Горячее лето 42-го

Справедливости ради, нужно отметить, что рассказывая нам о том, как в санвзводе появились шпионы он, между прочим, сообщил неизвестную, но очень любопытную подробность, об их разговоре, который ему удалось подслушать сидя ночью в кустах. Оказывается, дело было так. Начиналось все, вполне банально: приспичило человеку, среди ночи, по нужде сходить, в кусты (кажется мне, что у него проблемы с желудком — слишком часто он по кустам отсиживается). Так вот, не успел, как следует расположиться, слышит — голоса, прямо к нему, приближаются. Он хотел было поменять свою дислокацию, но голоса эти не дойдя до него, буквально трех метров остановились, и один из них, показался Иванычу ужасно знакомым. Немного погодя сообразив, что голос этот, принадлежит его товарищу, санитару Василию Лебедеву, (два других голоса он так и не смог опознать, они принадлежали каким-то незнакомцам), Иваныч стал усиленно прислушиваться к их разговору, пытаясь выяснить, о чем там у них речь идет. А все оттого, что был, Иван Иваныч, очень любознателен от природы. Временами, эта любознательность или, если выразиться несколько иначе, неуемная тяга, знать про людей нечто тайное и сокровенное, знать то, что сам человек, во что бы то ни стало, стремился сохранить втайне от всех, эта мутная волна, буквально захлестывала все существо Иваныча. Это, скорее всего, было похоже на кратковременное помешательство и в такие мгновения, он забывал обо всем на свете, превращаясь в глаза и уши. Мозг его работал быстро и четко, накапливая информацию, анализируя и раскладывая по полочкам все, что удавалось добыть. Немного позже, в недолгие минуты отдыха, он любил поразмышлять, о том, как с пользой для себя использовать добытые сведения. И это доставляло ему ни с чем несравнимое удовольствие.

На этот раз, послушав, о чем идет разговор между Васей и незнакомцами, Иваныч похолодел от страха. Первый раз в жизни, ему захотелось моментально оглохнуть и ослепнуть и вообще, оказаться как можно дальше от этого места. Незнакомцы, как выяснилось, являлись немецкими шпионами, весьма опасными и жестокими и главное (какой ужас!), один из них знал Ваську Лебедева. 'А может, он один из них?', — подумал Иваныч, лихорадочно думая, — 'что же теперь будет?'. Но затем, сообразил, что его пока не обнаружили, а может, и вовсе не заметят, поговорят и разойдутся, а он подождет немного и потихоньку вернется в свою палатку, в которой должен был нести ночное дежурство. Так как никто, особо, за ними не гонял, Иваныч позволял себе слегка расслабиться на 'боевом посту'. Главное было, не попасться проверяющему и из всех проверяющих, он больше всего опасался младшего сержанта медицинской службы, Серафиму Матвееву. Не сказать, что бы через чур придиралась, но именно по отношении к нему, она была наиболее требовательной и строгой. Как женщина, Матвеева очень нравилась Иванычу, но вот из-за чрезмерной строгости, он ее слегка недолюбливал.

' А может тревогу поднять?', — мелькнула в голове Иваныча шальная мысль, но он тут же поспешил от нее избавиться. Не то, чтобы трусоват он был, но жизнь-то всего одна, человеку дадена, запасной нету, и Иваныч решил пока погодить, с тревогой. Стал внимательнее прислушиваться, о чем там у них шла речь.

Выходило так, что старший из шпионов, капитан (так, по крайней мере, к нему обращался Вася), выспрашивал у Лебедева, в какой палатке находятся, доставленные сегодня в санвзвод, раненые диверсанты. Вася сказал. Тогда, капитан напомнил ему про 41-й год, про встречу в Полтаве (впрочем, без подробностей), о том, что долги нужно возвращать и что Вася должен кое-что сделать для него. Лебедев начал было отпираться, (это все, впоследствии, мы узнали от него самого), мол, 'не пошли бы вы...', но когда капитан приказал одному из сержантов, пришедших с ним, избавиться от ненужного свидетеля, Вася смекнул, что шутки кончились и, согласился сделать то, о чем его просили. Просьба заключалась в следующем: Вася должен был 'по-тихому' убрать раненого диверсанта, только и всего. Но предупредили, вполне конкретно, что на тот случай, если он вздумает поднять шум, с ним пойдет один из сержантов, который, в случае чего, 'подстрахует' Васю. Особого выбора у Лебедева не было. Как, скорее всего, и особых надежд, чтобы самому остаться в живых, после выполнения такого необычного 'поручения'. Он понял одно — свидетели им не нужны, а шума они не боятся, поэтому, насчет своей участи, не питал никаких лишних иллюзий. Сержанты выглядели сурово и внушительно и, несомненно, были ребятами 'тертыми'. Но, так ведь и его, не за печкой нашли! В общем, Вася решил, при первой же возможности, незаметно улизнуть от своего контролера и, постараться все-таки, если получится, поднять тревогу в санвзводе.

— Остальное, вы сами знаете, — завершая свой рассказ, подытожил Иваныч. — Зиновьев прибежал, с ним еще двое. Стрельба началась. Потом, вот он (указал на меня), с каким-то молодым бойцом, прибыл. За грудки меня тряс....

— Это мы знаем, — перебил его Владимиров. — Вы лучше вспомните хорошенько. Вот, пошел Лебедев с одним из сержантов. А капитан, со вторым, что в это время делали?

— Как что? — не понял Иваныч. — Пока, значит, тихо было, стояли и о чем-то разговаривали, а потом, когда стрельба началась....

— А о чем они разговаривали, не расслышали? — снова перебил Иваныча старший лейтенант. — Постарайтесь вспомнить, это очень важно.

— О чем говорили? — переспросил задумчиво санитар. — Они, чуть не шепотом переговаривались, поэтому я почти ничего и не расслышал. Да и, честно сказать, товарищ старший лейтенант, у меня голова, в тот момент, была другим занята....

— Постарайтесь понять меня правильно, — Владимиров старался выудить из Иваныча максимум полезной для дела информации. — Все, что сейчас нам чистосердечно расскажете, обязательно вам зачтется, когда будет решаться ваша дальнейшая судьба.

Иваныч был согласен на все, лишь бы к стенке не поставили, а что такая возможность реально существует, Владимиров его уже просветил. Трусость, паникерство, мародерство. Ни для кого, в это время, не являлось секретом, что и одной, из этих статей, было достаточно для расстрела на месте, по закону военного времени. А тут, целых три пункта сразу. Поэтому, руки и ноги у Иваныча ослабли, мелкая дрожь начинала потряхивать все тело, а проклятый живот, снова предательски заныл.

— Да не волнуйтесь вы так, — стараясь подбодрить, сказал Владимиров, приметив, что допрашиваемый санитар трясется как осиновый лист. — Постарайтесь припомнить, о чем они говорили. Может имена, фамилии, номера воинских частей, названия населенных пунктов, каких-нибудь, упоминали?

''Постарайтесь вспомнить...', а как тут вспомнишь, если от страха снова живот скрутило!', — раздраженно думал Иваныч, старательно напрягая память. 'О чем они говорили? Давай, Ваня! Вспоминай, если жизнь дорога!'.

* * *

— Выдвигаемся! — скомандовал Владимиров.

И добавил, понизив голос:

— Здесь нам делать больше нечего. Нам сейчас связь нужна, позарез. Так что, топаем к землянке Страхова, туда же Тихонов, со своими бойцами, должен подойти. Посмотрим, что им удалось узнать. Подведем общий итог, доложим в Особый отдел Армии. А уж они, там, пусть решают, чем нам дальше заниматься.

Это он на мой вопрос так ответил, когда я поинтересовался, отпустят ли нас теперь или еще чего-нибудь интересное придумают. Мы, вроде бы, свою миссию выполнили честно: что надо — показали, кого нужно было — задержали и, даже сапоги нашли. Что, само по себе, в данных условиях, достойно удивления. А ведь, не спохватись мы вовремя, могли бы и, как говорится, 'кануть в лету'. То есть, пропали бы с концами.

— Андрей, Константин! — приказал старший лейтенант. — Ваша задача: сопровождаете задержанных. Быть предельно внимательными. При попытке совершить побег, разрешаю открывать огонь на поражение, без предупреждения.

И первым, не оборачиваясь, бодро зашагал по дороге. За ним, со связанными за спиной руками, понурив головы, двинулись Иваныч и Василий Лебедев, с перевязанной головой (настоящую свою фамилию он назвать отказался, но нас это, пока ничуть не печалило). Мы с Костей, хотели было, приступить к своим обязанностям по сопровождению этих друзей 'зеленого змия', но Зиновьев, отодвинув меня в сторону, приказал следовать замыкающим. Наша странная процессия тронулась.

' — Не доверяет, что ли?', — подумал я.

Но сержант, словно прочитав мои мысли, сказал вполголоса:

— Иди сзади, на расстоянии. Поглядывай внимательно по сторонам. Эти молодчики, — он, скорее всего, имел в виду ночных 'посетителей' санвзвода, — могут бродить где-то поблизости. Так что, будь начеку!

— Ясно, товарищ сержант, быть начеку! — бодро ответил я и, подождав, пока Зиновьев с пограничником отойдут шагов на двадцать, двинулся за ними следом, внимательно осматривая придорожные кусты.

Да, кстати, о сапогах. Поймав Иваныча, который даже не думал бежать или сопротивляться, мы дождались Михаила, появившегося минут через пятнадцать вместе с Васей. На голове у Лебедева, или как там его на самом деле, красовалась повязка, собственноручно сделанная ему сержантом. Далее, мы доставили эту 'парочку' к Владимирову, который, внимательно выслушав наш рассказ, приказал Зиновьеву и Косте Шумкову, разыскать рыжего старшину и изъять у него сапоги. Те, прихватив с собой Васю, отправились выполнять приказ.

Вернулись они довольно быстро — не прошло и полчаса. Мы, тем временем, начали было допрашивать Иван Иваныча, но тот, оправившись от первоначального потрясения, начал вилять в ответах на вопросы, путался в показаниях, в общем, всячески стремился сбить нас с толку. Была у него, значит, мысль такая, открутиться как-нибудь.

Но тут, появляется Зиновьев, вместе с рыжим старшиной и сапогами подмышкой. Как оказалось, старшина этот, никуда идти не хотел, упирался как только мог, и встречаться с Иванычем категорически отказывался. Притащить его удалось, лишь благодаря особой настойчивости Михаила, а также, непреклонной решительности Кости-пограничника, чей автомат, подпирал спину старшины. На всякий случай. Так как старшина, по дороге, пытался размахивать руками, всячески грозился, в общем — пылал, человек, 'справедливым негодованием'. Пришлось успокаивать его, а то, как бы беды не натворил.

Смотрю, а Иваныч, аж в лице переменился. А когда Владимиров объяснил старшине, спокойно, без нервов, кто мы, чем занимаемся и почему занятых людей от дела отрываем. А наипаче, что ему грозит, за отказ сотрудничать с нами или попытку водить нас за нос, старшина заметно скис и уже не пытался 'качать права'. Особенно, после того, как Зиновьев доложил старшему лейтенанту о том, что один сапог уже кто-то 'проверил'. И этим 'кем-то', по мнению Михаила, был стоявший перед нами рыжий старшина.

Тут же при свидетелях, как говорится, осмотрели вскрытый сапог. Он действительно оказался пустым. А вот когда мы вскрыли пару этого сапога, то за подкладкой обнаружили чистые бланки продовольственных аттестатов и командировочных предписаний, незаполненные, но с печатями разных воинских частей. Лежали они, с обеих сторон голенища, заложенные между листами целлулоида, наверное, чтобы не помялись.

Вот наконец-то и результат! Я, когда увидел эти бумажки с печатями, чуть не запрыгал от радости как мальчишка. С трудом сдерживаясь от распиравшей меня гордости, я торжествующе посмотрел сначала на Зиновьева, затем, на старшего лейтенанта. Михаил, пожав плечами, вопросительно уставился на рыжего старшину, как бы вопрошая: 'И как ты теперь все это объяснять собираешься?'. А Владимиров, держа в руках извлеченные из сапога документы, тоже, перевел взгляд на старшину и, довольно спокойным тоном, поинтересовался:

— Ну, и как это понимать? Вы хотя бы осознаете, что грозит за сокрытие важной информации, а тем паче, сознательное введение в заблуждение органов следствия? Думаю, что не совсем. Иначе бы честно нам рассказали, как к вам попали эти сапоги, что было во втором и если не вы, то кто и когда его вскрыл. Если выяснится, что вы имеете к этому делу хоть малейшее отношение, то я вам не завидую. Поймите, мы ведь тут не в бирюльки играем, и добровольное признание, могло бы существенно смягчить вашу вину. Так что было во втором сапоге?

Старшина, с выпученными, как у вареного судака глазами, судорожно глотая открытым ртом воздух, абсолютно ничего не соображая, смотрел по очереди то на Владимирова, то на Зиновьева, то на меня. Я даже подумал, что его 'кондратий' сейчас стукнет. Такой у него вид был потерянный, что даже жалко его стало немного. Но, отдышавшись, до него стало постепенно доходить, в какую нехорошую ситуацию он попал, по собственной жадности, между прочим. Наконец, у старшины появился голос, и он, отчаянно жестикулируя, завопил во всю глотку, словно мы его тут на куски резать собрались:

— Товарищ старший лейтенант! Товарищи дорогие, да я.... Я же.... Если бы я знал, только! Послал бы куда подальше, этих жуликов, и весь разговор! Отпустили бы вы меня, товарищ старший лейтенант, мне к ночи на станции нужно быть непременно! Туда раненых доставить в госпиталь, а обратно снаряды подвезти в артполк. С меня теперь и так три шкуры спустят за опоздание, а тут еще сапоги эти, будь они неладны! Я их толком не смотрел, и что там в них было, понятия не имею. Ей-богу! Как сменял, так сразу и засунул под сиденье, а тут эти вот двое, — он неприязненно взглянул на Зиновьева с Костей, — схватили и меня, и сапоги, и к вам доставили....

Похоже, кроме обмена казенного спирта на обувь, этот старшина ни в чем больше виноватым себя не чувствовал. Видно было, что он весьма раздосадован, и даже не тем, что попался нам с этими злосчастными сапогами, а что в итоге лишился и сапог и спирта.

Владимиров записал, на всякий случай, данные старшины: фамилию, часть, в которой числился этот незадачливый коммерсант, а так же номер госпиталя и артполка. После чего, старшина был отпущен восвояси, а мы поспешили на встречу с Тихоновым, перед которым стояло две задачи. Первая — он должен был со своими пограничниками внимательно обследовать поляну, где мы в первый раз столкнулись с диверсантами, и вторая — постараться выяснить, почему отряд сержанта Тимофеева понес значительные потери в ходе преследования, якобы, всего лишь двух шпионов, из которых один был ранен. А так же, по возможности, отыскать следы отхода вражеской группы. Дело, не сказать, чтобы совсем плевое, но для пограничников — самое оно. Посмотрим, что им удалось узнать.

Глава 18

Тихонов со своими пограничниками опередил нас буквально на полчаса. Когда наш отряд вышел к землянке Страхова, они, расположившись неподалеку, уже отдыхали после выполнения своей части задания. Бойцы занимались привычными солдатскими делами: кто сворачивал папироску, кто перематывал сбившиеся портянки, а кто и вовсе — блаженно вытянув уставшие ноги и подложив что-нибудь под голову, пытался вздремнуть, пока есть время.

Еще издалека заметивший нас Тихонов, подхватив какой-то предмет с земли, заторопился навстречу. В его левой руке находился замазанный до невозможности вещевой мешок. По его лицу было видно, что пограничникам удалось отыскать что-то интересное и, может быть даже, непосредственно относящееся к нашему делу.