Клеймор болезненно улыбнулся. Всё-таки не время петросянить, да и юморист из меня аховый.
Краем сознания отмечаю, что Чук возвращается с драгоценным грузом к нам. ИИ Флаера, конечно, хорошее подспорье на случай опасности, но за эльфу как-то спокойнее, когда она рядом. Устав стоять, я сел рядом с самособирающимся метаморфом. Заострившиеся черты лица, общая бледность, и понимание какого-то глобального откровения в слезящихся глазах. Балконский со своим дубом просто жалкая пародия на дальней обочине жизни.
— О чём думаешь?
— «Когда люди получают крылья, они становятся чудовищами», — тяжело выговорил метаморф. Явно все силы уходят на восстановление и борьбу с болевым шоком. — Не помню, кто это сказал, но нам подходит, верно?
— Я чо-та не въезжаю в тему, Клеймор.
Метаморф кашляюще рассмеялся. Только грусти в его смехе было больше, чем радости.
— Пора посмотреть правде в глаза: мы больше не люди.
Я дёрнул ушами и погладил заползшую на ладонь саламандру. От удовольствия лисоящерка полыхнула голубоватым огнём и распласталась по указательному пальцу, довольно вывалив язычок и равномерно горя приятными оранжевыми язычками пламени.
— Чушь и ересь, уважаемый сэр паладин.
— Только на первый взгляд. Посмотри на нас. Ты в состоянии сразится с танком голыми руками и победить. Меня разнесло на клочки, но я всё ещё жив. Какой человек способен на такое?
Наползшие тяжёлые тучи потихоньку прорвало. Загрохотало, редкие капли почти мгновенно сменились моросью. Саламандра лизнула ближайшую капельку, чихнула, выхлопом испарив её, и с недовольной моськой сползла на мои колени, а оттуда — по животу и груди — к шее, где и замерла, прижавшись успокоительно-тёплым брюшком к пульсирующей артерии.
Я облизал губы. На языке остались ощутимый привкус соли и кислинка. Здравый смысл настойчиво не рекомендовал пить местную воду. Пф-ф-ф-ф. Я, может, и не совсем адекватный, но не до такой степени, чтобы утолять жажду кислотным дождём.
Клеймору доставалось сильнее — кожа не везде ещё наросла, местами отчётливо проступали нити нервов, и каждая капля, попадавшая по ним, вызывала у паладина новые судороги и болезненные гримасы.
Оглядевшись, я подошёл к ближайшему относительно целому трупу слаат и стянул с него комбез. Клеймор долго непонимающе смотрел на мои попытки поставить перпендикулярно земле его щупальца, а когда дошло, почти благодарно оскалился, и даже шевельнул тентаклями в попытке помочь. Однако, у щупалец обнаружилась полнейшая эректильная дисфункция, и эти оружейные шланги отказались превращаться в распорки для тента. Забив на возню с псевдоподиями, я подоткнул защитный костюм под громаду паладина, растянув его над до сих пор не восстановившимися животом и кишечником. А ничо так, стильненькое полотешко получилось.
Слой песка очень быстро унесло в многочисленные низинки, коричнево-чёрная почва, явно насыщенная глиной, мгновенно покрылась сотнями мутно-жёлтых лужиц и ручейков. Широкие трещины в земле с радостью вбирали в себя излишки дождя и чересчур обнаглевшие лужи, решившие стать полноценными реками.
Впрочем, буйство отравленных небес прекратилось так же быстро, как и началось. Редкие капли ещё срывались с почти очистившегося неба, но основной массив серобрюхих туч уже уносило за горизонт. Ну и ветра там, наверху... Я зябко поёжился и накрыл ладонью дремлющую саламандру. Пусть ненамного, но стало теплее.
— Подумай. Быть человеком значит не только иметь всё, что положено человеку — это также означает не иметь ничего сверх. Слишком легко начать судить и рядить, возвеличивать себя и отделять от прочих. Сколько ещё ниточек связывают нас с человечеством? Во что мы превратимся, если они когда-нибудь порвутся?
Во накрыло-то бедолагу. Аж в философию занесло.
— Клеймор, слушай, а ты в курсе, что до сих пор не было дано чёткого определения, что есть человек? Откуда он начинается и чем заканчивается?
— Да какая разница...
— Лорд-паладин несуществующего бога, — вздохнул я в предчувствии огромной порции уныло-депрессивных сношений мозга, — уймись. Человек — это то, что внутри, а не внешние обвесы типа хвостов, умения ходить сквозь стены, рвать бронекиборгов голыми руками или принимать любой облик. Мы люди до тех пор, пока реагируем на чужую боль, как на свою, пока нам не плевать на происходящее в мире и у соседей по квартире или палате, пока для нас слезинка ребёнка — именно слезинка, а не цифирька в статистических данных.
— Ты не туда ведёшь, Кайна.
Невольно захотелось муркнуть. Как-то сросся за эти две недели с новым именем, породнился, или как-то так. В прошлой жизни вот не любил, когда называли по полной форме, всё Лекс, да Саня, а в этой... В этой нравится. Да и не представляю, как имя храброй кицурэ можно сократить, разве что Кай, ибо Айна чётко ассоциируется со всякими цыганистыми загибами типа кибиток, гитар, краденых коней и вечного «Ай-на-нэ-нэ-нэ». Впрочем, имя это останется со мной на очень долго. Как в одной весьма забавной старенькой песне: «И, уж поверьте, буду жив до самой смерти!»[4]
— Знаешь, сэр Клеймор, однажды, ещё там, на земле, мне попалась одна книга. Была в ней то ли сказка, то ли притча, как раз о людях.
— Расскажешь?
— А куда я с подводной лодки денусь? В общем, в бытность, когда Алатырь-камень ещё не был легендой, и боги маялись дурью и созиданием, решили они сделать себе новую игрушку. Людей, то бишь нас. Чего они туда понамешали, неизвестно, но кто-то говорил о глине, кто-то о дереве, кто-то вообще о дерьме и чернозёме, но это не суть важно. Важно то, что в кровь типичного хуманса вложили боги частичку первозданного огня, чтобы человек помнил, что создавшие его — не чужие ему, что он может сам стать им равным, если сумеет этот огонь не просто сохранить, но и разжечь. Помнишь: «Из искры возгорится пламя»? — Метаморф слабо дёрнул головой, что я воспринял как согласие. — Во-во, как раз про тех, кто «свой огонь спалил за час, но в этот час вдруг стало всем светлей».[5] Товарищ Данко, что с вырванным сердцем светил им в дороге остальным — из той же серии.
— Так вот, — продолжил я. — В своё время хумансы как-то дистанцировались от богов, позабыли славных предков почти что полностью. И огонь в крови, некогда полыхавший постоянно, сначала стал костерком, потом угольком, а потом и вовсе капелькой. Ма-а-ахонькой в остальном море тьмы, но — ещё существующей. Рождается человек, а у него в крови пламя, и с годами огонёк гаснет... Помнишь, как в детстве чудеса были реальными и не требовали доказательств, и мир был куда как загадочнее и, в то же время, куда как более понятным? Я зову это «внутренним ребёнком». Пока он жив — жив я. Умрёт он — и на одну полноценную единицу скуки, педантизма и прочих хренотеней станет больше. Ночь, лесочек, ветвь, верёвка... Почти по Блоку, да. В общем, суть-то уловил?
— Возможно...
— Так, ща попробую разжевать. Пока в нас жив такой ребёнок, пока он _со-чувствует_ миру — жив и сам человек. Как только погаснет его огонёк, огонёк, заложенный в нас богами, — человек растворится, и его душу сожрёт обыденнейший обыватель, и место займёт серая масса квазиживущей протоплазмы. Понимаешь?
— Чего тут не понять-то? Но вспомни, о чём я говорил. Грань от твари дрожащей до имеющего право — слишком тонка. И нас, не спрашивая, толкают в ту сторону, где соблазн махать в свою волю топором, круша черепа старушек и прочих неудобных, слишком велик.
Лицо метаморфа перекорёжило, он захрипел, дёргаясь, и почти прокричал в быстро холодеющий воздух:
— Теперь понимаешь, почему я ненавижу Артаса? Люди сами должны решать, как поступить со своей человечностью. Никто не вправе просто придти и отнять её по собственной прихоти. Любой, кто поступит так, станет моим врагом.
Ящерки проснулись, проскользнули под комбез, ровным теплом согревая меня. Чудесные создания! Я довольно зажмурился и почти неслышно начал помуркивать. Звук рождался где-то между гортанью и нёбом, вибрирующей лаской и довольством проходя сквозь каждую клетку тела. Стало настолько тепло и легко, что я почти забыл о том, что благородный паладин тут вот лежит, буквально у моих ног, и грозится устроить карачун богам.
— Понял, Клеймор, как тут не понять. Только ты не забывай, что божественный огонь, что внутри нас, можно разжечь в такое пламя, что сами боги станут не опаснее и не страшнее детишек, играющих в песочнице. Люди сами творят свой мир и свои правила.
— Не забуду, — выдохнул метаморф. Кишки потихоньку заползали внутрь, прячась под растянутым комбезом. Ноги почти что закончили формироваться в прежние колонны с грунтозацепами. Свет первых звёзд оставлял странные, но от того не менее красивые рефлексы от металлических частей его тела.
Я сидел, оперевшись на руки, и смотрел в абсолютно чужие созвездия чужого, далёкого мира. Атмосфера и облака ещё ловили отсветы ушедшего за горизонт светила, мышцы наливались ватной слабостью, и очень хотелось спать. Метаморф молчал, Чук неторопливо нёс эльфу к нам, индеец залипал на тотем, а Лаганар... Старика носила нелёгкая один только чёрт знает где, и как-то совсем не верилось, что он поджарился и раскатался в блинчатую гармошку в спидере. Всё-таки дедок не без мозгов, и вряд ли у него настолько дефицит мозга, чтобы не покинуть леталку до столкновения. Шарится где-нибудь, небось, симпатяшных мумий за сухие попки тискает, или ещё чего.
— Рыжик... — вдруг буркнул Клеймор, пошевелив щупальцами. — Будь другом, помоги подняться?
Улыбаясь про себя от незамысловатого, но ласкового обращения, я протянул руку паладину. Моя ладошка полностью утонула в грабле метаморфа. Ну и тяжёлый, зар-р-раза! Сколько в нём весу, килограмм триста-четыреста?
Пластинки брони пощёлкивали, металл скрипел о металл, чешуйки наползали друг на друга, пока тяжёлое тело сгибалось. Терминатор, блин, средневекового розлива.
Туша паладина внезапно оказалась огромной, чуть ниже Чука. Мне пришлось упираться в песок и, скользя в нём, с матом и кряхтением, поднимать памятник отваге и суровости в лице бронированной задницы... э-э-э... в общем, биодоспеха и конструкции имени сэра Клеймора. Вроде бы до того, как его располовинили, он помельче был... От нагрузки мышцы спины напряглись, я почувствовал, как вдоль позвоночника стекает что-то горячее, липкое и очень мокрое. М-м-мать твою, паладин, а труселя мне кто стирать будет?! Я ж как домой вернусь, бревном валяться буду... Впрочем, думаю, сэру Клеймору вряд ли легче. Меня хотя бы не оставляло в половинчатой комплектации.
С кряхтением и скрипом брони паладин таки установился на обе, и гордо покачивался вслед переменчивому ветру. Ветер резкими порывами налетал со всех сторон, и потому Клеймор больше напоминал то ли массивную мачту с просевшим фундаментом, то ли сильно расшатанный флюгер.
Я попытался поймать его взгляд и понял, что Клеймор от этого увиливает, глядя куда-то промеж моих ушей. Жёстко корёжит парня, а помочь-то и нечем...
Метаморф положил руку мне на голову и как-то афигельно трогательно потрепал по макушке. Мать моя женщина! Какие же шикарные ощущения!
— Ты это... забудь. Не для тебя было.
Его слова прошли мимо ушей, ибо раздражённая эрогенная зона, коя всем своим пушисто-мурчаще-тёплым покрывалом накрыла меня целиком и полностью, через череп пустила корни в мозг и настойчиво требовала обзавестись собственной няшей, которая и будет чесать за ушками и топить в кавае.
С чудовищным трудом подавив желание закатить глаза и свернуться мурлыкающим комочком под неожиданно ласковыми пальцами метаморфа, я сосредоточился сначала на образе эльфы, но, поняв, что все мысли настойчиво вертятся вокруг её замечательнейших форм и тембре голоса, пришёл к выводу, что без скорейшей разрядки просто полезу на стены. Попандос... Капитальнейший... Как бы такими темпами не потянуло на противоположный нынешнему пол...
Я даже не заметил, как паладин развернулся и отошёл в сторону.
Из невесёлых мыслей спас, как ни странно, Лаганар, чёртиком из табакерки появившись рядом с нами. Новое чувство искажений пространства, коим ощутил прорыв дредноута в этот мир, тем не менее, не проронило ни малейшего намёка или предупреждения.
Молча махнув рукой в общем для всех миров жесте следовать за ним, дед свернул за ангар.
Аккурат позади того строения, через которое выскочил дредноут, стояла здоровеная такая арка. В нескольких метрах от неё — дыра в задней стенке ангара. Судя по габаритам — именно та, через которую бронелетак и явился в этот мир. Между створок арки постоянно бегали паутинки, а на них — висела ртутная масса, вызывающая полный коллапс головного мозга: зрение говорила, что она плоская, словно зеркало, но тут же спотыкалось о иные чувства, кои вовсю вопили о том, что глубина этой зеркалки — Бездна. Именно так, с большой буквы и непременно с благоговейным придыханием.
— Ну и что это за шедевр народного творчества? — озвучил мои мысли метаморф.
Едва слышно клацнув пластинами брони, рядом замер Чук. Добрался-таки, железяка спортивная.
— Это — портал, — тоном утомлённого студентами, но свято верующего в преподаваемую науку профессора отрезал Лаганар. — Именно через него слаат сюда попали. И хорошо бы нам сделать так, чтобы больше у них этот фокус не получался, да побыстрее. Хвостатая, где там твои амулеты взрывающиеся?
Я попросил Чука раскрыть капсулу и достал рюкзак, попутно убедившись, что Миа не стало хуже. Худенькая эльфочка едва заметно дышала; глаза закрыты, длинные пушистые ресницы кажутся веерами, а идеально очерченные губки так и просят нежного поцелуя. Бр-р-р-р!.. Да что такое?! Тряхнув головой, я сосредоточился на содержимом рюкзака. Ага, вот и гранаты. Всех сортов и ассортиментов.
— Вот они, куда денутся, — вынырнул я из медбокса с рюкзаком в одной руке и связкой гранат в другой.
— Отсчитай штук десять и бросай внутрь, — тоном, не терпящим препирательств, выдал Лаг.
Ну нихренассе! А как же научная ценность и всё прочее?
— А... — начал я, и тут же был перебит дедком:
— Нет.
— Ну может...
— Не может. Кидай, кому я сказал! Из этого портала в любой момент может ещё целая армия выскочить, и лично мне второй раз лётчика изображать неохота. Тем более, что уже и не на чем.
Поганенько на душе, конечно, тем более трофей реально ценный — судя по структуре — выращен из цельной друзи кристаллов. Понятия не имею, что за минерал, но явно очень ценный. С другой стороны, муть бородатая права — кто его знает, что там, по ту сторону Врат, творится?
Вздохнув, я отсчитал дюжину гранат и, подумав, добавил к связке ещё одну. Тринадцать — счастливое число, как ни крути.
