Обещай мне вернуться

Майка слушала, не зная, смеяться ей или ругаться. "Какой из него профессор получится! Сказка! Не хуже этого самого Савицкого", — подумала она.

— Да, чуть не забыл, — продолжал Митя. — Ожог — это боль и плазмопотеря. И то, и другое шокового больного убивает надежнее пули в голову. Вторичный шок — штука страшная и почти необоримая. Каково будет раненому — я даже слов не подберу. Экзитус леталис однозначный, и при этом такой, что... Короче, таких последствий никакому врагу не пожелаешь, даже фашисту.

Термокаутером пользуются, да. Но в каких-то настолько редких случаях, что я и не упомню. Кажется, с язвой желудка в некоторых случаях лучше термокаутерить. Но для ПХО ничего даже близко сравнимого со скальпелем нет. И не будет еще лет пятьдесят. Или сто. Или никогда.

— Они что, не знают, что это вредно?! Дураки, да? Это же чистое средневековье!

— Вот тебе и хваленая немецкая медицина. Знаешь что, Май... Оставь-ка ты мне эту тетрадку. У меня целее будет. Не бойся. Никто не узнает.

— А шо таки я с этого буду иметь? — рискнула пошутить Майка.

Митя хитро прищурился.

— А я таки тебе всё переведу и объясню. Как в лучших домах... то есть университетах Парижа и ЛондСна. Ну шо? Лады?

— Лады.

— Тогда бистренько бежи спать. Поздно уже. Только на Наталью гляди не дыхни. А то полетят от нас с тобой клочки по закоулочкам.

Девушка неохотно поднялась.

— А да-а-альше когда-а-а? — протянула она, как ребенок, которому не дочитали сказку.

— Интересно?

— Еще бы! Для чего я его столько времени прятала!

Мите, похоже, и самому было любопытно. Он прямо горел научным азартом, бегло перелистывая страницы.

— Тут наш высокоученый сыплет терминами, я и сам не всё понимаю. Словарь нужен. Попробую достать. А читать будем в городском парке. Дневник, конечно, презанятный, но узнает начальство, особенно замполит, нам с тобой мало не покажется.

Майка и сама это понимала. Дневник, не дневник, по-немецки написано — значит, вражеская литература, и все дела. Доказывай потом в Особом отделе, что у тебя был чисто научный интерес.

— В парке? — задумалась она. — Как бы девчонки наши не прознали!

"Если пойдем вместе — увидят, начнут хихикать, слухи пойдут, что мы с Митькой гуляем. Спросят, что мы там делали. Скажу, что книжки читали — спросят, что это за книжки такие, которые обязательно надо втихаря читать. И так плохо, и эдак неладно. Нет, конспирация и еще раз конспирация".

— Тоже верно, — согласился Митя. — В сводки сарафанного радио нам с тобой попадать не след.

— Уходим порознь, — решила Майка. — И возвращаемся тоже.

Митя кивнул.

— Резонно.

Через несколько дней, когда работы стало меньше, Митя на ходу небрежно бросил Майке:

— Да, кстати, конспекты я твои проверил.

— Ошибок много? — тут же сообразив, о чем идет речь, загорелась девушка.

— Порядочно. Будем с тобой разбирать на досуге. Сегодня же и начнем.

Вечером он ушел первым. Вскоре улизнула и Майка.

В городском саду еще сохранились кое-где резные деревянные скамеечки. Майка с Митей выбрали одну, подальше от главной дороги, и раскрыли дневник. Друг начал переводить с прямо с листа.

"Бедная Германия, что сделали с тобой! В кошмарных снах я не мог такого представить. Звери — и то добрее. Они защищают своих детенышей, а люди хладнокровно гонят их на убой.

...Господин рейхсминистр вещает по радио, что юные воины счастливы умереть с именем фюрера на устах! В жизни не слышал более гнусной лжи! А вы видели, как они умирают, господин рейхсминистр? Не угодно ли взглянуть? С размозженными руками, оторванными ногами, выбитыми глазами, искрошенными челюстями, с кровавой пеной на губах — вот как они умирают! И перед смертью вспоминают не фюрера, о нет! Бедные мальчики в агонии зовут маму! Да, господин рейхсминистр, да! Я каждый день вижу это! И ничем не могу облегчить страдания несчастных, потому что начальник госпиталя распорядился экономить морфий и давать его только тем, кого можно спасти! Скотина. Гнусная, бездушная скотина!"

Майку передернуло от омерзения.

— Вот сволочи! Да я бы их... А я бы... Украла этот морфий из аптеки! Да, да! И набила бы морду главврачу, а потом ушла в подполье. Тварь дрожащая этот Отто! .

Митя продолжал:

"Главврач... Да какой он, к черту, врач! Бывший аптекарь, торгаш! Всем известно, что его папаша спекулировал лекарствами еще в ту войну! Вот на чём он сколотил состояние! Вот откуда клиника! Сынок связался с нацистами, и теперь может творить все, что заблагорассудится! Не удивлюсь, если он пошел по стопам своего дорогого папочки. Если удастся поймать его на спекуляции — я с огромным наслаждением донесу на него!"

Ой, гадость какая! Воровать лекарства у больных в военное время — это измена Родине. За это расстрел полагается. Если бы она, Майка, о чём-то таком узнала — то немедля доложила бы куда следует.. Органы разберутся, кто и что делал. Наслаждение тут ни при чем.

"Выкручиваюсь как могу... Мальчик, четырнадцать лет... Безнадежен. Морфия не добыть. Вместе с ... (имя тщательно зачеркнуто) рискнули применить гипноз..."

— Значит, теперь гипноз ВМЕСТО морфия?!

Митя поднял рассеянный взглад от тетради.

— Ты погоди, Май. Не беги впереди паровоза. Давай сперва дочитаем, а после, вот ей же божечка, я тебе все объясню.

"Мы с... (здесь опять зачеркнуто, не разобрать) всю ночь бодрствовали у его постели... ...(неразборчиво) колыбельную..."

"Ух ты! — Майка даже подскочила от возбуждения. — Колыбельную! А я ведь... тоже... Истратову пела...

Легкий ветер присмирел,

Почему всё так похоже?! Он же фашист! У него не должно быть таких чувств!"

"К утру скончался... Лежал с кроткой улыбкой, как ангел. Не мучился перед смертью. Хоть это мы смогли для него сделать. Бедный ребенок... Упокой господь его чистую душу".

Майка бессознательно грызла ноготь на большом пальце. Мысли путались. "Это что же получается — они гипнозом боль снимали? Я тоже так умею. Выходит, я — гипнотизер?! И никакой мистики тут нет?"

"А если бы вот так умирал ваш собственный сын, господин рейхсминистр? Какие слова утешения вы нашли бы для него? О славе великой Германии? О фюрере? Что скажете, доктор Геббельс?"

— Мить, а кто такой Вольф Мессинг?

— Известный гипнотизер, бежал в СССР от фашистского режима. За его голову давали двести тысяч марок. И знаешь, почему? Однажды, выступая перед публикой, он предсказал гибель Гитлера, если тот повернет на восток. Ты разве не знаешь? Он и в Москве с опытами выступал. Кто-то даже считал его колдуном. Якобы он мог прочесть мысли человека, взяв его за руку. Но, конечно, никакой магии тут нет. Одна только наблюдательность. Когда человек напряженно думает о чём-то, клетки головного мозга передают импульсы всем мышцам организма. Их движения, незаметные простому глазу, легко воспринимаются наблюдательным человеком.

— А у него были ученики?

— Может, и были.

— А что делал врач из сумасшедшего дома? Отто пишет, что он — ученик Мессинга, проводил "бес-пре-це-дентные эксперименты" и "стоял на пороге великих открытий".

— Ну, во-первых, не "ученик Мессинга", а "считавший себя его учеником". А это-таки две большие разницы, как говорят у нас в Одессе. А во-вторых, лечение душевнобольных с помощью рентгеновских лучей — не такое уж великое открытие. У нас еще в тридцать пятом году об этом книга вышла. Мог бы и упомянуть о работах советских врачей, которыми его дружок столь беззастенчиво пользовался.

— А про гипноз? Я так и не поняла — у них гипнотизер работал в паре с наркотизатором или вместо?

-И так, и этак, Май. Вот смотри, что он пишет. — Митя открыл тетрадку на нужном месте и без запинки начал переводить прямо с листа: "Главное, что все раненые прибывали к нам в стрессовом состоянии, многие — со вторичным шоком. Долгая дорога в санитарном поезде, огнестрельные ранения. Порою прибывали молодые мужчины, парни без рук, без ног. У многих зубная полость представляла собой кашу из раздробленных зубов и кровавых остатков мягких тканей. У иных вообще отсутствовали части челюсти.

В молчании мы стояли у постели раненого. Он мертвенно бледен. Повязка вся пропитана ярко-алой кровью. Нужно было срочно что-то делать, иначе он погибнет. Дотронуться до челюсти искалеченного человека было невозможно. И тогда мы начали работать в паре с психиатром-гипнотизером. Даже анестезию раненому проводили под гипнозом".

— Ого! — не выдержала Майка. — И как? Что у них получалось?

— "Блестящий результат в 90% случаев". Да ты, Май, не обольщайся. Хорошо, если процентов пятьдесят. Судя по описанным симптомам, больной и сам бы вскоре отключился. Доктор у нас, похоже, энтузиаст. У них, у энтузиастов, всегда "результат блестящий". Если просто "многообещающий" — значит, 100% летальность, но в следующий раз обязательно получится. Они влюблены в свой метод и совершенно искренне обманывают сами себя.

— А если гипноз вместо наркоза? Или вместо морфия? Тогда что? — допытывалась девушка. — Можно так загипнотизировать человека, чтобы он боли не чувствовал?

— Гипноз вместо анестезии — смерть от шока. "Операция прошла успешно, но... картина шока... mortis in tabula. Непостижимо, нет, не могу в это поверить!"

— Шок...

"Болевого шока не бывает!" — вспомнилось Майке. "Ну да, конечно. Боль-то убрали, а кровопотеря никуда не исчезла. От боли без кровопотери шока не бывает, а от кровопотери без боли — бывает".

— Мить, а я вот что подумала. Может, то, что я делаю — это гипноз? Может, я просто гипнотизер? И мне в цирке надо выступать?

Но друг покачал головой.

— Нет, Май. Гипнотизеры делают пассы, внушают словами и смотрят пациенту в глаза. Ты молчишь, не шевелишься и глядишь в сторону. У тебя учащаются пульс и дыхание. А потом ты жалуешься на упадок сил. Это не гипноз. Точно тебе говорю.

"Значит, всё-таки колдовство", — погрустнела девушка. — "Значит, я ведьма. И от мединститута мне теперь никак не отвертеться".

— Герр доктор — тот еще гусь, — продолжал Митя. — Вот, гляди, что пишет.

"На мои вопросы о влиянии различных факторов на выживаемость ожоговых больных дали прекрасный ответ коллеги из р. Признаюсь, мне было бы неприятно самому делать столь необходимую для Рейха и науки работу. Эти люди приносят не меньше пользы отечеству, чем солдаты на фронте. Их помощь для нас бесценна". Как ты считаешь, что это за "коллеги из р.", которых он не называет даже в дневнике?

— Не знаю...

— Думай. Ожоги. Исследования ожогов. "Неприятная работа". "Бесценная помощь". Ну?

— Ревир?! — подскочила Майка. — Лагерный "лазарет"?

— Именно. Он в лагере консультировался.

— Вот сволочь! Ну какая же сволочь! А мы оттуда ожоговых больных принимали! Я-то думала, что он просто трус! А он гад последний!

— Чистоту блюдет фриц, — Митя нехорошо сощурился, — хочет, чтоб все стерильно. Тухлый фраер, шоб все цорес на его голову! А результатами, что чужой кровью и муками получены, он пользоваться не гнушается. И бессонницей не страдает, потому что город пока не бомбят. А вот еще, полюбуйся: "Говорят, они убивают всех мужчин и насилуют всех женщин. От беженцев приходят ужасающие слухи. Если хоть половина из них правда - в Германии скоро не останется ни одного немца. Боже, смилуйся над моей бедной страной!" — Митя зло фыркнул. — Расскажите эту сказку Чёртовой Бабушке, герр доктор.

— Хорошо хоть не додумался написать, что потом мы их всех зажарим и съедим, — мрачно пошутила Майка.

— По мифологии я-таки вообще должен пить кровь христианских младенцев, — хмыкнул Митька. — Ничто так не постоянно и неизменно, как человеческое невежество. "Сердце сжимается при мысли о том, что малютка Эльза и ее мальчики могут попасть в руки красных варваров". Ты чуешь, Майка? Это мы с тобой — варвары. Это товарищи наши — варвары.

— А ихние — так вообще фашисты поганые! — вскинулась девушка. — Лечить не умеют, средневековые методы используют, а всё туда же — варвары! Еще бы пилюли из живых жаб раненым давали! Сами они варвары!

— "В случае чего я просто предложу им свои услуги - они же нуждаются в помощи современной европейской медицины!" Ша, герр доктор, не надо нам арапа заправлять. Вы не на Привозе, да и там за такое морду бьют... Это называется "европейская медицина"? Что у них в медицинском ведомстве творится — старик Гиппократ в гробу вертится! Военные врачи лаются с гражданскими, чиновники греют руки, бюрократов развели — отстреливать пора. Вот, слушай сюда: "Большинство офицеров медицинской службы тратят свои силы, ведя изнурительную бумажную войну в администрации, совершенно пренебрегая обязанностями врача. Медицинское руководство становится всё больше похоже на предпринимателей, занятых транспортировкой больных. За раненых надо просить. И чем настойчивее просишь, тем меньше шансов получить нужное". Оцым-поцым-двадцать восемь! Как тебе это нравится? Европейская медицина!

— То есть просто наживаются на солдатах?! Вот сволочи! В расход бы их всех! Неужели они все такие? А Тельман?

— Тельмана фашисты расстреляли. А остальные ... сидели и молчали. Как этот Отто. Будь он жив — честное слово, дал бы в морду!

— А что, разве он не сбежал из города?

— Похоже, что нет. Я до конца прочел.

— А что с ним случилось?

— Когда наши войска подходили к городу, фашисты драпанули и расстреляли всех раненых, кто не мог сам передвигаться. А Отто остался со своими больными. Ну и его шлепнули за компанию. А дневник он успел зашвырнуть за шкаф. Последние записи он сделал уже второпях: "Стучат в дверь... Мне уже не страшно. Жил дрожа, так хоть погибну достойно. И да примет Господь мою грешную душу".

Солнце садилось, сладко запахли ночные цветы. Митя вынул из кармана часы— луковицу на цепочке, взглянул на циферблат и присвистнул.

— Ну и заболтались мы с тобой! Возвращаться пора. Иди первой.

— Иди первым. Мне подумать надо. Никак всё в голове не уложу.

— Тогда укладывай поаккуратнее. Как хороший медик — тревожный чемоданчик. Всё скоро и по местам. Не засиживайся тут.

— Я только цветов наберу и вернусь, — пообещала Майка. — Ты иди. Я скоро.

Митя ушел, на прощание еще раз строго велев Майке не засиживаться. Неподалеку росли какие-то душистые цветы, похожие на подснежники, какими их рисуют на открытках. Девушка стала рвать их, стараясь составить красивый букет.