Цитадель души моей

— Это он так выясняет, какой у кого талант скрытый имеется, чтобы потом с этого человека навару побольше получить.

— Не, — возразил я, — он же про таланты и успехи ни одного вопроса не задает, меня он даже ни разу не спросил, что я умею.

— А может, ему надо знать, не что ты умеешь, а что ты можешь уметь лучше всего? Ты ж этого и сам не знаешь. А может, и догадываешься, да соврешь. Вот вдруг у тебя, Заморыш, такой талант свою задницу клиентам подставлять, что ты любой бордель озолотить сможешь? Так ты ж сам не признаешься. А он спросит там своё "Нравится ли тебе на казни смотреть?", покумекает себе и всё поймет. Вольпы, они большие мастера со всего прибыток получать, потому и заправляют всем, понял?

Виду я не подал, но мне неприятно стало — уж больно в жилу мне Пухляк своим примером попал. Так что я на всякий случай стал невпопад отвечать. Спрашивает он, скажем: "Как часто ты сны видишь?". Я их где-то через день вижу, но отвечаю "Каждый день". Поначалу пугался, что он ложь почует, но вольп ничем не выдал, что заметил мою хитрость — да и то сказать, даже если б он и заметил что-то, как тут проверишь, какого цвета мне голод представляется? То-то и оно, что никак.

Но на этот раз всё пошло по-другому.

Я зашел в комнату, закрыл за собой дверь, остановился в шаге от двери, как обычно, и принялся ждать первого вопроса, но вольп не стал задавать вопросов. Он поднял голову и, впервые на моей памяти, посмотрел мне в глаза. Я похолодел.

— Подойди ближе, человеческий детёныш.

Волоча негнущиеся ноги, я сделал два маленьких шага.

— Ближе. Еще ближе. Вот так.

Янтарные глаза вольпа мерцали в свете единственной свечи, и, казалось, мерцание это заливает всю комнату золотистым сиянием. Глаза завораживали, они притягивали к себе внимание, как два золотых самородка неимоверной ценности.

— Прости меня, мне придётся причинить тебе боль.

"Боль?!" — острый укол паники на мгновение вывел меня из оцепенения, но ужас быстро схлынул, смытый льющимся из глаз вольпа янтарным потоком.

— Я хочу, чтобы ты еще раз вспомнил тот день, когда ты попал к нам.

Я промолчал, и не потому, что вольп, похоже, не ждал ответа. Я был уверен — даже захоти я что-нибудь сказать, мои губы не шелохнутся.

— Ты помнишь, как звали твоего хозяина?

Я попытался разомкнуть губы и, к моему удивлению, это у меня получилось.

— Домициан, — произнес я шепотом, едва слышным даже мне самому.

— Хорошо, — кивнул вольп, — тебе до этого приходилось убивать людей?

Я же говорил уже! Ему же и говорил! Вспыхнуло в памяти ярким видением — двое держащих меня за плечи громил, звероподобный силуэт в темном углу... но ведь этого же не было! Первый раз я предстал перед Шелом, будучи Лягушонком уже пять недель, прекрасно осведомленный, с кем мне предстоит впервые встретиться и каков будет разговор.

— Сенатор Домициан был твой первый? — Вольп устал ждать ответа.

— Д-да...

— Вспомни, о чём он говорил тебе. Всё. Вспомни и скажи мне.

Я послушно напряг память. Потные дрожащие руки, расправляющие на кушетке странную яркую полосатую шкуру. Убегающий взгляд маслянистых глаз, жирные губы, временами несмело раздвигающиеся в робкой улыбке. Снова руки, теперь разливающие вино из кувшина по двум большим чашам ажурного серебра с золотой инкрустацией. Вино льется неровной струйкой, капли литят мимо чаш, по белоснежной скатерти расплываются красные пятна. Он гол и рыхл, незнакомый мне нобиль, два часа назад купивший меня прямо у торгового корабля, тело его похоже на перебродившее тесто с торчащей из него ложкой, но сильнее всего в памяти отпечатались почему-то руки. Руки, срывающие фибулу; руки, разжигающие огонь в камине. Они двигались в явном разладе с желаниями и словами хозяина, вызывая непонятное ощущение — будто стал свидетелем чего-то гадкого. Он что-то говорил, а руки что-то делали — что-то своё, о чём хозяин даже не подозревал. Что он говорил-то? Тяжелое дыхание, хриплый влажный голос: "Ты настоящее чудо, прекрасный дикий цветок горного шиповника. Какая удача, что я вовремя тебя увидел..."

Я дернулся, выдохнул и открыл глаза.

— Нет, — прошептал, — я не помню.

— Не перестаю я вам удивляться, — вольп хмыкнул и откинулся в кресле, — как такое может быть, что одни считают великим благом то, о чём другие боятся даже думать. Не хочешь говорить, тогда слушай. Слушай мой голос. Не слушай, что я говорю, слушай голос. Считай слова, которые я говорю. Не пытайся их понять, просто считай. И слушай голос. Нет ничего важнее моего голоса...

Сияние глаз вольпа вдруг обволокло меня всего золотистой вуалью и потянуло вниз, в клубящуюся тьмой и ледяным холодом глубину.

* * *

— Это еще кто такой?!

— Это... Бер... он это, был у сенатора...

Тишина, наполненная тяжелым дыханием и сгущающимся напряжением.

— На хера! Вы! Толпа ублюдков! Его сюда приволокли!?

— Бер, это еще не всё... мы пришли в третьем часу, как уговаривались, но сенатор был дома... короче, он мёртв.

Полная тишина. Потом тихий, почти ласковый голос:

— Вы убили сенатора Домициана? Претора бестий? И после этого вы еще осмелились...

— Нет! Бер, нет! Не мы его убили — он уже мертв был! Мальчишка его убил!

— Вот как? Уверен? Вы месяц готовите ограбление одного из могущественнейших людей империи, а когды вы врываетесь в дом, то вместо богатой добычи обнаруживаете мертвого сенатора и кучу проблем. И вы хотите сказать мне, что вас обвёл вокруг пальца вот этот сосунок? Я думаю, всё намного хуже...

— Нет, Бер, — еще один голос, тише прежнего, но увереннее, — всё чисто. Похоже, просто случайность. Сар его поспрашивал немного...

— Я вижу, — ворчание, — ладно хоть догадался совсем не убить. Продолжай.

— Сенатор его утром купил, прямо с корабля. Загорелся. Ты ж знаешь, как он на смазливых мальчиков падок. Был.

— Так то на смазливых. Не говори мне, что он на этого заморыша соблазнился.

— Худоват, да. Но до разговора с Саром он и правда ничего выглядел. Лупанарии б за него подрались, довези его торговец до форума. Что ни говори, глаз у сенатора на это дело наметанный. Был. Торговца я проверил — он подтверждает, что утром продал мальчика какому-то нобилю. Домициана описал узнаваемо.

— Понятно. А увидев дом изнутри, маленький дурачок решил, что может быстро разбогатеть. Убить же потерявшего разум от вожделения сенатора, думаю, было проще простого. Да, могло быть и хуже — успей пацан смыться с уловом. Далеко бы не ушел, конечно, но было бы хуже, это точно.

— Не совсем так, Бер. Труп уже холодный был, когда мы его нашли. Пацан сто раз смыться успел бы, если б захотел. Удрать он даже не пытался.

— Он что, сумасшедший?

— Нет, он фригиец. Там мужеложство все ещё позором считается. Дикари, что тут сказать.

— Нет, он всё-таки сумасшедший. Сенатор Домициан! Из моих лягушат любой мать родную бы зарезал, изнасиловал и съел — в любой последовательности — чтобы на месте этого недоделка оказаться. А этот маленький варвар... как он его убил, сенатора?

Короткая заминка, несколько сдавленных смешков.

— Он ему х.. оторвал.

Секунда потрясённой тишины. Громовой хохот.

— Что, правда? — снова смех, — эй, плесните кто-нибудь водой на него, надо в сознание его привести.

Вспышка бодрящего холода. В багровом тумане медленно проступает грубое бородатое лицо. Скалится.

— Порядок. Слышь, малец, а я тебе даже завидую немного. Хотел бы я сам это сделать... хи-хи. Знаешь что? Ты мне нравишься, и я попробую тебя спасти. Но должен будешь. Тащите его к вольпу.

И опять темнота.

* * *

Жаркий шепот во тьме.

— Воздай хвалу богам, мальчик. Кому ты там молишься? Фебу, Сатурну? А, неважно — воздай всем. Ты не знаешь, как тебе повезло! Я и сегодня — не последний человек в Империи, а завтра стану неизмеримо выше. Потому что власти рыжих бестий придёт конец — у нас будут новые друзья и даже не друзья — братья! Всё будет по-новому и это — благодаря мне!

Темнота вспыхивает двумя озёрами золотого огня. Темнота ошеломлена и не может сдержать удивления.

— Как мы раньше не замечали!? Вы же так похожи... это всё меняет...

Теперь темнее, чем даже раньше.

* * *

— Кто это? Что он здесь делает?

— Не обращай внимания. Он в трансе, он нас не слышит.

— Все равно. Пусть его уведут. Ты не представляешь, как я рискую...

— Я не представляю, я знаю. Не бойся, риска нет. А юношу ты с собой заберешь. Пристроишь его к егерям.

— Не выйдет. Они квоту по школярам на этот год уже выбрали. Ты знаешь, как строго за ней следят.

— А ты постарайся. Вдруг окажется, что какой-то из взятых школяров не подходит? Или умер? Или... ну не мне тебя учить.

— Ничего не обещаю, но попробую. Зачем тебе это?

— Первое — материал хороший. Податливый, но прочный. Нечасто такое попадается. Если выживет, то далеко пойдет. А нам свои глаза и уши у егерей не помешают.

— Вам — вольпам? Или нам — людям?

— Нам — разумным существам. Беспокоящимся о своем будущем.

— А второе?

— Второе? Мне кажется, именно этого хочет от меня Судьба. Даже больше — я практически в этом уверен.

Еще темнее.

* * *

Вода тонкой струйкой льется мне на лицо, плещет по засохшим губам. Что? Я всё еще в логове Шела? Но это же было уже... так давно, что всё картины тех дней покрылись в моей памяти дымкой забвения. Я вообще не уверен, что это было со мной. Но вот ведь только что Руз и крыса по кличке Шило держали меня за руки, а Сар бил меня по лицу наотмашь широкими, как лопаты, ладонями. Но откуда я знаю их имена? Я же их первый раз видел...

— Хорош воду переводить, он уже очнулся!

Я открыл глаза и увидел нависающего надо мной невысокого, но коренастого лысого бородача в кольчужном доспехе и, нанесёнными синей краской, узорами на лице. Еще несколько людей — оружных, доспешных и с такими же разрисованными физиономиями — стояли поодаль. Я приподнялся и покрутил головой, уже примерно представляя, что сейчас увижу. Корабль. Не очень большой, видал я и покрупнее, да и не разбираюсь я в кораблях ничуть, но в этом была какая-то стать, подобная той, которая с первого взгляда выдает хорошую лошадь. Хищный вытянутый силуэт, окованный бронзой таран под носом — я б догадался, что передо мной не торговец, даже если бы не ряд щитов по борту и оскалённая драконья пасть на носу. Сколько на корабле людей, я не заметил, но направленные на меня взгляды ощущал во множестве — и не сказать, что добрые. Норманны. Но — пираты — это очевидно. Если они в мире с Мезой и тамошним конунгом — очень хорошо. Если нет... тогда не стоит торопиться о своем недавнем знакомстве рассказывать. Верги я нигде не заметил, и это мне не понравилось.

Бородач, видимо, решил, что дал мне достаточно времени прийти в себя.

— Егерь и бестия в лодке посреди моря! Кому расскажи — не поверят, и правильно сделают — я и сам глазам не верю. Мои ребята считают это плохим предзнаменованием, часть предлагает вас убить, часть — отпустить плыть дальше и почти никто не предлагает дать вам перед этим хотя бы бочонка воды. Бестию, — он кивнул за спину, — я уже выслушал, она утверждает, что ты — егерь, но не может объяснить, почему вы оба живы. Ну, то есть, почти живы. Теперь я хочу выслушать тебя.

Очнувшись, пояс свой с вшитыми в него камнями я уже общупал — как я полагаю — незаметно.

— Ты — норманн, — прохрипел я. Воды бы глотнуть. Глянул с сожалением на мех в руке одного из воинов, вздохнул и отвел взгляд.

— Допустим.

— Ты знаешь Эйнара Рауфельдарсона? — уф, выговорил. Скажи кто заранее, что мне удастся не просто произнести вслух это имя, но еще и произнести в таком состоянии — посмеялся бы только.

Странное выражение мелькнуло в глазах нордлинга.

— Может быть, и знаю, — осторожно ответил он. Но я бы не сказал, что его отношение ко мне стало более враждебным — наоборот, интерес явный в его взгляде появился. Ладно, была — не была.

— Эйнар Акулья Кожа, — я сглотнул, покривившись от рези в глотке, — Оттару привет передает. Но только лично. Из рук в руки.

Бородач задумался. Кивнул.

— Оттар сам по себе, мы сами по себе. Так-то, оставшись с нами, в Орхуз ты однажды попадешь — если доживешь. Вот только я не беру пассажиров, так что... говорят, егеря в бою хороши?

— Еще никто не жаловался.

— Хо. Хо-хо. Значит так. Мы идем в Британию — подергать тамошних бестий за хвост. Дело хоть и прибыльное, но опасное, поэтому лишний меч мне не помешает. Не буду тебе рассказывать, на каких условиях я беру людей в команду — выбора у тебя все равно нет, либо ты идешь ко мне, либо — на дно. Но — кого попало я не беру. Каковы в бою бестии — мы знаем. А каков ты — сейчас узнаем. Сможешь меня удивить в бою — возьмем тебя и твою зверушку с собой. Нет, — развел руками, — не обессудь.

— Напиться дадите?

— Хрольф, дай ему.

Молодой — лет пятнадцать, не больше — парень в кожаном, с железными пластинами, доспехе, присел ко мне. Глянул с явным сочуствием, бросил короткий взгляд через плечо на отвлекшегося как раз — кричавшего что-то на своем языке в сторону корабля — бородача.

— Он левша, — быстро шепнул мне парень, протягивая мех.

Я это уже заметил, как и то, что топор у него нормально висит — под правую руку. И услышанная подсказка меня окончательно убедила — определенно, есть у норманна привычка противнику в разгар боя сюрприз являть, боевую руку меняя. Вообще, нехорошо это для бойца — привычку какую-то иметь — предсказуемым делает для того, кто об этой привычке осведомлен. Я улыбнулся пареньку в ответ одними глазами, кивнул, — "спасибо", — взял мех и припал к горлышку.

Клянусь, никогда в жизни я не пил ничего и вполовину такого же сладкого. Мне казалось, я пью из меха саму Жизнь в чистом виде, и она, искрясь, разливается по жилам, наполняя мышцы силой, а разум — ясностью. Встал, улыбнулся счастливо. Вернул мех владельцу. Посмотрел на норманна.

— Ну, так что, капитан, где удивляться будешь? На корабль пойдем или прямо здесь? — сделав полшага назад, поставил ногу на скамью и накрыл аккуратно ладонью рукоять меча. Думаю я, сражаться на маленькой качающейся лодке он привычен если и меньше, чем на ровном — так ненамного. Я, в принципе, тоже, но — не сейчас: колено все еще болело, и плохо сгибалось. Когда опора под ногами ненадежная, ногам выпадает работы больше, чем любой другой части тела. Потому-то я и выразил готовность провести бой хоть на табуретке: если он поймет, что никаких преимуществ бой в лодке ему не даёт, он выберет палубу — просто потому что там драться комфортнее.

— Хо, — усмехнулся, — пойдем-ка лучше на борт. Меня зовут Горм. Горм Ловец Ветра. А это, — повернулся, — мой Морской Конь, самый быстрый снеккар Германского Океана. Поднимайся, — и ловко перекинул свое тело через высокий борт.

Я посмотрел на щиты, усмехнулся и взялся за верхнюю доску борта. Вот так — был егерь, стал пират. Ну, кто бы мог подумать?

Конец первой книги.

О сером речь, а серый — встречь.

Мать ученья. От "Repititio est mater studiorium" — "повторение — мать учения"