| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Образ мира
Профессия моряка, по словам Колумба, "склоняет всех, кто ей следует, к желанию познать тайны мира"43. Исследование Атлантики в позднем Средневековье подпитывало географические спекуляции, хотя и расширяло географические знания. Результаты этого можно наблюдать в трех областях: картографии, космографии и попытках практической навигации.
В позднем средневековье изменился не только масштаб карт, но и сам их характер. До тринадцатого века, судя по сохранившимся примерам, европейские карты мира были предметами поклонения, призванными отразить гармоничный замысел Бога в схематичной форме, подходящей, например, для алтаря; карты местности были попытками проиллюстрировать маршрут или инструкции по плаванию в схематической форме. В пятнадцатом веке картографы стали проявлять такой же интерес к географическому реализму, как художники эпохи Возрождения — к натурализму. Этот ренессанс картографии начался с повышения точности морских карт или портуланов в тринадцатом и четырнадцатом веках; специалисты, которые создавали их в Венеции, Генуе и на Майорке, поняли, что их практическая полезность в качестве навигационных пособий повышается за счет точности и широты охвата. Как мы видели в главе 6, портулан, судя по всему, в четырнадцатом веке был обычным средством для фиксации новых открытий. Все чаще это становилось явной ролью карты. Генуэзский создатель неопубликованной карты 1403 года (ныне хранящейся в библиотеке Йельского университета) записал, как он сверял детали своей работы с "эффективным опытом" и информацией моряков. Знаменитая карта, составленная в Лондоне Андреа Бьянко в 1448 году, специально посвящена последним открытиям португальских мореплавателей в Атлантике 44. Точные карты имели ценность не только в контексте навигации: они имели и свое стратегическое применение. Пере Мартелл, по-видимому, развернул или набросал карту западного Средиземноморья перед своими собеседниками на банкете в Таррагоне в 1229 году (см. стр. 15), тогда как Людовик Святой не был уверен в расстоянии от Туниса до Иерусалима еще в 1270 году, несмотря на наличие морской карты на борту. В течение следующих двух поколений этот пробел был восполнен: крестоносная пропаганда Марино Санудо была проиллюстрирована картами исключительной точности, нарисованными Пьетро Весконте.
Портуланы и стратегические карты по своей природе были практическими инструментами и, следовательно, восприимчивыми к изменениям и реагированию на новую информацию. Карта мира была обременена более живучими традициями, восходящими к религиозным истокам жанра. Традиция изображения мира в виде orbis terrarum, единого массива суши, окруженного островами и омываемого океаном, была принята некоторыми из самых современных картографов: например, Генрихом Мартеллом, который включил последние "описания португальцев" в карту, составленную, вероятно, во Флоренции в 1489 году. До конца XV века было принято изображать земной рай на крайнем востоке, а Иерусалим — по крайней мере приблизительно — посередине. Однако уступки реализму начались в XIII веке и накапливались в дальнейшем. Каталонский Атлас 1375 года, например, намеренно энциклопедичен, представляя собой совокупность географических знаний и предположений. Он также имеет элементы грубого спектроскопа, передающие впечатление округлости Земли. Техника изготовления глобуса содержалась в "De Sphaera" Николая де Оресмы (1320/5-82), и хотя ни один средневековый глобус мира не сохранился до глобуса Мартина Бехайма 1492 года, который сейчас находится в Национальном музее Нюрнберга, сферические изображения, вероятно, были более многочисленными. Глобус Бехайма напоминает о другом новшестве: использовании карт для иллюстрации географических теорий. Бехайм представлял Нюрнбергский кружок, к которому принадлежали он и Иероним Мюнцер; однако наиболее распространенным источником вдохновения был Птолемей. Его "География", текст которой был переведен на латынь в начале пятнадцатого века, содержала иллюстрации, восполняющие недостаток оригинальных карт и делающие трудный язык понятным.
Даже на картах мира, которые давали их составителям желанную возможность поразмышлять о Востоке и Индийском океане, наибольший вклад новшеств пятнадцатого века внес Атлантический океан. Степень интереса к Атлантике, как на картах мира, так и на морских картах, является наиболее примечательной особенностью: она показывает, что стимулом для воображения было исследование Атлантики и то, как за столетие до путешествий Колумба росло осознание захватывающего и пригодного для использования атлантического "пространства". К мифическим островам, обычно обозначавшимся на воображаемых местах на картах четырнадцатого века — островам Брендана, Святой Урсулы и Бразил — на венецианской карте 1424 года добавлены большие и привлекательные острова, в том числе "Антилия". Последний отождествляется с островом "Семи городов", на который, согласно легенде, мало чем отличающейся от легенды о Святой Урсуле, в VIII веке прибыли португальские беженцы, спасавшиеся от мавров. Эти острова стали обычным явлением в последующей картографической традиции и вдохновили отправку экспедиций на их поиски 45. Еще в 1514 году в португальских официальных навигационных руководствах указывались маршруты к островам, "еще не открытым", и одной из самых забавных подделок XVI века является подложная испанская "хроника" завоевания острова Святого Брендана. Предпринимались попытки связать эти спекуляции с возможными реальными открытиями, обычно в связи с теориями доколумбовых открытий Америки; единственным по-настоящему новым открытием начала XV века, которое могло лежать в основе этого явления, могло быть Саргассово море. Но если оценить подлинный ажиотаж, вызванный в XV веке неограниченными возможностями Атлантики, то плодовитость спекуляций кажется вполне объяснимой. Непосредственным стимулом послужили новые открытия: картографы Майорки, которые впервые разместили Азорские острова в их примерно правильном положении на картах 1430-х годов, также ввели в традицию новые гипотетические острова. Андреа Бьянко интересовался последними поддающимися проверке открытиями, как показывает его морская карта 1448 года, но на своей карте мира он разбросал горстку воображаемых островов по всему Океану, и даже на карте 1448 года он изобразил несколько традиционных островов, заверив, что "подлинный остров" расположен в 1500 милях от экваториальной Атлантики.
Бьянко, похоже, считал, что древние географические представления следует отбросить. То же самое косвенно высказал несколько лет спустя признанный мастер венецианской картографической школы Фра Мауро, который признался в заметке на своей карте мира — самой полной на тот момент — что его очертания должны быть несовершенными, поскольку протяженность мира неизвестна. Космографы XIV и XV веков напоминают военнопленных из одного из рассказов Марселя Эна, которые, не имея возможности видеть стены своей камеры при свете сальной свечи, могли вообразить себя свободными. Позднесредневековое невежество порождало такое же ощущение безграничности.
Свободу предположений можно ощутить в развитии двух революционных теорий об Атлантике: теории существования антиподов и теории узкой Атлантики. Ни то, ни другое не было допустимо в традиционной космографии. Размер земного шара постоянно недооценивался со времен античности, хотя лучшие доступные вычисления, расчеты Эратосфена, имели точность с погрешностью всего до пяти процентов; даже эти распространенные недооценки подразумевали наличие огромной неизвестной части мира, pars inferior, подобной темной стороне Луны. Поскольку образ orbis terrarum — единого непрерывного массива суши, охватывающего весь известный мир, — прочно запечатлелся в сознании каждого образованного человека, общепризнанной мудростью было то, что неизведанная часть занята неизведанным океаном. Смелая мысль о том, что посреди океана может быть вторая суша "напротив" известной суши, апеллировала к ренессансному вкусу к симметрии и, в более общем плане, к средневековому предпочтению упорядоченного и "согласованного" творения; но она нарушала два самых почитаемых догмата: о том, что все люди произошли от Адама, и что апостолы проповедовали "по всему миру".
Тем не менее, возможность существования антиподов обсуждалась все более широко. Пьер д'Айи, кардинал-реформатор Турени, упомянул об этом в своем "Imago Mundi" начала XV века, одном из самых влиятельных космографических трудов того периода, а также в двух трактатах, написанных несколькими годами позже под влиянием Птолемея. В своей "Historia Rerum" середины XV века Эней Сильвий Пикколомини (будущий папа Пий II) рассматривал эту теорию со скрытым одобрением, но затем благочестиво отверг ее, напомнив, что христианин "должен предпочитать" традиционную точку зрения. Очевидно, что такого рода оговорки не следовало воспринимать всерьез, и ко времени Колумба теория о существовании антиподов широко обсуждалась, а в некоторых кругах, особенно в Италии и среди гуманистов, всерьез ожидалось их открытие. Спекуляции об антиподах, возможно, были вызваны появлением в Западной Европе труда Страбона. Первый текст прибыл в Италию в 1423 году, и некоторые идеи Страбона широко распространились со времен Флорентийского собора 1439 года — прекрасного повода для обмена космографическими новостями, а также экклезиологических дебатов; полный перевод "Географии" Страбона, сделанный Гуарино Веронским, был доступен с 1458 года и напечатан в 1469 году. Его особая важность заключалась в том, что этот текст помещал предполагаемый неизвестный континент примерно там, где Колумб или один из других атлантических мореплавателей XV века могли бы ожидать, что найдут его: "Вполне возможно, что в этой же умеренной зоне на самом деле существуют два обитаемых мира или даже больше, и в частности в непосредственной близости от параллели, проходящей через Афины и пересекающей Атлантическое море". Этот отрывок был особенно поразительным в контексте общей защиты Страбоном гомеровской картины мира и опровержения космографии Эратосфена: в частности, Страбон задумал его как вызов мнению Эратосфена о том, что "если бы необъятность Атлантического моря не помешала этому, мы могли бы доплыть из Иберии в Индию вдоль той же параллели".
То, что сам Колумб рассматривал землю антиподов как возможный пункт назначения в своих собственных исследованиях Атлантики, подтверждается ответом одного из комитетов, изучавших его планы: "duda San Agustin". Это может быть лишь намеком на "сомнения" святого Августина в существовании антиподов. Когда Колумб вернулся из своего первого путешествия, несмотря на его энергичные заявления в том, что он побывал в Азии, большинство итальянских комментаторов, по-видимому, предположили, что он на самом деле открыл антиподов: готовность принять эту теорию во многих источниках показывает, что она, должно быть, была распространена до отплытия Колумба. Ее привлекательность для гуманистов была, очевидно, особенно сильной, возможно, потому, что она, по-видимому, пользовалась поддержкой со стороны авторитетов, широко уважаемых за свое место в классической традиции, таких как "De Nuptiis Philologiae et Mercurii" Марциана Капеллы или комментариев Макробия к Цицерону, чья картина мира, по-видимому, была основана в основном на Эратосфене и, следовательно, принадлежала к школе, совершенно отличной от Страбона. Макробий, хотя и более уклончиво, чем Страбон, также предположил, что "антиподические" массивы суши могут существовать как в северном, так и в южном полушарии 46.
Вторая великая теория, которая умозрительно "заполнила" атлантическое пространство, значительно расширяла мировую сушу, оставляя значительно меньшую часть поверхности земного шара для промежуточного океана. Птолемей пренебрежительно упомянул о расчетах своего коллеги-космографа Марина Тирского, который стремился расширить границы Азии на восток за пределы, приемлемые для Птолемея. Следуя этому намеку, Пьер д'Айи предположил, что земля антиподов может быть не отдельным континентом, а прилегающим к известному массиву суши. Д'Айи привел ряд авторитетных источников, собранных Роджером Бэконом (1214-1292), возможно, с некоторым искажением первоначальных намерений авторов, чтобы предположить, что большую часть поверхности земного шара занимает суша: узкая Атлантика была необходимым выводом, к которому пришли многие читатели д'Айи. Приписывая Аристотелю точку зрения, что "море между западной оконечностью Испании и восточной частью Индии невелико", д'Айи был более верен Бэкону, чем Аристотелю, чей текст по этому вопросу двусмыслен и неясен. Но такой авторитет, однажды присвоивший или самонадеянно отстаивающий определенную точку зрения, имел огромный вес. Теория узкой Атлантики развивалась в кругу флорентийского космографа Паоло Тосканелли, взгляды которого выражены в письме от июня 1474 года, адресованном португальскому королю, и последующем кратком изложении, адресованном Колумбу. Тосканелли оценивал расстояние от Канарских островов до Катая примерно в 5000 морских миль — по меркам того времени оно было не совсем доступно для навигации, но путешествие могло прерваться у "Антилии" и Японии. Эту картину Атлантики вскоре стали разделять нюрнбергские космографы: с небольшими изменениями она изображена на глобусе Бехайма; и Мюнцер стал ее представителем, когда он написал королю Португалии, призывая к исследованию западного пути в Азию, в 1493 году 47. К тому времени Мюнцер, по-видимому, не знал, что попытка уже была предпринята.
Экспедиция Колумба была не единственной практической попыткой использовать заманчивую неопределенность Атлантики. В 1480 и 1487 годах, а возможно, и в 1490-е годы, экспедиции регулярно отправлялись из Бристоля в поисках новых островов: значительно увеличившийся импорт товаров из северной Атлантики в Бристоль в 1480-х годах свидетельствует об увеличении торговли с Исландией, которое было вызвано такими путешествиями, но это были осознанные исследовательские путешествия, направленные на то, чтобы "искать и найти"48. Бристольцы называли свою цель "Бразил". Для португальцев и фламандцев с Азорских островов "Антилия" была сопоставимым универсальным названием для потенциальных новых открытий. По крайней мере восемь португальских патентов на открытие новых островов Атлантического океана сохранились с 1462 по 1487 годы. Некоторые конкретно ссылаются на данные морских карт. Самыми общими условиями являются условия дара Фернану Телешу (1474 г.) "Семи городов или любых островов, которые он найдет"49. Несмотря на минимальные результаты, путешествия из Бристоля и с Азорских островов невозмутимо продолжались. Атлантика становилась непреодолимым препятствием, вакуумом, вызывающим непреодолимое отвращение.
Первое открытие Колумба — то есть еще до открытия Америки — проложило жизнеспособный маршрут для дальнейшего исследования Атлантики. Отправной пункт на Азорских островах был непрактичен в большинстве сезонов из-за преобладающих западных ветров; Канарские острова, где дул попутный ветер, идеально подходили для этой цели. Неизвестно, остановился ли Колумб на Канарах по счастливой случайности или по расчету, но баланс вероятностей склоняется в пользу последнего предположения. Он хорошо знал воды Атлантического океана и мог определить, где дуют наиболее попутные ветра; информация, которую он получил от Тосканелли, по-видимому, благоприятствовала — даже предполагала — отплытие с Канарских островов; и он приберег свою самую упорную кампанию в поисках покровительства для короны Кастилии, которая контролировала Канарские острова.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
