом. — Хорошо! И на самом деле мне тоже не нужно было никого убивать.
— Могу я спросить, зачем ты пришел? — Велисарий продолжил, и челюсть Нарсеса напряглась. Затем он глубоко вздохнул и расправил плечи.
— Я принес известие от его величества, — сказал он. — Он... пересмотрел свою позицию.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Большой дворец, Константинополь
Византийская империя, 541 год н.э.
<Это действительно впечатляющий город. В свое время я много читал об этом, разговаривал с моряками и купцами, которые посещали его, но никогда не подозревал о реальности происходящего.> Пипс что-то бормотал через свои биопрограммы на следующее утро после демонстрации Теодоры. Солнце приближалось к полудню, и она кивнула в знак согласия, когда они приблизились к собору Святой Софии, церкви Святой Премудрости.
Большинство историков согласились бы с тем, что в период своего расцвета Константинополь, а затем и Стамбул были самым великолепным городом древнего и средневекового мира. Он все еще существовал в ее собственное время, хотя раскинувшийся мегаполис, который она знала, приобрел еще одно название и теперь затмевал город перед ними. И, несмотря на чуму, опустошавшую его улицы, этот город приближался к одной из самых высоких точек своего трехтысячелетнего существования.
Конечно, к концу правления Юстиниана вся империя была близка к краху, и Константинополь пострадал бы вместе со всем остальным.
Справа от них, к югу от собора Святой Софии, возвышался великолепный ипподром, а перед ними возвышался гребень первого холма. Визас из Мегары основал первоначальный византийский акрополь на этом холме тысячу лет назад, и Большой дворец, расположенный рядом с ипподромом и собором Святой Софии, простирался вниз по его восточному склону до самого моря. Дворец стоял на том же месте, которое выбрал Константин I, когда перенес римскую столицу в Константинополь в 330 году, но вряд ли это был тот же дворец, который построил Константин, поскольку большая часть первоначального комплекса была разрушена девятью годами ранее во время беспорядков Нике. Однако новый храм был еще более великолепен, потому что Юстиниан, несмотря на всю свою вполне оправданную репутацию бережливого человека, не пожалел средств на его реконструкцию. Или собора Святой Софии, который был разрушен в том же приступе насилия. Новый храм, который будет повсеместно признан одним из архитектурных чудес света, был закончен всего четыре года назад.
С другой стороны, ипподром избежал беспорядков практически невредимым. Вероятно, — сухо подумала Теодора, — потому что здесь жили и синие, и зеленые — гоночные группировки, которые в первую очередь спровоцировали насилие, — и они не собирались жечь свой собственный дом. Даже они могли проявить некоторую сдержанность... вероятно.
Граждане Византийской империи были теми, кого консервативно можно было бы назвать бешеными спортивными фанатами. Владения — хорошо развитые, могущественные спортивные ассоциации, существовавшие веками, — спонсировали различные фракции или команды на всевозможных спортивных мероприятиях, но особенно это касалось гонок на колесницах, проводившихся на ипподроме. В прежние времена существовало четыре фракции колесничих, известные — из-за цветов, под которыми они выступали, — как синие, зеленые, красные и белые, но с годами красные и белые утратили свое влияние. Сегодня остались только синие и зеленые, но они стали могущественнее, чем когда-либо, по мере уменьшения числа фракций, потому что число фанатов только росло, и их сторонники нисколько не стеснялись бросать вызов городским властям, когда выходили на улицы, чтобы отпраздновать победу или отомстить за поражение кулачными боями, беспорядками или даже вооруженными столкновениями.
По крайней мере, до беспорядков Нике. С тех пор произошло несколько изменений.
Причин для беспорядков было много. Непопулярность налогов Юстиниана; алчность и коррумпированность префекта Иоанна Каппадокийца и квестора Трибониана, двух его самых влиятельных чиновников; его сокращение размеров раздутой государственной службы и его усилия (несмотря на личную коррумпированность Иоанна и Трибониана) по борьбе с ее институциональной коррупцией...
Все они внесли значительный вклад. Но именно "зеленые" и "синие" послужили и трутом, и искрой для этого ада.
Бравые представители обеих фракций всегда были готовы проломить головы — и сломать шеи — своим соперникам, и Юстиниан рассматривал их как угрозу не только гражданскому порядку в Константинополе, но и имперской власти. Ни одному императору не могло сойти с рук игнорирование фракций, учитывая их центральную роль в жизни жителей столицы, и он и императрица Феодора поддерживали синих, по крайней мере официально. Но он распознал в обеих группировках угрозу и предпринял шаги по ограничению их власти, что глубоко возмущало и тех, и других. Недовольные дворяне и чиновники государственной службы, которые увидели, что их позиции, власть, влияние и — особенно — возможности для взяточничества уменьшились из-за реформ Юстиниана, сделали это намного хуже, вступив в ряды зеленых (и выступив против Юстиниана из своего нового дома), но и зеленые, и синие имели (или думали, что имеют) причины выступать против него даже без этого катализатора.
Ситуация обострилась при бунте после соревнований колесниц в 531 году. Погибло несколько человек, и убийцы — как синие, так и зеленые — были приговорены к смертной казни. Большинство из них действительно были казнены, но двое из них, один синий и один зеленый, сбежали до приведения приговора в исполнение и укрылись в святилище церкви, которая затем была окружена разъяренной толпой.
Юстиниан столкнулся с кризисом в своей собственной столице в то время, когда у него уже было слишком много неприятностей в таких местах, как Персия и границы Дакии и Фракии, чтобы принять решительные меры. Вместо этого, стремясь снизить напряженность, он заменил смертный приговор беглецам тюремным заключением и одновременно объявил, что в январе 532 года будет проведен специальный день гонок на колесницах.
