Черный истребитель

— А что ты думал, приличная девушка из высшего общества на свидание ходит только с охраной! — подмигнула Сэлэйн. — И то с разрешения мамы и папы, старшего брата и двоюродного дяди. Вот, пришла со всей родней, извольте встречать.

Патрульные рассмеялись, кто-то выставил на стол стаканы и бутылку. Стаканов было всего три, но двенадцать прекрасно делилось на три, а в бутылке оказалось что-то крепкое. Обнаружилось, что общаться с патрулем и можно, и даже относительно приятно. Кости, карты, анекдоты по кругу вслед за стаканами — получалась настоящая дружеская попойка. Особенно, учитывая, как старательно эскадрилья Кэсс создавала и поддерживала дружескую атмосферу, забыв про не самое теплое отношение к патрулям (удар парализатора обычно не располагает к любви и доверию) и аристократическую спесь.

— Ребята, сделайте доброе дело, — попросила Кэсс. — Закройте дверь изнутри, на свой код, и не выпускайте никого до вечера, или пока всех не вызовут из диспетчерской. В общем, поодиночке — не выпускать.

Патрульные посмотрели на нее, потом пожали плечами.

— Это игра такая? — спросил красавчик, набирая нужный код.

— Типа того, — улыбнулась ему Кэсс, с трудом сдерживая зевоту.

Через полчаса ей совсем уж нестерпимо захотелось спать, и она отправилась к ближайшей койке. Разбудил ее Эрмиан, тряся за плечо. Кэсс показалось, будто она только что закрыла глаза, и она пробухтела что-то недовольное, но Эрмиан постучал пальцем по браслету. Оказывается, было уже поздно.

Заснула не она одна — Эрти и Эрин дремали, положив головы на стол, Рон и Истэ тоже оккупировали койки, Сэлэйн сидела в единственном кресле и клевала носом, почти не слушая очередной анекдот, которым красавчик-патрульный собирался ее, видимо, уморить. Одна Ристэ, как ни в чем не бывало, обыгрывала тройку патрульных в карты.

На этот раз медики их подальше не послали, но и ничего особенного делать не стали — рассовали по свободным капсулам, включили программы. На этом день и завершился — для всех, кроме Кэсс.

Сигнал, разбудивший ее, был настолько предсказуем, что ей показалось, будто всю дорогу она так и лежала без мыслей, ожидая вспышки света и резкого тонкого звука. Но в теле уже было трезвое, легкое ощущение отдохнувших мышц, и в голове уже не гудело, и стены не качались перед глазами. Она неспешно оделась, медленно надевая брюки, ботинки, плотную трикотажную майку, китель, потом долго и вдумчиво причесывалась, укладывая пробор волосок к волоску, с удовольствием оправляла обшлага кителя, любовалась отполированными кем-то ботинками. В общем, всячески тянула время, как в детстве, когда ее внизу ожидал пирожок или новая игра, принесенная отцом, а она нарочито медленно выверяла домашние задания и раскладывала по местам учебные кристаллы. Знать, что подарок уже ждет ее, и оттягивать время до его получения было едва ли не приятнее самого подарка. Вот и сейчас она знала, что подарок — выражение лица Эскера, когда он узнает: никто не имел возможности навредить его драгоценному связному — уже принесен, упакован и ждет, когда она дернет ленточку.

У выхода ее встретил давешний "мрачный медик", и Кэсс пообещала себе, что немедленно после разговора спросит, наконец, как его зовут. Мысленно называть его "мрачным медиком" уже надоело.

— Вам сюда, — указал он на одну из дверей.

— Вы уверены? — переспросила Кэсс. — Не в штаб?

— Нет-нет, именно сюда, — медик распахнул перед ней дверь. В залитом пронзительным светом помещении центром интерьера являлся стол, а на нем покоился голый труп дедка. Было сразу ясно, что это именно труп — у живых не бывает такого блекло-синюшного оттенка кожи и настолько выпрямленных в последней судороге ног. Никаких ран или отпечатка веревки на шее от порога Кэсс не увидела, а на зрение она не жаловалась. Впрочем, она подошла поближе, заглянула в стеклянные мертвые глаза, поразившись тому, что зрачки настолько расширены — не видно радужки. Рот его был открыт, словно в безмолвном крике, по выражению лица было ясно, что умер он не сразу и не так уж легко. Губы были отчетливо синими, словно выкрашенными идиотской помадой.

— Поздравляю вас, Эскер, — рассматривая труп, сказала Кэсс, зная, что Эскер стоит где-то неподалеку. Она его не увидела, когда входила — в лицо ударил слишком яркий свет, а потом она смотрела уже только на покойника. Но видеть было и не надо, она и так чувствовала — он рядом. Взаимная ненависть связала их тонкой чувствительной нитью. — Я, конечно, не врач, но, по-моему, он совершенно, абсолютно, безнадежно мертв.

— Вы рады? — спросил Эскер, возникая у нее за плечом.

Кэсс приподняла ладонь покойника, с удивлением увидела на ней и на запястье ярко-синюю сетку сосудов, оттянула веко, с равнодушием прикасаясь голыми руками к мертвой плоти. Конъюктива тоже была украшена синей паутиной.

— Да, разумеется, рада. Все прошло по плану. Шпион отравлен, можно подводить итоги, — старательно пряча удивление в голосе, сказала она.

— И каков же итог? — с нетерпением спросил Эскер, но тут где-то рядом, кашлянув, заговорил Полковник:

— Итоги мы обсудим завтра, в десять.

— Но...

— Это не обсуждается, — отрезал Полковник, и Эскер не стал ни спорить, ни размахивать своим великим и могучим, но мало кого теперь интересующим допуском.

— Чем его отравили? — спросила Кэсс медика.

— Пока не понял, какой-то редкий минеральный яд. Выясню к утру, нужно найти реактивы и тесты.

— Выйдем, — предложил Эскер ей и Полковнику. Они вышли в холл. Кэсс с интересом смотрела на Эскера, тот смотрел на нее.

— Камера была кем-то отключена? — поинтересовалась Кэсс, и Эскер сначала кивнул, а потом уже сообразил, что промахнулся.

— Где сегодня были ваши люди? — спросил он.

Кэсс радостно улыбнулась. Вот он, подарок, вот она, ленточка. Дерг!

— Мои люди сегодня весь день были на виду у остальных, к покойнику не приближались.

Подарка не вышло. Эскер слишком хорошо владел собой. Кажется, его ничуть не удивила и не разочаровала эта новость. Кэсс чертыхнулась про себя, но спросила спокойно:

— Я могу вернуться в капсулу?

— Я проверю ваши слова, — пообещал Эскер.

— Проверьте, конечно же, проверьте. Я вам даже помогу: бар — столовая — холл диспетчерской — летное поле — казарма патруля — медики. Запомнили? Проследите, пожалуйста, весь маршрут, не упустите чего-нибудь, — заботливо издевалась она, и Эскер дрогнул скулами, напряг ноздри. Видно было, что еще пара фраз в подобном тоне, и он все-таки взорвется. Но она поймала предостерегающий взгляд Полковника и кротко промолчала.

На рассвете их подняли на задание. Едва очнувшись, Кэсс услышала, как по крыше барабанят капли дождя, и, наспех натянув костюм, вылетела во двор. Крупные, тяжелые, удивительно холодные капли падали ей на щеки, скатывались с гидрофобного покрытия летного костюма на голые ладони, и, предвкушая удовольствие полета в рассветном дожде, она пошла к тактическому классу, с трудом удерживаясь, чтобы не перейти на бег.

По дороге ее все-таки скрутило, и хорошо, что никого из ребят не оказалось рядом. Дождь вдруг оказался пощечиной — она будет мчаться сквозь тугие струи, рассекать собой-машиной грозовую тучу, а Кэни, не убереженный ей Кэни, уже никогда не поднимется в воздух. Шрам на руке запульсировал, впервые напомнив о себе, и от рассеченной ладони боль ползла куда-то вверх, к груди, свивалась там змеей и толкалась в стенки грудной клетки. Боль тлела проглоченными углями, и не было того вина, той крови, которыми можно было бы ее загасить, залить выжигающее пламя. Залить такое можно только слезами, но этого было не дано. И ничего с этой требовательной болью не поделать — только нести ее в себе и не давать выплеснуться на остальных. У каждого — своя боль, и делиться нельзя. Не поможет. Ее не разделишь — лишь только умножишь.

Задание сообщил адъютант, который был недавно в этом же классе, когда над базой схлестнулись машины Империи и Олигархии. Он дружески кивнул Кэсс, та постаралась улыбнуться в ответ.

— У вас кровь на подбородке, капитан, — тихо сказал он.

Кэсс и не заметила, что прокусила губу. Она отерла тыльной стороной ладони подбородок, еще раз улыбнулась — "пустяки". Они подождали остальных — таких же мокроволосых, предчувствующих редкую, истинную радость и тщательно скрывающих друг от друга стон, рвущийся из груди.

— Задание несколько странное. Сейчас с гарнизоном обсуждают условия капитуляции. Речь, конечно же, идет о том, чтобы сохранить технику. Гарнизон угрожает ее уничтожить. Так вот, от вас требуется довольно простая вещь — устроить над ними маленькое представление. Простое, но эффектное. По возможности, не уничтожая ангары и прочие скопления техники.

Кэсс засмеялась. Она знала, ей не нужно было переспрашивать, чтобы быть уверенной в том, кто сделал именно им этот подарок. Выбирая между двумя более-менее функционирующими эскадрильями, Полковник вспомнил о том, как она любит дождь.

— Это будет самое незабываемое представление в их жизни! — пообещала она, оглядела своих и скомандовала: — По машинам!

...Ветер, наверное, был иллюзией, ведь лицо защищено шлемом и раструбом кислородной маски, но у нее не было лица, не было рук, только два стальных крыла и послушное мощное и гибкое тело между ними, и эти крылья взрезали воздух, и вибрировали на них капли дождя. Не было лица, рук, кожи, только чувствующая каждую каплю, каждую молекулу встречного ветра стальная броня, только ровно ревущие моторы, только точность прицела. Разрывая ветер, она неслась где-то в небе, падала в него, в сияющее пламя восходящего солнца, и у солнца был миллион оттенков, неразличимых снизу, с земли, а слева от нее дождь уже закончился, и там высилась хрупкая арка радуги, а в радуге было не восемь знакомых всем *— дюжина, две дюжины цветов. Она выполняла фигуры — на двоих с Сэлэйн, и в их слиянии была такая запредельная степень взаимного понимания, взаимного доверия, которой не могло быть даже в самой огромной любви на земле. На земле. В этом было все дело. На земле они не жили, жили они лишь в небе, а земля была пустым звуком, гравитационной компонентой в системе координат, которыми она жила.

В небе нельзя умереть, шептал ей дождь. Тот, кто умер в небе, тот жив — становится дождем, градом, штормом на морском побережье, радугой, самим небом, бескрайним его простором. Умирают на земле, в небе — просто делают еще один, финальный шаг на пути, и становятся ласковыми ладонями, которые поддерживают каждого, кто осмеливается подняться в него. Небо не убивает — небо зовет к себе, каждого в свой срок, небо знает, когда пора делать шаг, подсказывает, приглашает. Нет, он не умер, зеленоглазый мальчик, объяснял ветер. Он здесь, он — это я, он и все остальные, кого вы, наивные люди, еще не ставшие небом, считаете мертвыми.

А я, а как же я, спрашивала ветер и дождь Кэсс, почему ты не зовешь меня? И дождь смеялся, лаская ее крылья новыми упругими струями: тебе еще рано. Закончи все, что должна закончить, пройди свой путь до конца, и тогда я встречу тебя. И это обещание утешало, а ледяные капли вымывали потихоньку из груди горящие угли. Останется боль ожога — боль утраты, останется чувство вины — знание об ошибке, но небо простило ее, не швырнуло на землю, отвергая. А если небо простило — кто посмеет судить?

Что-то они делали с гарнизоном, кажется, исполняли заказ адъютанта, разнося хозяйственные постройки и демонстрируя, что могут достать любого в его укрытии. Но Кэсс не существовало в этой системе координат — там, где были казармы и кабаки, медблоки и лавки. Она танцевала с небом, и было небо, и был танец, а если какие-то движения оказывались ударами лазерных пушек или метко пущенной в цель ракетой, ее это совершенно не волновало.

2. Танька: Покойник

Утром она проснулась довольно рано, надела высохшее за ночь белье и отправилась прощаться с комендантшей. Та напутственно покивала ей на прощание, но в беседы вступать не стала, видимо, тоже не любила подниматься спозаранку.

На платформе метро Танька задумалась. Вагон по правую руку привез бы ее к пересадке на красную ветку, в сторону Юго-Западной. Вагон слева — на Выхино. Танька подбросила монетку, выпала решка, и она шагнула налево.

В агентстве все выглядело обыденно — все та же красавица-секретарша, все тот же пасьянс на ее мониторе.

— Директор на месте? — относительно вежливо спросила Танька.

— Да, — кивнула девушка, потом посмотрела на Таньку внимательнее. Видимо, о чем-то ей Танькина внешность сказала, потому что секретарша сунула руку куда-то под стол. Кнопка, сообразила Танька. А девочка-то вовсе не для мебели тут сидит. Память на лица у нее замечательная. Ну что ж — тем скорее подоспеет директор. Или пара жлобов с крепкими бицепсами; впрочем, это не самое важное.

Директор вышел из кабинета собственной персоной, и никаких жлобов на горизонте не обнаружилось. Первым делом он глянул на секретаршу, та едва уловимо двинула глазами в сторону Таньки, раскладывая пасьянс.

Николаич еще раз взглянул на Таньку, видимо, его память на лица была чуть послабее, или он, как многие мужчины, в первую очередь запоминал в женщине цвет волос и стиль одежды. Но второй взгляд ему помог — директор самую малость изменился в лице и жестом пригласил Таньку в кабинет. Там она, не спрашивая позволения, села в кресло и положила ногу на ногу. Директор сел напротив, закурил, щелчком пододвинул к Таньке пачку и начал сверлить ее взглядом. Танька смотрела на него, слегка улыбаясь, и глаз не отводила.

— Интересно посмотреть на живого мертвеца... — наконец сказал он, раздавливая в пепельнице окурок.

— Интересно посмотреть на человека, сдавшего с потрохами своего знакомого, — в тон ответила Танька.

Директор слегка приподнял брови, поправил очки. Видно было, что слова Таньки на него произвели минимум впечатления. Разве только слегка огорчили.

— Интересная версия...

— Версия? — ехидно спросила Танька. — Версия в виде двух дуболомов с пистолетами часа в четыре утра была довольно интересной.

— И почему же вы решили, что это я подсказал им, куда нанести визит?

— Потому что кроме вас и Саши никто не знал об этом адресе.

— О каком адресе?

— О квартире в Медведково, — сказала Танька, начиная недоумевать. Или ей мастерски врали, или говорили чистую правду. Правда часто выглядит неубедительно, потому что не старается выглядеть таковой — это Танька знала с детства, когда родители верили ее вранью, но не верили правде.

— Милая девушка. С чего вы решили вдруг, что я знал этот адрес?

— Со слов Саши... — сказала она, понимая, что неубедительно выглядят как раз ее обвинения.

— Ах, со слов Саши, — протянул директор. — Подумайте сами — зачем бы Саше сообщать мне свои адреса? У меня есть номер его мобильника... один из номеров. Этого вполне достаточно. Кто ничего не знает — тот ничего не расскажет; и мы оба всегда придерживались этого принципа.

Танька подумала и кивнула.

— Да. Извините. Я не знаю, ошибся он или солгал... но я вам верю.