— Вот токмо не пойму я — каков твой интерес в сём, великий царь сибирский? Будто для себя прибытку и не ищешь...
— Что мне до того прибытка? — Соколов насмешливо спросил купца, прищурившись. — У нас всего вдоволь, но мы вперёд смотрим, на многие лета. А ты, купец, думай, как в грядущем память о себе оставить. Вот крепостицу отстроишь в Америке, поселенья да мельницы, потом и зверя морского бить станешь, торговать — хорошо и тебе станет, и семье твоей. По делам твоим помнить тебя будут люди, уважать будут.
— Вроде как верно, — кивнул Назарьев, непонимающе оглянувшись на Николая.
— Вот и ты делай так, чтобы люди тебя уважали — у нас только так дела делаются, Иван Гурьевич.
— Ведомо мне оное, а с меня такой же спрос — я не забижаю никого, плачу по чести, никто не скажет, что де Гурьев — вор! — глаза купца загорелись огнём, борода задралась, голос окреп окончательно.
— Вот и славно! — хлопнул в ладоши Вячеслав, довольно улыбнувшись. — С тобой мы не ошиблись, Иван Гурьевич! Не буду тебя больше задерживать.
Далее ярославцев отвели в переговорную комнату, где был накрыт стол — прохладительные напитки, чай, сладости и лёгкие закуски. Купцы, привыкшие к обильным застольям, едва сдержали недоуменные эмоции, увидев предложенное им угощение. Однако Грауль, рассмеявшись, поведал Назарьевым о том, что за обедом важные дела в Ангарске не делаются:
— Всему своё время, а обед — по расписанию. У нас ещё достаточно времени, чтобы проработать основное положение нашего договора, которое вы возьмёте на себя.
Иван с готовностью согласился, присев за столик. Сначала гостям были зачитаны грамоты, предназначенные государю Руси — Никита Романов извещался об основании Русско-Американской компании и приглашался к участию в её судьбе для вящего распространения влияния русского на далёких землицах. Далее разговор пошёл о сумме, выделяемой купцу в виде беспроцентного кредита. На эти деньги Назарьев обязался нанять на Руси, в том числе и в новоприсоединённых областях, вольных казаков, мастеровых и крестьян для основания городка и нескольких поселений в далёкой Америке. После обеда переговоры продолжились, затянувшись до вечера. Но и потом они не прервались — а уже на следующий день после долгой бессонной ночи, проведённой в разговорах с ангарцами, Иван Гурьевич, с выданным ему золотом отправился в обратный путь, ступив на палубу первого же парохода, уходящего на север, к порогам. С ним из Ангарска ушла лишь малая часть людей, племянники же да почти все из его приказчиков остались в столице Сибирской Руси — готовить великий поход в землицу, именуемую Америкой. Много времени Назарьев провёл на носу парохода, слушая глухой шум машины, спрятанной в недрах судна да шипение воды, волнами отваливавшей в разные от него стороны. В сердце ярославца горела решимость, а ум будоражило осознание той задачи, что приготовил ему сибирский царь. Основать торговую компанию в союзе с людьми Сокола на неведомой и далёкой земле, куда ещё не ступала нога русского человека — это ли не вызов ему, Ивану, Гурьеву сыну? А с промыслами брат Михайла справится, он и крепостицу в низовьях Яика достроит с честию да уведомит о том государя Никиту Ивановича.
— Вернусь вскорости... — вдохнув полную грудь воздуха, проговорил неслышно Иван.
Глава 15
Вильно — Москва, лето 1661.
В начале лета, после пышной церемонии принятия императорского титула, прошедшей в виленском соборе Пречистой Божьей Матери, Никита Иванович с супругой, ставшей первой русской императрицей, вернулся в московский Кремль, сопровождаемый Патриархом Павлом. По пути в столицу императорский обоз делал частые остановки — люди приветствовали императорскую семью в каждом городке, в каждом селении собирались толпы. Романовы жертвовали церквям и школам деньги, угощали восторженный люд вином и яствами, раздавали подарки. Причём тратили на это исключительно личные деньги, не залезая в державную казну. В Москве монарх закатил недельный пир — на площадях города день и ночь угощались и бражничали довольные горожане, прославляя императора с императрицею, коей всё же иной раз кт-то да поминал бездетность, обернувшись по сторонам. Никита Иванович поначалу частенько показывался своему народу на городских улицах, отчего происходила дикая давка хмельной толпы и лишь божьим провидением никого не задавили. Страдали и сдерживавшие напор москвичей гвардейцы, получавшие свою долю тумаков от горожан, недовольных оцеплением вокруг обожаемого ими государя. После одной из потасовок, в которой пострадали несколько солдат, Романовы более не выезжали из Кремля, оставаясь в палатах до конца празднований. Там же находились и послы европейских держав — Романов надеялся на признание посланцами европейских дворов его нового титула. Однако лишь голландцы туманно намекнули на возможность оного в будущем да датчане осторожно поведали о желании Фредерика принять аналогичный титул. Исключение составила лишь крошечная Черногория, борющаяся против турецкого ига. Её властитель, митрополит Мардарий Корнечанин, в своей грамоте, присланной с послом в Москву, горячо приветствовав появление на востоке Европы православного императора, попросил у Романова и защиты от мусульманских поработителей.
И пусть недавняя победа над турками была по сути лишь незначительным столкновением, комариным уколом для османов, которые сейчас силы свои бросали на Кандийскую войну и сдерживание восставших сербов и черногорцев, она взволновала умы и европейских монархов, и самых влиятельных персон при дворах, и церковных иерархов, и просто людей образованных. О Руси снова заговорили, как то было после решительной виктории над поляками. Растущее влияние восточного колосса становилось всё более осязаемым, что воспринималось с удивлением и недоумением. Всё большую популярность набирали антирусские сплетни и памфлеты, исходящие из сильно ужавшейся Польши, а так же из Швеции. Оказалось, что государство, расположенное далее польских пределов, в трудах европейских картографов покрытое всяческими Татариями и пространствами, населёнными представителями самых диких народов, являет собой грозную силу, о которой стали забывать со времени, прошедшем со ставшей уже древней Ливонской войны Ивана Великого. Особенно неприятными новости из Руси стали для Рима, чей некогда сильнейший форпост на востоке — Речь Посполита теперь была низведена до жалкого уровня, а продвижение католицизма на восточно-славянских землях совершенно прекратилось, униатство же быстро сдавало свои позиции среди бывших польских 'хлопов', массово возвращающихся в лоно прежней веры. Папа Александр, стремясь к союзу католических корон против противника истинной веры, слал письма, полные самых худших пророчеств, испанскому и французскому монархам, несмотря на неприязненные отношения с последним. Однако Людовик был увлечён своими интересами в прирейнских землях и интригами против Соединённых провинций, а Филипп, король некогда могущественной, а сейчас терпящей бедствия Испании, более волновался за целостность своей державы, чем за трудности католичества на задворках просвещённого мира. К тому же он едва ли забыл те обиды, которые ему причинили французы в ходе недавней войны, чуть не отняв Каталонию. Организация католического союза, мертворождённая затея папы Римского, провозглашённая им на совете кардиналов, с треском провалилась, когда это начинание отверг и Леопольд, император Священной Римской Империи, склонный к миру с Русью и продолжением совместной борьбы с османами, начатой ещё его отцом — Фердинандом. Никита Иванович в тайном послании заверил молодого Леопольда, что мир с турками — всего лишь перемирие и он не вложит меча в ножны, покуда христиане томятся под гнётом иноверцев. В том же письме Романовал советовал "своему брату" не обращать алчущего взора на Польшу, желая оставить государство оное в том положении, в коем оно и пребывает поныне.
С тех пор прошли недели и в Москве снова заговорили о нездоровии государя — Никита Иванович долгое время не являлся народу, хотя ранее частенько совершал конные выезды по столице, всецело пользуясь любовью к нему московского люда. Теперь же государь находился во дворце, редко выходя для кратких прогулок в сады. Сидели по своим дворам и зачастившие в Москву посольства — голландское, желающее выпросить у императора ещё больше торговых преференций да персидское, прибывшее для переговоров об анти-турецком союзе. Ожидали аудиенции и гости из Швеции, с грамотой от нового короля, в коей Магнус Делагарди и регентский совет от имени малолетнего Карла просил подтвердить все прежние договоры с Русью, а также шотландцы, желавшие именем короля Карла Стюарта войти в русско-датский союз, дабы окончательно обезопасить себя от англичан. Но сейчас лишь тишина властвовала в императорских покоях — последние несколько дней Никита Иванович крайне болезненно реагировал на всякое её нарушение, устроив слугам да придворным людям тяжкую жизнь. Романову опять нездоровилось, у него то и дело перемежались приступы то крайней раздражительности, то полной апатии. Немногие теперь допускались к государю — лишь Патриарх самочинно приходил к нему да беседовал с Никитой, утешая властителя добрым словом своим.
На сегодня же император вызвал к себе для доклада главу Посольского приказа Афанасия Ордина-Нащёкина — государь не мог оставлять без рассмотрения важнейшие дела, даже будучи больным.
Тяжёлая, окованная железными полосами дверь тихонько приоткрылась, и появившийся в проёме гвардеец смелее толкнул её плечом. Но та предательски, с надрывом скрипнула, отчего лицо солдата-усача тут же перекосилось от досады. Перед ним открылся длинный коридор, темноту которого рассеивал свет нескольких масляных лампад, чьи огоньки колебались внутри плошек матового стекла. Оглянувшись, бывший московский стрелец — один из многих, взятых в полк охраны императора ввиду исключительной верности Никите Романову, решился позвать того единственного человека, который находился при государе постоянно:
— Ирина Олеговна! — осторожно произнёс гвардеец — только так она наказывала её называть.
— Пришёл кто, Герасим? — в сей же миг выглянула из-за угла помощница лекаря — девка-сиротка, подобранная Ириной в какой-то деревушке ещё на дороге из Москвы в Вильну. — Погоди, сейчас кликну матушку.
Вскоре к вытянувшемуся в струнку солдату степенно подошла и сама Ирина, чуть склонив голову.
— Афанасий Лаврентьевич прибыл по государеву наказу, — доложил Герасим. — Ожидает ныне...
— Проси войти боярина, — ласковым голосом проговорила та. — Никита Иванович желает говорить с ним немедля.
Едва Ордин-Нащёкин вошёл в покои императора, Ирина выскользнула из опочивальни, дабы не смущать своим видом чиновника.
Боярин, пригнув голову под притолокой, вошёл в покои и встал у двери. ожидая слов государя.
— Проходи, Афанасий Лаврентьевич... — слабым голосом приветствовал вошедшего Никита. — Садись... Посольства надобно принять, знаю...
Ордин-Нащёкин опустился в креслице, стоявшее рядом с кроватью императора, а на столик, находившийся тут же, положил свои бумаги — посольские грамоты да отчёты приграничных воевод. Государь лежал поверх одеял, одетый в расстёгнутую на груди шёлковую рубашку, короткие и узкие штаны, а также, к неподдельному неприятию боярина, вычурные оранжевые чулки, от которых Ордин-Нащёкин поспешил отвести свой взгляд.
Романов открыл глаза, поправив влажную материю, что была положена на лоб:
— Афанасий...
— Слушаю, государь, — склонил голову боярин, подвинувшись к императору чуть ближе.
— Вот ежели помру я, — тем же обессиленным голосом заговорил Романов, — кому всё наследовать — и державу, и титул?
— О том ранее заботиться следовало, великий государь, — спокойно отвечал Ордин-Нащёкин, тяжко вздохнув и насупившись. — Кто, как не я, о том каждый Божий день тебе говорил? Но ты же не слушал своего...
— Нешто Долгоруким отдать? — продолжал говорить Никита, будто и не слыша своего ближайшего чиновника.
— Господь тобой, Никита Иванович! — удивлённо, с трудом подавляя эмоции, отмахнулся Афанасий, широко раскрыв глаза. — Сызнова смута учинится! Ужель Богом данного царевича не сыскати?
— Сокол ответ свой дал? — взглянул на боярина властитель Руси.
В этот миг за дверью покоев послышалось какое-то шуршание, и вскоре в приоткрывшуюся дверь осторожно вошла помощница Ирины, неся на серебряном блюде закрытый крышкою кубок. Отчаянно краснея, она подложила подушку под спину приподнявшегося императора и передала ему в руки кубок, после чего, склонив голову и пятясь, покинула покои. Никита открыл крышку изящного кубка саксонской работы, и воздух моментально наполнился ароматом травяного отвара, от коего вмиг защипало в носу. Боярин едва не чихнул, с трудом сдержавшись.
— Так что Сокол? — повторил вопрос Никита Иванович, зажмурившись и отпивая по чуть-чуть принесённого отвара.
— С Ангарского Двора ответ был даден, — проговорил боярин, вынимая из стопки бумаг грамоту, перевязанную красной лентой. — Сокол пишет, что де по смерти государя, блаженной памяти Михаила Фёдоровича, учинил он отказ свой и потомков своих от трона московского на вечные времена. А оттого не может он сына своего прислать на Собор. Но...
— Но? — с интересом повернул голову император.
Боярин выдохнул, будто готовясь к чему-то неизбежному, и, взявшись за ангарскую бумагу, прочитал:
— В грамоте сей Царь Руси Сибирской и иных земель властитель Вячеслав Андреевич Соколов предлагает великому императору русскому и многих областей властителю, Романову Никите Ивановичу с ласкою и отеческим радушием принять отрока Романова Владимира Алексеевича, будто сына родного... — Ордин-Нащёкин осёкся и замолчал, увидев исказившееся лицо государя слишком близко от глаз своих.
— И ты молчал, паскудник?! — зашипел император, испугав боярина так, что тот едва не свалился с креслица на турецкий ковёр, расстеленный у кровати. Государь же вмиг ослаб и, уронив голову, тяжело опустился на подушку, пролив часть горячего ещё отвара на белоснежное покрывало.
— Грамоту оную получил я недавно, — оправдывался бледный Афанасий. — Бумагу принёс посыльный со Двора Ангарского, а с нею я во дворец к тебе и явился. Не гневайся батюшка-государь, на верного слугу твоего, ибо по чести...
— Замолчи... — устало махнул рукой Никита, — да скажи мне — стало быть, Милославские к Соколу бежали? Али он наказал их доставить к себе силою?
— Всё одно, государь! — со спешкою заговорил боярин, выставив перед собой ладони. — Разве сын Милославской не токмо по твоей же воле и объявился? Допрежь и не слышно о нём было вовсе!
— Сын Милославской... — усмехнулся Никита. — Что же ты мелешь, Афанасий? Это сын Алексея Михайловича, светлой памяти царя русского.
— Прости неразумного, государь! Прости! — приказной голова вмиг упал на колени перед императором и попытался облобызать его руку, но Никита сумел вовремя отдёрнуть её.
— А ну! Уймись! — Романов приложил ладонь к влажной материи на лбу. — Докладывай, что на украйнах ныне делается, что воеводы пишут да на что жалуются.
