Qi-совместимое резонансно-индукционное устройство беспроводной подзарядки.
Основная аккумуляторная батарея (суперионистор): 12В, 32000 мАч, число циклов подзаряда 10000.
Допустимые условия использования:
Для обработки конфиденциальной информации и государственной тайны в автоматизированных системах до класса 1Б включительно;
В информационных системах обработки персональных данных до класса К1 включительно.
Допустимые условия эксплуатации
Класс пылевлагозащищённости IP69D+, класс удароустойчивости IK10+.
Предназначено для использования в качестве индивидуального средства сбора, обработки и отображения информации в полевых условиях:
— повышенная влажность воздуха, дождь, статическая и динамическая пыль, пониженное (от 140 мм рт. ст.) и повышенное (до 1140 мм рт. ст.) давление, пониженная (от -65RС) и повышенная температура (до +55RС), атмосферные конденсированные осадки (иней и роса), акустический шум (уровень звукового давления до 150 дБ), солнечное излучение и и пр.;
Устройство может функционировать под водой на глубине до 1 метра, допускается его помывка агрессивными чистящими средствами.
Допускается установка в транспортных средствах (колесный, гусеничный и железнодорожный транспорт, вертолет, самолет, космический транспорт, морские и речные суда и пр.) в условиях синусоидальной (амплитудой до 6 g) и случайной вибраций, одиночных (до 120 g) и многократных (до 15 g) ударов, качки, брызг, соляного тумана (концентрация до 5%), плесневых грибов и других внешних воздействующих факторов.
Допускается использование в промышленных цехах, в частности на химических производствах в условиях воздействия агрессивных сред: сероводород, аммиак, диоксид серы, диоксид азота, озон и др.
Допускается в условиях сильных магнитных (напряженностью до 1000 А/м для постоянного магнитного поля и поля промышленной частоты) и радиочастотных электромагнитных (напряженностью до 30 В/м при частоте до 4000 МГц) полей вблизи мощных радиопередатчиков, в электролизных цехах и т.п., а также в условиях кондуктивных электромагнитных помех нормального и общего видов.
Устойчивость к постоянным ускорениям — до 4.5g (при условии отключения вспомогательного HDD). Допускается использование в условиях невесомости.
Допускается кратковременное (до 15 минут) использование в условиях сверхнизких давлений.
Системное программное обеспечение
Материнская ОС: DZ Phantom OS RME 1.5
Система виртуализации: KVM
Гостевая ОС. МСВС 6.0
Примечания технического редактора
1. Реальное назначение устройства неизвестно. Оно было выпущено серией в 180 экземпляров по заказу МО РФ в 2013 году. 63 из них ушли на подарки высокопоставленным гостям. 5 списали и "приватизировали" сотрудники служб технического обеспечения МО.
Судьба оставшихся 112 ноутбуков неизвестна. Возможно, они действительно попали по назначению, а может быть, до сих пор лежат на каком-то складе в режиме глубокого хранения.
2. Поскольку депутат Пархачик был технически неграмотен, то для его удобства неизвестный военный хакер воспользовался KVM и установил поверх материнской ОС Windows 8.2 в чеченской сборке ZverDVD. Он же, судя по всему, установил на диск набор базовых пользовательских программ (Microsoft Word, Excel, QuickTime Player и др.), а также загрузил несколько коллекций текстов: копию Библиотеки Мошкова (lib.ru) от 25.04.2013, копия сайта "Русская поэзия" (rupoem.ru) от 17.04.2013, несколько электронных книг, видимо, скаченных в разное время с samlib.ru, и "Библиотеку филолога" (видимо, копия CD-диска).
ВОСЕМНАДЦАТОГО КЛЮЧИКА ОБЛОМОК, НЕОЖИДАННО ОБНАРУЖЕННЫЙ. ГЕОРГИЙ ДЖОНСОН. КАК Я СТАЛ МУЖЧИНОЙ
Читать после пьесы "Низвержение Пендельшванца" — в которой нечувствительно цитируется строчка о dotta ignoranza. Или в друге время, или совсем не читать. Или не совсем читать, если вы так умеете. Кстати, попробуйте.
Автор этого мемуарного отрывка, учёный-микробиолог, эпидемиолог и популяризатор науки Георгий Бернардович Джонсон (1894 — 1967), прожил непростую, но очень насыщенную жизнь.
Советскому читателю Георгий Джонсон известен как Георгий Иванский. Под этим именем были изданы такие книги, как "Невидимые убийцы" (1956), "Бактерии на страже здоровья" (1971), "От пустыни Гоби до плато Путорана" (1974), и другие научно-популярные книги и множество статей, рассказывающих о микробиологии, эпидемиологии, а также о научных экспедициях, в которых автор принимал участие.
Однако его литературное наследие не исчерпывается. Георгий Бернардович всю жизнь писал художественную и автобиографическую прозу — увы, "в стол". Никаких шансов на публикацию этих текстов в СССР не было. Как сказал Георгию Бернаровичу Вениамин Каверин (у брата которого он начал свой путь в науку простым лаборантом), "это напечатают только перед вторым пришествием". Сам Джонсон считал, что его архив может быть опубликован "через сто лет". К счастью, гласность сократила сроки ожидания.
Мы публикуем рассказ из сборника, написанного Джонсоном в 1960 — 1963 годах, и переданного на хранение младшей дочери, Аделаиды Джонсон. Сборник назывался "Я, меня, при мне", и состоит из четырнадцати рассказов о десятых-двадцатых годах.
Советского читателя может смутить откровенность, с которой автор говорит о вещах, ещё вчера находившихся в зоне умолчания. Может сбить с толку и вольная манера автора обращаться со временем и пространством. Некоторые моменты заставляют думать о том, что описываемое — скорее фантасмагория, чем точное отражение реальности. На это скажем одно: фантасмагория тоже может быть документом эпохи. Писатель видит живой поток жизни и истории так, как ему это позволяет дух времени — дух, исполненный противоречий, но и несущий в себе драгоценные крупицы подлинного бытия. Реальность всегда сложней и одновременно проще наших представлений, что не уничтожает ценности этих представлений, но учит нас критичному отношению к ним.
Борис Мотыльков
КАК Я СТАЛ МУЖЧИНОЙ
Незадолго после революции я дважды почесал левое бедро и написал (приблизительно) вот чего:
+ + +
День глупой женщины похожа на:
— короткое одеяло!
Если короткое одеяло натянуть на нос — будут мёрзнуть ножки.
Если закутать ножки — замёрзнет, например, грудь.
Глупая женщина мается без сна на холоде.
День умной женщины тоже похожа на:
— короткое одеяло!
Но умная женщина помнит о бабушкиной кофте. Одеть которую на люди нельзя, а ножки закутать можно.
Поэтому умная женщина спит в тепле, а встаёт бодрой и весёлой. Почему?
— Потому что она помнит о бабушкиной кофте. И вообще помнит, что у неё есть и чего нет.
У меня была красота и муж. Не было денег. (Или были, но не столько.)
Я расставила слагаемые, вычла стыд и формула сошлась:
— Я завела роман с сыном банкира.
Сначала я присматривалась к самому банкиру: он мне нравился больше. Но он умел считать. В мои расчёты это не входило.
Конечно, я не была содержанкой. Я читала дамские романы и знала о содержанках всё. Содержанка должна: страдать. И чувствовать себя:
— падшей.
Я: наслаждалась. И чувствовала себя:
— летящей!
Однажды я забежала домой, чтобы забрать любимый зонтик.
На столе лежала какая-то записка. Вообще-то она лежала уже третий день. Но я летала и мне было некогда.
Потом я вспомнила, что забыла зонтик в авто.
Чтобы поездка была не зряшней, записку я всё-таки прочла.
Она была от мужа. Оказывается, его подцепила какая-то Мирабель, цирковая наездница. Она оседлала моего ослика и он повёз её то ли в Нью-Йорк, то ли в Будапешт — к славе.
Меня это озадачило. Моё уравнение перестало сходиться. Деньги банкирского сына позволяли летать, но жила я всё-таки на мужнины доходы.
На следующий день сын банкира подарил мне кольцо с бриллиантом и сказал, что намерен жениться.
Я величественно согласилась.
Тут выяснилось, что женится он на какой-то румынской иудейке с огромным носом и ещё большим приданым.
Papa банкирского сына тоже составил формулу. И решил, что сын тратит там, где нужно, наоборот, получать.
Кольцо мне было, оказывается, подарено на память.
Я дала ему пощёчину, назвала не мужчиной и пошла продавать кольцо.
Бриллиант оказался фальшивым.
Тогда я решила заработать на жизнь честным трудом.
Я написала рассказ о произошедшем, не меняя фамилий, — кроме своей — и пошла в редакцию сатирического журнала "Черепахъ".
В редакции стоял биллиардный стол и венские стулья, осёдланные весёлыми сотрудниками. Они играли в бридж, рассказывали анекдоты, курили греческие пахитосы и хохотали.
Я потребовала редактора.
Оказалось, он сидит под столом, как проигравший, и должен сидеть там ещё полчаса.
Мне было неинтересно ждать полчаса. Я полезла под стол с рукописью.
Редактор посмотрел на первую страницу и спросил:
— Альковное?
Я сказала "м-м".
— Не берём, — заявил он. — Сейчас только политика. Вы социалистка?
Я вылезла из-под стола. Сотрудники редакции смотрели на меня как на чернильную лужу. От меня нужно было избавиться, но никому не хотелось возиться.
Я вздохнула и сказала:
— Дайте стул. По маленькой?
— На что будете играть? — спросил из-под стола редактор.
— На рукопись. Если проиграю, забирайте бесплатно, — сказала я.
— Смешно, — сказал из-под стола редактор. — Сколько вы хотели?
Я сказала.
— Такие гонорары только у Тэффи, — сказал игрок, переворачивая карту.
Игроки переглянулись. Им было скучно. На это я и рассчитывала.
Через три часа меня всё-таки выгнали:
— когда я выиграла у редактора его любимые английские подтяжки.
Я оставила их ему в обмен на обещание, что рассказ напечатают на четвёртой странице без сокращений.
Обчищенная редакция смотрела на меня с ненавистью и уважением.
На выигранное я уехала в М
+ + +
На этой прекрасной букве сломался грифель. Что теперь? Искать бритву и очинять огрызок. От этого мусор. Донести его, не рассыпав, до поганого ведра, подымать крышку его, дышать смрадом. И потом — обратно, в продавленное кресло. В котором тяжело устроиться по-удобному. Зачем? Чтобы и дальше (и дальше!) вымучивать из себя фельетончик для "Нового русского слова", где я публиковал "Рассказы из старой жизни".
"Новое русское слово" было старым и еврейским. Там заправляли Гиршман и Хаймович. Два местечковых старика заправляли газетой, два крохотных местечковых старичка с огромными белыми бородами. У Гиршмана был когда-то бумагоделательный заводик в Бердичеве. Хаймович в молодости работал наборщиком в польской друкарне. Этим их отношения с периодической печатью исчерпывались. Они говорили на русском, но по-еврейски, а думали и ругались по-польски. Кто их поставил заведовать газетой, неизвестно. Даже комиссары не могли быть настолько глупы. Впрочем, с умом, как и с электричеством тоже, тогда были страшные перебои.
Но газета выходила. Она даже продавалась. Я думаю, её скупали садовые гномы.
У стариков был пунктик: они обожали читать про прежнюю жизнь, особенно про русскую аристократию. Они видели в ней шайку особенно удачливых мошенников и проходимцев. Образцом стиля они считали фельетоны Дорошевича. Кроме этого, кто-то сказал им, что на странице должно быть больше воздуха.
Я нечаянно потрафил им, принеся в "Слово" фельетон об авантюристке. Фельетон был принят и даже оплачен. Разведав, в чём дело, я поставил производство на поток, постепенно снижая градус правдоподобия и позволяя себе небольшие хулиганства. Не знаю, что думали читатели, но старикам нравилось. К сожалению, они не любили платить. Они доились деньгами мало и редко. Альтернативы не было никакой: из других редакций меня уже повыгоняли.
Было тягостно. Но тягостнее было вставать с кресла. Я был голоден, я был обессилен голодом.
Знаете ли вы голод? Нет! Это не когда вы забыли перекусить перед выходом из дому и теперь не можете насладиться оперой из-за ворчания желудка. И не когда вы не можете взять горячего и обходитесь холодной ветчиной и чаем. И даже когда нет ветчины и вы ковыряетесь в плошке с каким-то варевом, ища кусочка съедобного вещества — это всё не голод. Это всё аппетит.
Голод начинается с отсутствия аппетита.
Допустим, вы интеллигентный человек деликатного сложения. Незнакомый с народной жизнью, не приученный сызмальства к голодовкам. Ваши расходы превышают доходы. Причина любая: неудачное начало карьеры, карточные долги, пьянка, половой вопрос, просто неумение сводить концы с концами. Вы вынуждены экономить. Оттого недоедаете. Не то чтобы совсем не едите. Просто едите меньше, чем требуется.
Сначала вы почти не замечаете этого, заедая воздержание редкими пиршествами. Больше курите: табак притупляет аппетит. Желудок от этого потихоньку сжимается. Вам уже не хочется много есть. На этой стадии многие чувствуют лёгкость, иногда до степени эйфорической. В голову тесно от мыслей, идей, прожектов. Вы хватаетесь за что-то, потом бросаете. И продолжаете недоедать. Становитесь раздражительным, быстро устаёте. Делаете глупости, ссоритесь с благодетелями, чураетесь людей. Мысли приходят по-прежнему легко, но в голове не держатся. Вы не можете сосредоточиться. Внимания к любой теме хватает минут на пять. Десять — уже много.
Потом есть уже не хочется. Хочется лежать. Лучше в кресле. Если есть кресло — вы часами курите и прихлёбываете кипяток. Желудок сжимается до размеров варежки, потом дамской перчатки.
Постепенно вы доходите до того состояния, когда всякое движение делается тяжёлой работой. Вы перестаёте стричься, бриться, следить за собой. Иногда вы плачете. В голову приходят мысли духовного содержания. Вы начинаете задумываться о Боге и жизни вечной, а в углу сама собой заводится бумажная иконка.
До иконки я ещё не докатился. Я был на той стадии, когда тяжело двигаться. Особенно тяжело двигаться начать. Встав на ноги, я мог ещё бродить по редакциям, но встать было пыткой. Сидеть тоже было пыткой. Я всё время чувствовал, как сердце моё, мой божий дар — надрывается в клочья и умирает прям во мне.
+ + +
В этом меня застал Муля Цинципер.
Муля был профессорским сыном и другом меня. В сущности, я его терпеть не мог. Но он иногда приносил еду и дрова. За это я платил тем, что всё-таки терпеть его мог. Мне хотелось думать, что это из-за денег и дров. Очень стыдно, если Муля Цинципер нравится просто так. Ибо был он безумцем, этот Муля. Он мог сказать сумасшедшие слова, а потом сделать сумасшедшие вещи. Особенно безумным казалось мне, что иногда у него чего-то получалось. Этот факт оскорблял нравственный закон внутри меня.
— Жорж! — закричал Муля с лестницы.
— Открыто! — крикнул я и в изнеможении откинулся на спинку кресла.
— У тебя темно и воняет, — сообщил Муля. — Талантливый человек не должен так жить, Жорж. Едем в Одессу!
— Мы не едем в Одессу, — сказал я.
— Но мы должны! — закричал Муля. — Мы должны немедленно в Одессу!
— Почему? — спросил я.
Это было роковой, смертельной ошибкой — спросить.
