Он рассказал о своей жене, по его словам, настоящая амазонка. Говорит, от её имени пахнет морем, звать Мариной. Сыновья, как подросшие волчата, Александр и Евгений.
Люди, Вилена Ждановича и не пытались сломить их оборону, но подкараулили там, где он их не ждал, накинули сеть и он здесь. Я всё убеждаюсь, выжить в одиночку, никак нельзя, пусть ты, даже Брюс Уиллис, из американских сказок.
— Продолжишь так же жить, на отшибе у всех? — спрашиваю его, но заранее знаю, такие люди, как он, второй раз, на грабли, не наступают.
— В одиночку не выжить, вздыхает он, — в Град Растиславль подамся, я слышал, Великий князь, хоть и деспот, — меня коробят его слова, — всё же о народе своём печётся.
— И в чём же, он такой деспот? — меня сильно задевают его слова, а Семён ухмыляется, незаметно корчит мне рожи.
— Разгуляться не даёт, всё в жёстких рамках закона, грудью свободно не вздохнёшь, сразу уткнешься в какие-то правила.
— Зато, в своём хуторе, сам себе был законом, — усмехаюсь я.
— Ага, — не замечает подвоха Дмитрий. — А вы, случаем не из Града Растиславля, — он наклоняет голову, смотрит из нависших бровей.
— Мы? Ну ... да,
— И как вам Великий князь, Никита Васильевич?
— Мне, нравится! — с большим воодушевлением говорю я, Семён фыркает в рукав.
— Наверное, действительно, не плохой мужчина, раз его подданные о нём хорошо отзываются, — делает глубокомысленный вывод наш собеседник.
— Мужчина действительно не плохой, — смеётся Семён, пихая меня локтем.
— Я хочу попросить вас об одной услуге, — Дмитрий внезапно становится суровым, глаза стекленеют, — вдруг, что со мной случится, возьмите мою семью в Растиславль. Мой дом в излучине реки Альма, на возвышенности, с одной стороны гора, стёсанная как седло, без леса, абсолютно голая — это главный ориентир, с другой стороны, обрывы, склоны из "живых" камней.
— Что-то ты скисаешь, друг мой, сам приведёшь, — я стараюсь возмутиться.
— Почему-то, детство вспоминаю, не к добру, — вздыхает он, я с Семёном, переглянулся.
— Мы отведём их в Град Растиславль, — серьёзно говорю я.
В глазах сильного человека мелькает признательность, он почему-то уверен, нам под силу преодолеть пыточную Полосу препятствий, как добропорядочная собака, признал в нас волков — опытные люди, всегда в состоянии оценить силу других.
Не спеша, проходит день, лезем в вонючий барак. Мужчины стараются отвлечься от предстоящего испытания, кто как может, кто-то играет в кости, другие, бесцельно склоняются по бараку, часть спит, или делает вид, что спит. Дмитрий, отодрал кусок доски, обстругивает её — хоть какое, но оружие. Правда, если выпустят медведя, он не заметит этой щепки.
Прилёг на необструганные доски, незаметно подкрались гнусные сумерки, глазом не моргнёшь и утро. На ум ничего не приходит, прекрасно осознаю, даже, если пройдём Полосу препятствий, увечий не избежать, перспектива не радует.
Семён, по своему обыкновению, тихо мурлычет песенку, на него зло косятся, но замечаний не делают, трудно воспитывать человека, с такими мышцами.
— Сам Росомаха прибудет на "аттракцион", — неожиданно заявляет Дмитрий.
— Какая, росомаха? — приподнимаюсь на локтях, но уже знаю, о ком он говорит — совсем плохо, этот точно узнает нас.
— Генерал, Виктор Павлович, прозвище у него такое — преданный пёс самого императора Вилена Ждановича, о нём ходят легенды, лишь князь Аскольд, ему ровня.
— Дела, — встаю с нар, Семён перестаёт мучить публику, замолкает.
— Слышали о нём?
— Кое что, — я нервно прохаживаюсь.
— Нам, какое дело, до него, — не понимает нашу реакцию Дмитрий.
— Дела нам до него никакого нет, — соглашаюсь я. — А вот у него, к нам ... всё, пора спать, завтра непростой день.
Утро, как обычно, приходит неожиданно, в вонючий барак, врывается свежий ветер, мотылёк, занесённый сквозняком, с грохотом бьёт меня в лоб, прорываются светлые лучики солнца и оживляют убогое помещение.
Народ нехотя поднимается с запотевших досок, лица хмурые, злые.
— Быстрее, рабы, приводим себя в порядок, и строиться в загоне, — знакомый мужик, со шрамом от уха до шеи, возвышается в проёме, добродушно посмеивается. — Жрать, не советую, если распорите живот, пищей залепите кишки, а это — инфекция.
— Беспокоится гад, — обозлился Семён.
— Гнида, — соглашаюсь я.
Толпясь, выходим из барака, щуримся от яркого света. Полным ходом идут приготовления. Вдоль Полосы препятствия, устанавливают длинные скамейки, на шестах развешивают разноцветные ленточки, доносится запах жареного кабанчика.
Настроение у жителей приподнятое, праздничное. Бабы нажарили семечки, малышня бегает, держа в руках леденцы на палочках, много воинов — все в доспехах, держат мечи и тяжёлые копья, стоят шеренгами вдоль "аттракциона".
Прибывают первые гости, публика разнообразная, кто пешком, кто верхом на прирученных диких лошадях, кто на повозках. Хмурюсь, наблюдая за людьми, для них, это праздник, развлечение, веселятся как дети. Невероятно как быстро растеряли сострадание, доброту, разбухла в душах гниль, так потихоньку скатятся до уровня людоедов.
Внезапно слышится барабанный бой, голосят дудки, народ срывается с места, бежит встречать неких высоких гостей.
— Строиться в загоне, — ревут надсмотрщики, свистят плети, нам приходиться поспешно становиться в одну шеренгу.
Стучат копыта, во двор врываются всадники, слуги принимают поводья, помогают спешиться знатным особам. Стёпка, суетится, заламывает шапку, улыбается во весь рот, жестикулирует, как есть — клоун.
Его, узнаю сразу. Он отличается других всадников, одет неприлично просто, видавшая виды, изрядно потёртая кожаная куртка, небрежно накинута на плечи, выцветшие штаны, из грубой ткани, но широкий пояс сверкает золотом и подвешен к нему грозный меч, с блистающими каменьями на рукоятке — это Росомаха, генерал службы безопасности.
Он уверено заходит в загон, и моментально узнаёт меня, но ничего не дрогнуло в его лице, лишь расширяются зрачки.
— Хороших мужчин подобрали, — хвалит он. Стёпка сияет лицом, шапку измял так, что она становится похожа на коровье вымя.
— До обеда проведёте первую часть соревнования, а последними, — не глядя, тычет в нашу сторону, — они пойдут и вот этот, — указывает он на Дмитрия.
— Конечно, десерт подают в конце, хороший выбор, бойцы, что надо! — нахваливает нас Стёпка и буквально приплясывает от усердия.
— Вот и посмотрим, — серьёзно произносит Росомаха и тихо добавляет: — Если вы действительно те, кого выбрал этот мир, то вам нечего бояться, герои так бездарно не умирают.
Стёпка, думая, что это такая шутка, громко заржал, но Росомаха так глянул на него, что тот едва не обмочился от страха.
Отбирают первую партию, выводят из загона. Люди знают, идут на смерть, упираются, но их колют копьями и они бегут. Провожаю взглядом, на душе горько и пакостно, но не могу им помочь, надеюсь, придёт время, воздастся мучителям по заслугам. В порошок сотру! Дерьмо есть заставлю! Огнём сожгу!
Семён темнеет лицом, я вскользь касаюсь его мыслей, в них бушует ураган. Семён, вообще, относится гипертрофированно ко всякой несправедливости, а здесь полный беспредел, явное вырождение человеческих душ!
Идёт время, волнами прокатывается восторженный рёв толпы, в нём глохнут крики, погибающих на ужасном маршруте людей.
— Пока, ни один не дошёл, — Дмитрий, словно окаменел, нездоровый пот покрывает лицо.
Проходят несколько часов, постепенно, рёв толпы затихает, доносятся отдельные выкрики, публика делится впечатлениями. Звучит балалайка, бабы, весело и задорно исполняют частушки, украшенные цветными лентами, взлетают множество воздушных змеев, пахнет шашлыком, брагой, квашеной капустой — праздник в разгаре.
— Скоро и мы будем веселить публику, — зло щёлкает зубами Дмитрий, он прячет на груди остро отструганный кусок доски.
— Когда Полосу препятствия будешь проходить, станет мешать,— замечает Семён.
— Это от медведя.
— Не пройдёт ... его можно только сильно напугать, — неопределённо произносит мой друг.
— Если удачно ткнуть в глаз, есть шанс проскочить данный этап. Вам бы тоже обзавестись такими же кольями, — теперь и нам советует он.
— Обойдёмся, — отмахивается Семён. Я друга понимаю, преодолевать все мостки, перекладины, карабкаться по стенам, нырять в воду — доска будет сильно мешать. Я вообще, предлагаю, выйти без рубашек, чтоб не дай бог, за что ни будь не зацепиться.
Томительно тянется время, о нас словно забыли, но нет, публика просто гуляет, перекусывает, заключает новые ставки. Знакомый скрип двери, на пороге ухмыляется бывший, раб. Впрочем, почему бывший, раз душа рабская, значит рабом он и остался.
Мужик, поглаживает безобразный шрам на лице, в глазах радость: — Один, почти прошёл, вот, молодец! Такой накал страстей! Вы, уж, не подведите, сделайте людям приятное, сразу не издыхайте.
— Когда я стану свободным, — с угрозой говорит Дмитрий, — я тебе рот разорву.
— Вот и молодец, люблю таких ... давайте, мужики, вас уже заждались, — он отстраняется, мы выходим. Нас уже ждут воины, они опускают копья, чтоб не артачились, но мы и так быстро идём, и они едва поспевают за нами.
Нас встречают аплодисментами, оценили, значит. Семён, в рельефных мышцах, которые, словно нехотя перекатываются под кожей, как валуны на сдвинувшейся осыпи, Дмитрий, под стать ему, разница, лишь в росте, я не хилый, хотя уступаю им обоим, но мышцы у меня тоже не маленькие.
Выходим к Полосе препятствий, над ней витает дух смерти. На вращающихся шестернях, двигается истерзанное человеческое тело, на кольях, под гуляющими в разные стороны мостками, корчится ещё живой человек, но он, обречён, из груди торчит острый шип. Бурлящий бассейн, со скрытыми в нём механизмами, розовый от крови, из клетки, рядом с водоёмом, доносится довольное урчание медведя-людоеда — здесь два варианта, или сражаешься со зверем, или прыгаешь в воду, где молотят шестерни, как в мясорубке.
Нас встречает Борис Эдуардович, по-доброму смотрит: — Решил вам дать свободу — без всяких условий, но она там ... на верхней площадке башни ... как станете, равноправными гражданами, милости прошу ко мне в гости.
— Первым делом сверну тебе шею, — обещает Семён.
— Не сомневаюсь, — ухмыляется он.
Нас подталкивают к началу испытания. Стоим у подвешенного мостка, с боков привязаны верёвки, крепкие мужики приготовились дёргать их, чтоб создать определённую амплитуду, внизу, колья.
— Я первый пойду, — говорю я.
— Да нет, — Дмитрий теснит меня, — я уже настроился, хочу, чтоб быстрее всё закончилось.
— Как знаешь, — не перечу ему.
— Определились, вот и хорошо. А вы, пока подождёте в том бараке, негоже подсматривать, а то хитростей наберётесь, но хочу порадовать, в окошко, видна верхняя часть башни, поэтому узнаете, прошёл ваш товарищ дистанцию или нет, — Борис Эдуардович по-доброму смотрит на нас, но у меня возникает непреодолимое желание плюнуть ему в лицо, что и делаю. На удивление, он не злится, лишь утёрся рукавом: — Очень хочу надеяться, что бы вы все встретились на верху, — лукавит он, озаряя ласковым взглядом, эта сволочь, уверена, что мы сгинем в этом жутком "аттракционе".
Нас запирают, мы прильнули к маленькому окошку, действительно, верхняя часть башни видна. Нарастает рёв трибун, Дмитрий начинает проходить испытание. Я дрожу как в лихорадке, очень переживаю за товарища, хочется надеяться — он сможет.
Восторженные крики, вперемешку с залихватским свистом, создают такую какофонию, хочется заткнуть уши, а время идёт, но кажется, Дмитрий в конце пути. Во мне теплится надежда, я всем сердце желаю ему победы. Семён тяжело дышит, такое ощущение, что из глаз польётся ртуть.
Но где он? Смотрю на башню. Вроде происходит некое шевеление. Неужели дошёл! На верхней площадке башни, появляется обескровленное лицо Дмитрия.
— А-а!!! — ревёт он, — свободен!!! — трясёт обрубками рук, но теряет равновесие, падает с башни. Тело кувыркается в воздухе, обрубками пытается ухватиться за выступы, но бьётся головой об камни, разлетаются мозги и уже безжизненное тело стукается об землю.
Наступает тишина и мгновенно взрывается восторженным рёвом — публике понравилось представление.
Стискиваю зубы, красная пелена опускается на глаза: — Не жить им, — с моих губ срывается стон.
У Семёна кровь отхлынула с лица, скрипят зубы, тело окаменело от вздувшихся мышц: — Сейчас я, — безапелляционно говорит он, ни следа страха нет на лице, и я не стал перечить, в любом случае, очередь и до меня дойдёт.
Дверь распахивается: — А ведь, добежал, сукин сын, свободным стал, — потирает от удовольствия ладони, бывший раб, — видите, как хорошо получилось, стоит только сильно захотеть и всё получится. Вот, только слегка оступился родимый, выпал с башни, но умер свободным человеком. Ну, кто первый?
Семён уверенно делает шаг, его глаза ужасны, словно в них кипит ртуть. Мужик с опаской сторонится, улыбка сходит с обезображенного лица: — Ладно, иди, голубчик, — говорит он моему другу, но близко не подходит. Дверь с грохотом захлопывается, на петли брякает навес, я остаюсь один, сердце болезненно пульсирует, но я верю, он справится, ведь иначе быть не может.
Семёна толпа встречает громогласным рёвом, затем шум стихает, догадываюсь, мой друг вышел на исходную позицию. Раздаётся смех, видно происходит нечто неординарное, догадываюсь, первое препятствие Семён проходит, затем, публика ревёт так, что вибрирует дверь, а спустя секунду, гул удивления прокатывается в толпе, затем аплодисменты и свист. Интересно, на каком он этапе?
Рёв медведя угрожающий и страшный, выпустили зверя. Происходит нечто необъяснимое, медведь страшно ревёт, но в ярости что-то обречённое, затем, дикий рёв сменяют визгливые нотки и ... возникает тишина, даже слышу жужжание пчёлки. Но вот, словно лавина нарастает восторженный ропот и взрывается аплодисментами.
Наконец, долгожданный миг, на площадку башни выходит Семён, он как бог, мышцы, рельефно вздуты, тело блестит от пота, улыбается, смотрит в мою сторону.
С полчаса меня не тревожат, словно забыли, но вот откидываются засовы, дверь настежь открывается, мой старый знакомый бледный, не улыбается, посматривает на меня с суеверным ужасом: — Неправильно как-то всё произошло, твой приятель сходу бросился на медведя и вцепился ему в морду, а тот взял и обделался от страха кровавым поносом, так издох в мучениях ... горемычный. Кто вы такие? — мужик со шрамом, почтительно, жестом, приглашает выйти, ко мне подходить боится, но напоследок ехидно замечает: — Но ты сильно не расслабляйся, медведь помер, но у нас есть саблезубый тигр, с ним такой номер не пройдёт, эти звери не страдают медвежьей болезнью.
Вот и до меня дошла очередь. Подхожу к мостку, мужики с верёвками напрягаются, делаю вид, что не решается шагнуть, медлю, то подойду, то отступлю — с трибун слышатся смешки. Мужики с верёвками, так же посмеиваются, сзади свистят копья, вонзаются совсем рядом, меня поторапливают.
