— Да, Евся! Ну, как ты не понимаешь? — мотнул тот головой и вновь вернулся к колупанию коры дуба. — Она, конечно, дикая и... невоспитанная, но...
— Оставь дерево в покое.
— Но, — отдернул бес лапку от ствола. — Гуля хорошая. В душе. И потом, у нее судьба сложная. Посиди ко столько лет в этой похоронной яме, да пообщайся с одними селянами. А еще этот хобий страж, который из воронки вылетел. Это от него она полностью поседела. От испуга.
— Из какой "воронки"? — заинтересованно прищурилась я.
— Ну, там бирюлька такая была на цепочке... на упокойнике. Специальная, охранная. От воров. И срабатывала на чужое прикосновение. Гуля ее стороной облазила, а когда эти хобьи рыла...
— Хватит ругаться! Нацеплял заразы.
— Эти... селяне шутиху запустили, воронка со стражем и открылась, — вздохнув, закончил Тишок.
— Ага... Судьба сложная. Поседела она... А когда тебя бить перестанет? Геройского нашего копьеносца. За что, кстати, колотит то?
— Да, за всякое, — неожиданно смутился тот. — Евся, а хочешь, я вас познакомлю? Тебя и Стаха с Гулей?
— Только после того, как перестанешь являться домой побитым, — категорично отрезала я. — Тишок, так оно тебе надо?
— Надо, Евся. Оно мне надо, — поднял бес свои желтые грустные глазки. — Давай, отсылай очередную весточку Адоне и пойдем назад. А то Стах, наверное, тебя уже потерял.
— Давай, — примирительно скривилась я и приложила ладонь к стволу.
Дуб, выбранный мной уже не впервые, откликался поначалу без особой радости. Но, со временем, видно, понял, что никуда от этой настырной полукровки не деться (без ног то). И даже стал втягиваться в диалог. Вот и сегодня, приняв от меня очередное "У нас все хорошо", сначала, для порядка, вздохнул, а потом поинтересовался:
— "Зачем ты шумишь?"
— Зачем? — даже удивилась я. — Чтобы услышали. Точнее, услышал. А что, мы тебя раздражаем?
— "Нет", — хладнокровно отозвался дуб. — "Я — выше любого шума. И вижу теперь, что скоро его будет очень много. И с неба и с земли. Так что, готовься".
— Что? — сузила я на дерево глаза. Очередное пророчество?
— Евся, ты о чем?
— Да все о том же... Погода скоро изменится. И вообще, пошли домой, — подорвавшись с места, поскакала по скалистому склону...
ГЛАВА 7
— Нет, я не буду это слушать! Это же чистейший бред! И... — замерла я с разинутым ртом, подбирая нужное слово. — профанация!
— Да погоди ты! — Стах, со смехом словивший меня за ногу, был совершенно иного мнения. От того, видно, и веселился. — Ну, интересно же. Дай я дочитаю всю статью.
— Тебе интересно, ты и читай. Да там вообще не я, а какая-то... О-ой!
— Вот так-то, — откорректировал он мое "возвращение".
Я же, приземлившись обратно на раскинутое в траве покрывало, скрестила на груди руки:
— Хам... Ладно, читай, но, я буду высказываться.
— Хорошо. Только не по голове, — откинулся мужчина на спину и вновь развернул над собой газету. — Угу... Читаю дальше: "Юная дриада, преисполненная решимости восстановить справедливость, не колебалась ни секунды. Она сама предложила хитроумный план по возвращению Кентаврийской Омеги и сыграла в нем...
— Сама предложила, сама и сыграла, — хмуро вставила я. — Причем, и предлагала тоже самой себе...
— ... одну из главных и очень рискованных миссий, — с нажимом продолжил чтец.
— Это почему же, "одну из главных"? Других физиономий в опочивальне Ольбега я что-то не лицезрела.
— Евсения, не разрушай своим эгоизмом стройную картину организации. Тебе итак в ней отведена самая колоритная роль.
— Ну, конечно. На ваши с Храном "колориты" Ольбег бы вряд ли польстился.
— Угу. Нас он встретил не так... радушно, — нахмурился вдруг Стах, но, уже через мгновенье, с укором глянул на меня. — Читаю дальше: "Используя свои природные чары, Евсения вынудила преступника передать национальную реликвию ей...
— Ну, чары свои я использовала чуть позже. И вообще, если уж громоздить с размахом, то вашему автору можно было бы написать, например, что я заставила его покаяться во всех грехах на перекрестке. Или самолично сгрузив на подводу все свои преступные закрома, поскакать на ней в сторону Прокурата.
— А ты, любимая, начинаешь входить во вкус высокой политики, — приподнял газету мужчина.
— Чего? — выкатила я на него глаза. — Да я вообще не понимаю, зачем так врать. Ведь можно же было просто...
— Скромно умолчать о некоторых обстоятельствах нашего "приключения"? — уточнил Стах и, отбросив листы, рывком сел на покрывале. — Нет, до высокой политики тебе еще далеко... Понимаешь, — почесал он пальцем свой сморщенный нос. — Любая страна нуждается в героях. Особенно, Тинарра. Ведь вся власть в ней держится, в первую очередь, не на правильных законах — к "ошибкам" такого рода наш народ, как раз относится терпеливо. А на личном авторитете того, кто стоит у этой власти или к ней приближен. Тинарре всегда были нужны не реформаторы, а кумиры, которые уже потом получали право "реформировать" все подряд.
— Это, как победа в личном поединке? — сосредоточенно нахмурилась я. — Поэтому она так важна?
— Угу. Именно так. И именно после такой "победы" тебя начинают уважать, что дает право и на многое другое.
— Значит, из нас сделали кумиров, — обреченно вздохнула я, а Стах согласно хмыкнул:
— Еще каких... Представляешь, когда умерла мама, в Тинарре объявили трехмесячный траур, а отец еще два месяца потом не выходил из дворца. Из-за этого отменили праздник "Первой лозы" и "Тинаррские состязания пятиборцев", к которым вся страна готовилась два года. Чтобы ты знала, это два самых любимых здесь мероприятия. Однако, ему такие "лишения" простили, потому что любили и понимали. По-настоящему простили. Мало того, после ни разу не произнесли ее имя в присутствии отца, чтобы лишний раз не делать ему больно. Будто мамы и вовсе никогда не было... — замолчал Стах, с прищуром глядя в сторону.
— Будто ее и не было, — эхом повторила я. — Стах...
— Угу.
— А после твоей мамы у Сивермитиса кто-нибудь был?
— Гетеры, — качнул он головой. — Специальные женщины для развлечений. Но, это так — на потребу дня. Точнее, ночи. Они прекрасно поют, декларируют и танцуют, но настоящими подругами стать не могут.
— Понятно. Как тебе Фрона, — водрузила я руки на выставленное мужское колено.
— Фрона никогда не была мне подругой, — удивленно откликнулся Стах. — Мы с ней вообще с детства ладим лишь... короткими временами. Хотя, она умна, образована и по-своему красива.
— Да что ты? А как насчет других ее "скрытых" достоинств? — качнула я Стаховым коленом.
— Понятия о них не имею, — глядя мне в глаза, медленно ответил он, а я лишь прищурилась, вслушиваясь в собственный, вдруг, покрывшийся мурашками затылок. Поэтому, следующий мужской выпад не засекла. — А вот теперь ты точно дослушаешь до последней точки, — злорадно оповестил он мой "вещий" затылок и, обхватив сзади рукой, другой потянулся в траву за газетой.
— А может, не надо? Главную суть я уже уловила. Даже целых две.
— Какие именно? — осторожно уточнил Стах.
— Ну, то, что мы теперь такие впятером герои, что хоть сейчас полководцами и на приступ всех вражьих крепостей.
— Та-ак, а вторая?
— Вторая? — повернулась я к мужскому профилю. — Пора учить эллинский язык, чтобы самой читать все, что захочется.
На что Его Высочество радостно выдохнул:
— Это совсем не обязательно. Завтра я попрошу Макария, чтобы он наложил на тебя соответствующее заклятье — для овладения эллинским и, если хочешь, даже кенво.
— Завтра?
— Угу. Или ты забыла — мы с тобой приглашены на юбилей Национального театра? И то воздушное платье...
— О-о.
— Обязательное участие, — увесомил свою речь Стах. — Так в нашем договоре прописано.
— Вот смогу читать по-эллински, и выучу его наизусть. До последней точки.
— Если ты намекаешь на тот пункт, про уроки вышивания, то он на самом деле числится.
— Ага. Я знаю, — смеясь, запрокинула я голову на мужское плечо и подняла глаза в ветреное высокое небо. — Это я знаю...
Еще с утра там носились синие ласточки, примечая цепким взглядом зазевавшихся на бесчисленных клумбах жуков и кузнечиков. Сейчас же над Адьяной господствовал лишь ветер. Западный ветер, пригнавший сюда неповоротливых, серых туч, которые, как куры на гнездах, будто пока примерялись, колыхаясь грузными провисшими боками. Вот одна из них, та, что ползла ниже других, шеркнулась о свою небесную товарку и звук этот отозвался далеким глухим грохотом.
Я смотрела ввысь, на скопище отяжелевших стихией туч. И грозное действо это настолько меня втянуло, что я явственно, собственной кожей ощутила и их влагу, и холод, там, наверху, и странную томящую боль. Небо словно дышало этой болью и только лишь ждало момента излиться ею на зеленые степи Тинарры.
— Похоже, нас сейчас зальет. Окончательно и бесповоротно... Евсения, ты где у меня? Эй, — дернул плечом Стах. — Август здесь, как и везде на Бетане — сезон дождей. Но, в этом году... что-то рано, — нагнулся он за недочитанной газетой. Я же опустила глаза в ощутимо потемневший сад и инстинктивно передернулась, словно стряхивая тягостное предчувствие:
— Бр-р. Пошли в дом.
— Пошли, — уже стоя, подал мне Стах руку. — А вообще, я дождь люблю. И думал, что и ты его тоже любишь.
— Ага, — напяливая туфли, хмыкнула я. — Последний раз мы с тобой вместе под ним мокли...
— На капище в заповедном лесу, — закончил за меня мужчина и неожиданно расплылся. — Было весело. Давай и сейчас с тобой снова вместе промокнем? А? — обхватил он меня руками. — Знаешь, о чем я тогда думал, стоя у того жертвенного столба, и глядя на тебя, в мокром платье? С волосами, выбившимися от бега и горящими гневом очами?
— Ну и о чем же ты думал? — бросила я тоскливый взгляд на такую близкую сейчас террасу.
— О том, как же ты красива. И как невыносимо желанна.
— Видно, платье и в правду было очень... мокрым, — вернулась я глазами к Стаху, а уже через долечку, и сама к нему прижалась, потому как прямо над нами небо с оглушительным треском разлетелось на части. И из раскрывшихся в нем дыр... — Ну, вот и дождались, — первая крупная капля шлепнулась мне прямо на голую шею, после чего слаженным потоком хлынули на землю все остальные... И мир вокруг будто исчез.
Сначала мы просто стояли, боясь пошевелиться под ливнем. А потом Стах разжал свои руки. И сделал шаг назад:
— Смотри мне в глаза. Смотри мне в глаза, любимая.
— Я смотрю, — шмыгнув носом, провела я рукой поперек лба. Капли, скатываясь по лицу, щекотали кожу и струями стекали под платье. Не говоря уж о нем самом. — Я еще недостаточно промокла? — уточнила, уже начиная подмерзать. Хотя, странно, под летним то дождем да с дриадской кровью. — Стах.
— Еще немного, любимая, еще немного, — с какой-то странной, зачарованной улыбкой произнес он сквозь шум ливня.
— Еще немного, любимый, и я посмотрю на тебя точно также как на волхва в заповедном лесу.
— Да? — неожиданно оскалился он. — Такого явного сходства я не планировал, — и, качнувшись ко мне, прижался в долгом, волнами возвращающем телу тепло, поцелуе...
Он будто бы исполнял какой-то магический, известный только ему ритуал. И я лишь подчинялась, получая команды нежным шепотом. Но, даже внутренне, нисколько этому не противилась. Скорее, наоборот, с изумлением открывая все новые грани самой себя и своего любимого. И ночь эта, досрочно провозглашенная затмившими небо тучами, кажется, длилась вечно. Под все тот же шум проливного дождя и перекаты грома. А под утро в Адьяну прискакал гонец...
Я, казалось, только уснула. Потому что от звука закрывающейся двери, подскочила на разворошенной постели. И попыталась вслушаться в тишину. Но сначала услышала лишь дождь за окном. А потом в комнату вернулся Стах. С белым пятном бумаги в опущенной руке.
— Вот, — растерянно скривился он, взмахнув этим "пятном", а потом, не глядя сел на кровать. — Записка от Кира. Из дворца.
— И что там? — свесив с ним рядом ноги, зачем то прищурилась я в невидимые слова. — Стах?
— Там?.. Кир пишет, что у отца ночью случился сердечный приступ. Все лекари уже в сборе и все необходимые процедуры проведены. Он просто ставит меня в известность. Как обычно.
— Что значит, "как обычно"?
— То, что такое случается не впервые, — посмотрел на меня Стах. — Любимая, мой отец даже по человеческим меркам — очень пожилой мужчина. А уж по кентаврийским... — нахмурился он, отведя взгляд, и внезапно подскочил с постели. — Я туда еду. Сейчас еду.
— Я с тобой, — зашарила я глазами по комнате в поисках одежды, но Стах уже на пороге обернулся:
— Не надо. Лучше поспи. Я все равно скоро вернусь.
— Постой, — повинуясь какому-то странному инстинкту, подорвалась я прямо к нему и обхватила руками. — Там, наверное, холодно. Ты оденься теплее.
— Евсения, ты сама вся дрожишь... Ты чего? Ты что-то предчу...
— Нет!.. Нет. Нет... Нет.
Сивермитиса Тинарры, Зиновия, хоронили через два дня и тоже под дождем. По древней традиции обряд проходил еще до рассвета. И присутствовать на нем могли все желающие проводить уходящего в земли предков правителя. Таких собралось немало, потому как открытое место — пригородная степь, это вполне дозволяла. И теперь, стоя у подножия холма, на пологой вершине которого пылал погребальный костер, я явственно ощущала огромную тяжесть общей скорби, за плечи пригибающую к насыщенной бесконечным дождем земле.
Нас троих определили под матерчатый навес, немного в стороне от остальных участников церемонии. И сейчас слева от меня, под черной вуалью шмыгала носом и беспрестанно переступала копытами рыжеволосая Никс, супруга Кира. А справа застыла, уперев взгляд в щит охранника, Фрона. Я же просто стояла и, поджав пальцы в промокших насквозь туфлях, не отрывала глаз от замершего в отдалении Стаха. Моя собственная траурная накидка позволяла отчетливо видеть его вздернутый к костру на холме профиль, на котором метались под ветром отблески бесчисленных факелов. Мужчина стоял, подставив лицо каплям дождя и этому ветру, почти не мигая. А рядом с ним склонил голову Кир. И больше никого рядом. Сыновья Зиновия скорбят в одиночестве. Как и подобает Неос Сивермитисам.
— Принфис Никс, — заставил меня обернуться вынырнувший из темноты Руд. — висешта Евсения, основной обряд уже окончен. Позвольте предложить вам вернуться назад, во дворец? — приложил он ладонь к груди, а потом качнулся в сторону Фроны. — Вы тоже, госпожа Кави, можете присоединиться. Карета ожидает.
— А как же остальные? — растерянно повернулась я в сторону Стаха, и неожиданно встретилась с ним взглядом. Мужчина, чуть заметно качнул мне головой. — Хорошо... Никс?
— Ага, — напоследок шмыгнула она, а потом, уже напротив Руда, замерла, глядя на погребальный огонь. — Прощайте, Сивермитис, и обещайте мне сниться...
В карете, низкой и просторной, мы сначала все трое долго молчали. Я смотрела в окно, на бесконечные лица кентавров и людей, заполнивших окрестности Прощального холма, и думала о том, что, наверное, надо было видеться с Сивермитисом чаще. И разговаривать с ним, слушать его громкий раскатистый смех, а еще рассказы о сыне и Тинарре. Но, время безвозвратно потеряно. А вот Никс... Она его знала гораздо лучше и искренне любила. Иначе сейчас так искренне не плакала бы, пряча слезы под не снятой до сей поры вуалью.
