В этом мы — впереди планеты всей. Оно нам надо? Вместо Аэрофлота создавать ВА? Вместо механизации сельского хозяйства шлёпать ТА? Вместо строительства дамб, дорог и мостов — строить Ударные Армии? Вместо рыболовных судов строить тысячи подводных лодок?
Черная скала пятиэтажки пышет чёрной злобой. Тяжело на неё смотреть. Забивает. Засвечивает. Чтобы прочистить восприятие — смотрю на небо. Пустота. Пустота и спокойствие льются оттуда мне в макушку. Я — в порядке. Веду людей дальше.
Возможно, я — действительно просто псих. И все эти "эктрасенсорики" — моя же выдумка. А я — просто тот самый сельский дурачок. А дуракам — везёт. Вот и мне — везёт. Вот — ещё мина. А вот — граната бесхозная валяется. Подбираю. Нечего добру пропадать. От того, сколько с тобой гранат, зависит — сколько ты проживёшь.
Да, я — ёжнутый шизик. Меня должны комиссовать и лечить. Шизики — неизлечимы. Одним словом — я должен бы стать дармоедом. Абсолютно бесполезным для общества. Но я — сражаюсь. И — неплохо. Пусть я и ненормальный, но — полезный. В ёжнутое время войны — ёжнутые и нужны. Кто ещё поведёт людей через мины ночью? Псих. А я о чём?
А кем был Матросов, что собой закрыл амбразуру? А Гастелло, что повёл свой горящий бомбер на эшелоны? А сотни пацанов, что, обняв гранаты, кидались под танки? А сотни пацанов, что своими маленькими истребителями врезались в большие фюзеляжи бомбовозов со свастиками? Они меняли свою жизнь на жизни тех, на чьи головы не высыплется этот груз бомб. А кем были матросы и мичманы крейсера Варяг? А сотни отравленных газами русских солдат, что, выплёвывая лёгкие, поднялись в штыковую? Весь мир знал это, как Атаку Мертвецов. Они — уже знали, что умрут. Но ещё — не умерли. Просто лечь и сложить лапки? Не по нутру это нашему человеку.
Когда сидишь на диване с бокалом пива — все они — ёжнутые психи. А когда ты знаешь, что между смертью и тобой только эти ёжнутые, тогда они — герои. Спасители. Защитники. Герои. Все — герои. И эти писари и водители кобыл, что идут за мной через ночное минное поле — герои. Все.
У всех русов — неустойчивая психика. Как только вопрос стал ребром — или-или — всё, нет больше спокойного и рассудительного индивидуума. Есть — отчаянный герой, у которого мозги — небекрень. Деньги, уют, шмотки, тёлки, тачки — пустой звук. Все обычные, вожделенные ценности цивилизованного человека — пустой звук. Начинается шизофренические мантры — Родина, Род, Отчизна, Дом Родной, За Державу обидно, За Царя и Отечество, За Сталина, Постоим за Землю Русскую. Просыпается особый тип человека. Что встанет один поперёк дороги целой армии. Как тот круглолицый узкоглазый десантник, что перекрыл дорогу грузинской армии. Один. С пулемётом наперевес. Лицо — азиатское, но — тоже русский. Больной, сумасшедший, отчаянный, безбашенный, русский. Нужное прилагательное — сам подчеркни. Потому что там — дети и жены. Отцы и матери. Все мы, в такой момент, — слышим эту торжественную музыку в душе. Все мы — преображаемся. И мы — уже не мы. А если всё закончилось — не понимаем — как смогли решиться?
В каждом из нас дремлет такой псих. В каждом. В некоторых — настолько летаргически спит, что даже сильнейшее потрясение не вызывает пробуждения. Повидал я таких. Сломанных. В некоторых — спит чутко. Вот, как в этих. Были же типичные обыватели. Старались устроиться "потеплее". К штабу поближе. Но, идут. Пышут обречённой решимостью. В некоторых — псих и не спит. Никогда. Чуть человек поддал, или чуть выбит из привычной колеи — вот тебе и "Тагил!". Прыжки с моста на проходящую баржу, докопаться до кучки гопников, послать по дерзкому маршруту ментов и другие приключения. Каждый вспомнит если не своё, то закидоны знакомых.
Плохой народ? Сами мы такими стали? Другие — не выжили. Другие, сломанные — в плену передохли. Как псы позорные. А вот отчаянные — выжили. И дали потомство. С таким же набором "функций". А войны у нас — в каждом поколении. Такими нас сделали. Сотни поколений особого отбора. Войнами на истребление.
Мы, русы, можем быть кем угодно. Мы — универсалы высшей пробы. У всех наций есть свои "фишки". Свои особенности. Кто-то шьёт, кто-то поёт, кто-то пляшет. Кто машины делает, кто — еду, кто — деньги. Кто по морям плавает, кто — землю пашет. Русские делают всё. И всё — с равным успехом. Не уступая ни в чём остальным. Мы — мореходы, покорители земли, воды, воздуха, космоса. Мы — машиностроители, писатели, киношники, игроделы, песняры и плясуны. Мы — кулинары-кондитеры и виноделы. Мы — всё. Не хуже других. Но есть одно, в чём нас никто не переплюнет — война. На войне мало уметь убивать. На войне надо уметь умирать. И уметь — Побеждать. Умереть, но — Победить! Вот тут — нет нам равных. Нет, и не будет. В этом — величие моего народа и его — беда. Мы — прирожденные солдаты.
А оно нам надо? Как бы избавиться от необходимости применения этой нашей "фишки"? Как прекратить нашествия на Русь? Истребление всех? Выжечь их гнёзда? Не сможем. Нельзя. Всякая жизнь — священна. Всякий народ Земли — уникален. Уничтожение любого народа — непоправимый вред Человечеству. Сила Бога — в разнообразии. Глобализация — тупиковый путь. Путь — от Бога. В противоположную сторону. Закончиться кровавым Хаосом. Ничем иным он закончиться не сможет.
А что делать? Воспитывать их, зверят? Или воспитывать себя?
Себя? А это — мысль! А если все эти нашествия — промысел Богов? На то и щука, чтоб карась — не дремал! С 45-го по конец 80-х — без войн. Афган — не считается. Слишком ограничено участие. Во что превратился народ? Я — помню. Массовая потеря ориентации — поголовное пьянство, наркомания, токсикомания, секты, Кашпировские. Это насколько надо "заблудиться"? И расплата — 90-е. Война всех против всех. Выжившие — начинают стягивать страну. Тут "посланцы из будущего" доложили, что "Крым — наш". Там всякие Таможенные союзы, Союз с Белоруссией. С Казахстаном. Начинают стягивать Державу.
Точно! Дело — не в немцах. Не в наглах, пендосах и чурках. Дело — в нас! Они — лишь инструмент. Раздражитель, как будильник. Чтобы мы — проснулись.
Что это значит? Как проснулись? Что значит это "откровение", пришедшее ко мне в этом состоянии "транса"?
Додумать, понять — не получилось. Цитадель пятиэтажки полыхнула чёрным маревом злобы — нас заметили. Враг — активизировался. Поэтому моё внимание переключилось на врагов. А жаль! Такая интересная тема приоткрылась! Но, бой! Надо — выжить. А чтобы выжить — не должен выжить враг.
Они активизировались, и я — тоже. Прутики с ленточками — на хер! Теперь, ребята, сами. Как вам повезёт. Иначе — все ляжем. Загоняю себя в "форсаж", бегу по руинам города прямо на пятиэтажку большими прыжками. Именно походкой "Джека Воробья" выглядит, когда ты в темноте бежишь по руинам. Только в последний момент можешь изменить место установки своей стопы. Мины, ямы, камни, арматура, палки, чего только нет! Вот и "вихляешь". Заодно, прицел сбиваешь врагу этими хаотичными телодвижениями.
Слышу мат-перемат ротного. Завел свою благословляющую на бой мантру. Наорётся в бою, потом ходит — скрипит порванным горлом. Но, его боевой клич — работает, как в компьютерных играх. Вдохновляет на бой, убирает предбоевой мандраж, приводит людей в боевой настрой и частично вводит в боевой транс. Плюс 15% ко всем характеристикам. Иммунитет к "подавлению". Молодец!
У ротного есть и ещё один талант — чувство такта. Он всегда именно там, где он больше всего нужен. От этого и кажется, что он — везде. И всюду — успевает. Молодец, ещё раз!
Мне осталось — последний рывок. Вижу уже, где я буду "входить" в здание. Вижу, что из этой дыры высовывается винтовка и каска-горшок. Меня не видит. Нет его "луча внимания". Смотрит выше меня — на моих ребят. Падаю на колено. Сердце — бешено колотится. Запыхался, пока бежал. Целую вечность — секунду, привожу себя в состояние готовности к стрельбе. Стреляю быстрым темпом — винтовка автоматическая, на самозаряде. Вычищенная, смазанная, с любовью обихожена. Не должна подвести. Три выстрела по этой каске, вижу два облачка выбитой пыли — с каски немца и с кирпича у его шеи. Голова рывком пропадает внутри. С такого расстояния каска не препятствие для винтовочной пули. Остальные патроны в магазине высаживаю в пулемётный расчёт, что мелькает чёрными тенями в чёрном проёме. Не знаю — попал или нет. Не перезаряжая, закидываю винтовку на спину. В ближнем бою она мне без надобности.
У меня стойкое и странное чувство сейчас. Оно возникло, когда ротный сказал про "последний и решительный". Вот, и мне так кажется. Такое лёгкое и светлое чувство, будто ты после многомесячного пути — увидел родной дом. И тебе осталось пройти последний километр. Последний. И финиш.
Не было такого ещё. Никогда. Ни в прошлом году, ни в этом. Ни в бое за полустанок, ни в бою за высоту, где погиб Немтырь, ни в боях за Сталинград. А сейчас — есть.
Дорога домой? После этого боя — домой?
Война — не кончиться этим боем. Она может кончиться лишь для меня. Это — запросто. Последний и решительный? А что? Если суждено мне сегодня сдохнуть — так покуражусь напоследок!
Рывком сближаюсь со стенами. Опять спиной прижимаюсь к кирпичам. Готовлю гранаты. Сам внушал людям, чтобы в одну каску не лезли, а сам — один. Но, то я! Супермен — экстрасенс — х-мэн. А они — просто люди. Мне многое дано, должна быть отдача. Я ввязываюсь в бой, перевожу бой из стрелкового дальнего в ближний, рукопашно-гранатный, часть немцев отвлекаю от бегущих в атаку штрафников на себя. Тем спасаю их от огня, даю возможность сблизиться.
Всё делаю по правилу. Граната, прыгаю головой вперёд — следом, откатываюсь в пыли, поднятой взрывом до тех пор, пока не упираюсь во что-либо. Ориентируюсь в пространстве — что, где? Где живые? Как их удобнее перевести в графу "потерь". Лежащих врагов "контролю". Только мёртвые не стреляют в спину. Всё это надо делать быстро, в темпе. В опережающем темпе. Опережающем — реакцию врага — возможность противника сориентироваться, оценить угрозы, выработать решение, найти средство противодействия угрозы.
Чую, что я — на грани истощения, но гоню себя дальше. Потом отдышимся, потом отдохнём. Потом пот ототрём. И кровь. Потом. Если я сейчас остановлюсь — степень противодействия увеличиться кратно. Мне дана возможность — надо её реализовывать. Только так можно сломать железное правило — четырёхкратное превосходство атакующих над обороняющимися. У нас — меньшинство. А дом брать — надо. Он сковывает всю дивизию (что там той дивизии осталось). Если не армию.
Влетаю в помещение, качусь, упираюсь в стену, миг на оценку положения. Двое. В разных концах. На меня уже среагировали. Кидаю, в дальнего — гранату. Падает. Он не может знать, что она не взведена. Скольжу по полу, к ближнему. Он с автоматом. Смотрю на ствол автомата — пока, опережаю. Успел. Клинок отсекает сапог от остальной формы немца. Дикий вой боли — и ему уже не до меня. Тут же крик захлёбывается — тем же слитным круговым движением клинка, на возврате, когда выпрямил ноги позади немца, закрывшись его телом от второго, перерубаю ему позвоночник. Оседает. Подхватываю автомат из ослабевших рук, короткая очередь в удивлённое лицо немца, что ждал взрыва, но услышал дикий крик невыносимой боли.
Фу, как неэстетично — кровища повсюду. С обрубка ноги, с перерубленной спины, с головы немца, разбитой 9-мм пулями. Взмах ножа, припадаю к перебитой шее, пью кровь.
Вздох, гранату с длинной ручкой из-за пояса немца — в пролом. Из голенища второго немца, вырвать крышку, дёрнуть шнур, выдох — туда же! Вздох. Взрыв. Взрыв. Прыгаю в пыль гранатной взвеси. Где вы?
Никаких мыслей. Посторонних мыслей. Цель — средство достижения — смерть, поиск цели. Как робот. Уже не чувствую своего тела. Почти ничего не вижу. Не вижу немцев. У них нет лиц, они — не люди уже. Они — сгустки враждебной энергетики. Клинком, компрессией гранат, пулями — пробиваю, рву, рассекаю вихри энергии их жизней, она начинает замедляться, рассеиваться. Не думаю, не планирую. Только реагирую. Цель-объект, способ достижения — путь прохода, способ прохода, способ устранения, исполнение, контроль, поиск цели. Больше нет ничего. Ничего больше не вижу, ничего не слышу. Да и цели стали висеть в каком-то чёрном пространстве. Это как современные фильмы снимают на зелёном фоне — так у меня — на чёрном.
Сколько времени прошло, сколько врагов я убил, где наши, где я нахожусь — ничего этого я не знал. И даже не задумывался. Это — чушь. Выживу ли я? Ещё большая чушь. Там — ещё враги. А я не могу пошевелиться. Как ворвался в жидкое стекло, которое тут же застыло. Так и я — застыл. А потом и последние крохи света стали пропадать. Последнее, что увидел — разинутый в крике рот ротного, с характерно сколотым резцом зуба. Батарейка села.
Точка.
— Ольха! Ольха! Я — Точка! Я — Точка! Дай огня на 3 ориентир. Минус 100! Быстрее! — кто-то кричит в пустую цистерну.
Зачем так орать? Где я? Мир крутиться вокруг меня калейдоскопом. Никак не сложиться целостное восприятие. Что-то льётся в горло, пью, захлёбываясь, кашляю. Ещё пью. Мир ещё крутнулся несколько кругов. Появилось что-то, переползло в центр, сформировало лицо мальчика. Маугли. Ухватившись за это лицо, неимоверным усилием остановил вращение мира.
— Сладкого надо. Сгущёнка, — слышу чужой хриплый голос. Голос Кузьмина. Моего тела. Мой голос.
— Да хоть облопайся, — скрипит другой знакомый голос. Ротный. Рвотный. Ты стал мне близок, как брат. В тяжкую минуту — ты рядом. Уникальный человек.
Два щелчка. В рот льётся тягучая жижа. Приторно-сладкая, приятная, вожделенная.
— Ну, ты дал, Дед! Ну, ты дал! Не сгущёнку, на руках тебя носить! Дом взяли почти без потерь! Немцы бежали. Из окон выпрыгивали и бежали. От тебя одного! Как ты так отощал за час? Пей молоко. Вот ещё галеты, тушёнка и сосиски. И компот трофейный. Сладкий. Поправляйся. Немец тут на нас осерчал, атакует без передыха. Всё дом хотят вернуть. Пошёл я. Как отойдёшь — сам знаешь, что делать.
Отпустило меня. Подвал. Или цокольный этаж. Сводчатый потолок. Девочка — радистка кричит в трубку, срывая голос. Помехи? Бывает. Да и грохот стоит такой, что ружейно-пулемётной трескотни — не слыхать. Только гул мощных взрывов. У девочки — две трубки. Слушает одну, кричит в другую. Коммутатор?
Смотрю на свои руки. Кожа и кости. Как можно так быстро настолько отощать? Диета, говоришь?
Но, чувствую себя — нормально. Тошнит только и слабость. Усиленно набиваю желудок. Еда проваливается, как в колодец. Насыщения не происходит. Еда — кончилась. Голод — нет. Пью воду. Вспоминаю, что пил кровь немца, как вампир. Меня выворачивает обратно. Сплёвываю. Напрасная потеря провианта. Что на меня нашло? Блин! Не прощу себе!
Маугли смотрит на меня огромными глазами.
Вздыхаю. Какой пример показываю молодёжи? Как зверь взбесившийся — людей рвал, кровь пил. Хорошо хоть не ел их. Тогда — вообще — стреляться.
— Ты чего тут? — спрашиваю Маугли. Как будто он мне ответит. Смотрит, как пёс — преданными глазами. Не место на передовой детям. Ага, а не я ли послал его провести группу бойцов в самую глубокую... корму?
