Новый Князь был жесток. Он стал столь же жестоким, каким был его новоиспеченный отец. Его научили быть жестоким. Взрастили в нем это вместе с новым именем и властью, свалившейся на него в один миг. Он завоевал славу жестокого Князя. И никто не сомневался, что он приходится сыном Бернарду Кэйвано.
Когда Штефан занял престол, впервые "побеспокоился" о том, чтобы узнать, что стало с его родителями и сестрой. Он не ожидал, что они будут живы, столько лет по их меркам прошло! Но ему отчаянно хотелось заглянуть в глаза людям, которые продали его в ад за гроши. Чтобы спасти жизнь его сестре, верно, но ПРОДАЛИ! Этого он простить и забыть не мог. Он нашел их. На городском кладбище Вены. Дата смерти удивила. Ровно тот год, в котором его продали в рабство. Попытался найти сестру, но оказалось, что после смерти родителей Маришка была отправлена в детский дом, где скончалась от лейкемии, не прошло и месяца.
Жаждущий праведной мести, новоиспеченный Князь навестил своего первого хозяина. Тот его, конечно, не узнал, хотя и шептал какие-то оправдания перед смертью. Но клинок Князя Кэйвано бил точно в сердце. Извиниться за содеянное мужчина не успел, как и увернуться от смертоносного удара.
Он был жесток к врагам и беспощаден к тем, кто был настроен против него. Жестокость породила жестокость в свое время, и теперь Штефану не было равных в мести, уже давно переставшей быть возмездием. Его месть переросла в нечто большее. Это было отмщение миру, который подарил ему звание человека, превратил в раба, а потом даровал княжеский трон.
Штефан не упивался своей властью, но знал, что за ответственность лежит на нем. Бернард Кэйвано умело научил его тому, в чем сам был мастером. И он усвоил его уроки.
Но никто не знал правды. Все, кто были посвящены в нее, умерли или погибли, в живых остался только сам Штефан. И жестокое сердце Князя по-прежнему требовали мести. Кому угодно. Всегда.
Но сейчас жестокий и всевластный Князь не знал, что делать, и как быть. С рабыней. Черт побери, кто бы подумал, — с рабыней!? Ему никогда не пришло бы на ум, что наступит время, когда он не будет знать, как спрятать все эмоции и чувства под контроль, как оставаться всё тем же равнодушным и бессердечным Князем, каким он был до ее появления в его доме. И месть всему миру враз рассыпалась по кусочкам.
Прошло больше трех недель с момента, как она сбежала и была возвращена обратно. Их отношения не изменились, она была его рабыней, а он ее господином, но всё-таки кое-что трансформировалось. Она была обижена. Она была задета. И до сих пор не простила его за зло, что он причинил ей накануне побега. Она не забыла о боли, и о растоптанных чувствах, начавших зарождаться внутри нее против воли, она тоже не забыла. И крушение собственных надежд и иллюзий причиняло еще большую боль, чем его срыв.
Она была его любовницей. Уже в день, когда вернул ее в замок, он не смог... сдержаться, он искупался в удовольствии, которое могла ему предоставить лишь она. Он просто взял своё — снова. Как хищник, жаждущий подтвердить клеймом завоевание жертвы, он доказывал ей и себе, что она по-прежнему принадлежит ему. И ее бессмысленный и откровенно глупый побег ничего не решает. Она останется с ним. И будет с ним до момента, пока он ее не отпустит.
Он осознал, что в отношении Кары является тираном и эгоистичным собственником.
Потому что не отпустит ее никогда.
Она продолжала оставаться его любовницей, но вела себя... сдержанно-холодно и откровенно вольно. Если раньше она опасалась говорить что-то вслух, и Штефан мог уловить бунт лишь в ее глазах, то теперь она, не стесняясь, говорила всё ему в лицо. Казалось, полностью равнодушная к тому, что ее ждет за это. Ей, конечно, ничего не было, — ни наказания, ни расплаты, только злобный рык и яростный крик Князя. Но и это ее, казалось, мало задевало. В ее глазах светились искорки, которых не было раньше, холодные, но обжигающе горячие. И они сводили его с ума. Обжигающий лед, способный растопить его ледяное сердце!
И он бесился оттого, что она стала такой... неприступной. Горячей, чувственной, обжигающе сладкой, но вместе с тем отстраненной. Она отвечала на его ласку — черт побери, он даже вспомнил, что такое ласка применительно к рабыне! Она была непокорна и своенравна не только за пределами постели, но и в ней. Она не уступала ему ни в чем, и после побега, казалось, стала более раскрепощенной и отзывчивой. Но... не давала ни шанса Князю на то, чтобы тот получил прощение. А ему, мать ее, отчего-то нестерпимо важно было знать, что она забыла тот случай. Но она не забывала. И он бесился всё сильнее.
Он пошел ради нее на то, на что не пошел бы даже ради себя. Ради спасения своей души из адского пламени, если бы верил, что он существует. А для нее... он сделал почти невозможное. Примирился с собой, подавил инстинкты хищника, контролировал слова и действия, постепенно осознавая, что действует уже большей частью бессознательно. Он переступил через принципы, которые когда устанавливали для него, и которым он стал слепо следовать.
А она!.. Она была всё так же холодна и неприступна.
Но сдаваться Князю Четвертого клана не престало!
Спустя неделю после ее возвращения, он нашел ее в зимнем саду, где она поливала цветы, напевая под нос какую-то песенку. Оказывается, у нее красивый голос. И где-то он уже слышал эту мелодию... нет?
Он подошел к ней незаметно, остановился в дверях и несколько минут просто смотрел на ее расслабленную спину и слушал, как она поет.
Что-то в груди тревожно забилось. Неужели сердце... почувствовало что-то?..
— Кара, — позвал он ее, и увидел, что девушка не вздрогнула, как раньше. Будто знала, что он где-то рядом.
— Дуешься? — спросил он, глядя на нее непроницаемо.
Он всё еще злился на нее. За всё. За побег. За то, что вынудила его против воли волноваться. За то, что была равнодушна, беспечна. За то, что страстно отвечала на его страсть, оставаясь дерзкой и хладнокровно отстраненной. Будто в ней уживались два человека. Глаза благословляли на слепую безудержность, а голос оставался спокойным и твердым.
— Значит, дуешься, — выговорил он сквозь зубы, когда она не ответила, медленно подошел к ней со спины.
Она молчала, лишь цветы продолжила поливать, а его будто и нет в комнате!
— А знаешь ли ты, — отточенно заявил он, пронзая яростным взглядом ее спину, — что ты не имеешь права дуться?! Ты — рабыня, детка, не забыла?
— Где уж мне? — недовольным голосом пробормотала она, так к нему и не повернувшись. — Мне дословно и... наглядно в прошлый раз объяснили, кто я в этом доме. Запомнила. Повторения не нужно, спасибо.
Штефан взбесился от такого показного равнодушия и резко схватил ее за плечи, повернув к себе лицом. Навис над ней каменной глыбой, но Кара ничуть не шелохнулась, уставившись на него почти безразлично. Только слегка подрагивающие уголки губ выдавали ее волнение. Глаза не просто горели, но пылали.
— Тогда какого хрена ты себе позволяешь? — выдохнул он ей в лицо, начиная заводиться от ее холодности.
Казалось, какая ему разница, как она на него смотрит, каким тоном с ним разговаривает... Рабыня она, и только! А нет, волновало. Еще как волновало. И это бесило больше, чем ее безразличный голос и уставший (от него?!) взгляд.
— Ничего не позволяю, — коротко ответила девушка, продолжая пытливо на него смотреть. — Что-то не так?
— Да! — рыкнул Штефан, сильнее сжав ее плечи, до боли, до синяков. Заметил, как она поморщилась, но не мог остановиться, крепче сжимая девушку в тисках своих рук. Вновь терял контроль над собой и своими действиями. — Не так! Ты, кажется, забыла, что еще не ответила мне за свой побег. За свою, — с угрозой выговорил он, — попытку побега. Знаешь, что я делаю с теми, кто пытается бежать?
— Отправляешь в колонию? — совершенно спокойно спросила она. Совсем не боится?! И без паузы: — Так давай же, отправляй, если хочешь! — прямой, вызывающий взгляд глаза в глаза. Схлестнулись, столкнулись две волны ярости и гнева, обиды и раздражения, в неравной борьбе хозяина и его рабыни. — А, если не отправишь, я всё равно убегу, ясно?
Он рассвирепел окончательно. Да как она смеет?! Эта... девка, рабыня... эта... зараза!?
И, не помня себя от ярости и бешенства, овладевшего им, сжал ее в своих руках так сильно, что Кара поморщилась и даже вскрикнула, пронзил ее своим безумием и стремительно прижался к ее губам. Это был поцелуй-наказание, поцелуй-покорение, поцелуй-порабощение. Настоящее, полное, грубое. Настоящее покорение, которое не принесло результатов.
— Доволен? — сквозь зубы выдохнула она, когда Штефан отстранился. — Удовлетворен? Только это тебе и нужно было? Или желаешь задрать на мне юбку и тр
* * *
ь по быстрому?! — ее слова сочились ядом. — И что тебе это даст? Власть, победу, порабощение... что?!
Она замолчала, а он продолжал смотреть на нее и метать стрелы. Тяжело дыша и едва себя сдерживая, чтобы не накинуться на нее — с кулаками или с новыми грубыми поцелуями, он еще не понял.
— А я всё равно убегу, — выдохнула она с вызовом, холодно и безапелляционно.
— А вот об этом и не мечтай, детка, — рыкнул он, сверкнув глазами, и, подхватив ее на руки, прошипел: — И ты права, я желаю задрать на тебе юбку и тр
* * *
ь по быстрому, — и вынес сопротивляющуюся девушку из зимнего сада, направляясь в сторону спальни. — Как думаешь, за полчаса уложимся, у меня встреча в три!?
— Отпусти меня! — шипела она, стреляя в него ядом, но Штефан был глух к ее крикам.
— Побереги силы, детка, — толкнул он дверь ногой и так же, ногой, захлопнул ее. — Они тебе понадобятся.
— Зачем тебе это нужно? — спросила она коротко и тихо, уже не вырываясь, осознав, что бесполезно.
— Я хочу тебя, — так же коротко и тихо ответил Князь. — И ты будешь моей.
То, что он сделал с ней потом, не походило ни на что, что делал он когда-либо, и что чувствовала при этом она. Не было грубости, не было силы и подчинения, не было порабощения и доказательства своего лидерства. Просто были двое — мужчина и женщина, которые боролись страстью в борьбе с соперником и с самими собой.
Легкие скольжения языка, влажного и мягкого, — до сорвавшегося с губ крика. Нежные касания пальцев к разгоряченной коже, превратившейся в оголенный клочок нервов, — до гортанного выкрика, свидетельства чьей-то капитуляции. Чувственные поглаживания, переходящие в страстный взрыв. Смешение дыхания, переплетение языков при поцелуе — как новая схватка или борьба. Приглушенный стон и громкий выкрик. Стиснуть до дрожи в теле и до покалываний в области сердца. Схлестнуться в битве... и проиграть обоим.
— Рано или поздно, ты ответишь, кто помог тебе бежать и открыл ворота, — проговорил Штефан, глядя в потолок, но свободной рукой, на которой не покоилась голова Кары, перебирая пальцами черный шелк волос. — Вариантов не так и много, детка, так что не питай иллюзий. Скажешь ты мне сейчас или нет, но я все равно узнаю.
— Не скажу, — просто откликнулась девушка, не моргнув и глазом.
Он резко повернул ее к себе, вынуждая заглянуть в глаза.
— Ты испытываешь мое терпение, Кара.
— А ты — меня, — отозвалась она тихо. — На прочность. Доволен результатами? Или придется повториться?
Он промолчал, не зная, что сказать. Права ли она? Пожалуй, что да. Но признаться в этом сейчас, значит заявить о своей полной капитуляции. К этому Князь не был готов.
Сжав ее сильнее, он прошипел:
— Ты слишком много себе позволяешь для обычной рабыни.
— Накажешь меня? — легко поинтересовалась она и, когда он ничего не ответил, спросила: — И как?
— Будь уверена, — твердо заявил Штефан, — я придумаю. У меня большой опыт в этом вопросе.
Кара промолчала, потому что отлично знала, что он говорит правду. Но думать об этом не стала. И зря.
24 глава
Верить в чудеса
Время шло, медленно пролетала моя жизнь в замке Штефана Кэйвано. После побега — под тщательным наблюдением хозяина за моими передвижениями, действиями и даже словами. Он контролировал всё. Без исключения. Особое внимание уделяя моим отношениям с остальными рабами и слугами. Не знаю, что послужило этому тщательному, тотальному контролю... А хотя нет, знаю. Мой побег, по всей видимости? Может, Штефан думает, что если я смогла убежать сама, то подвигну на великие свершения и других слуг? Мысль весьма интересная, только... даже если бы у меня и были такие планы, сделать этого теперь не представлялось возможным. Потому что Кэйвано следил с особым рвением за моими передвижениями. Не удивлюсь, если он расставил по каждым углам "своих людей", чтобы те по пятам шатались за мной. Вот же!.. Убежала один раз, и на тебе последствия. Я, конечно, подозревала, что он не в своем уме, но только сейчас поняла, насколько он не в себе. И самое ужасное, — это не лечится. Ну, вообще никак.
Я была зла на него. Очень зла. Я негодовала и бесилась, я сходила с ума от ярости... и от невозможности выплеснуть ее наружу. Ведь Князю просто так не скажешь "Иди к черту!". Хотя, я стала за собой замечать, что всё чаще не стесняюсь в выражениях, когда дело касается моего... кхм... хозяина. Может, те уроды, что меня избили и чуть не изнасиловали, отбили у меня всякую способность к самозащите? Это ж кто решится живому-то Штефану Кэйвано в лицо гадости говорить и посылать... так далеко, что оттуда не вернуться?
Но мне было как-то... всё равно. Сказала ему всё, что думаю, и как-то легче стало, успокоилась, ровнее дышать даже стала. А потом... опять всё сначала. Он давит — я отвечаю. Он прессингует — я свирепею. Или вообще никак не реагирую на его тиранские замашки. А что? Очень даже эффективный способ. Он бесится. А я... в душе я ликую, хотя сама себе в этом признаваться боюсь, потому что способ этот "вырабатывала" вроде как для того, чтобы смирить свои чувства к Князю. ВСЕ чувства. И зачатки светлых чувств... тепла, нежности, например, и злых, которые, когда одолевали мною, я готова была даже замахнуться на него. Гнев и ярость, даже ненависть. Да, пожалуй, я его ненавидела... раньше. А сейчас... Черт возьми, как такое может быть!? Но сейчас я уже не испытывала к нему ненависти!
Не могу объяснить, как это произошло, но мое отношение к нему изменилось. В противоположную сторону. Вот вроде бы живешь, думаешь о человеке одно, а он оказывается другим. Разочаровываешься, клянешь его последними словами, негодуешь и втихаря бесишься, а потом — бац! Что происходит? С ним, с тобой? Но твое отношение вновь кардинально меняется. И ты понимаешь, что уже не контролируешь этот процесс. Всё происходит помимо твоей воли и желания. Твои желания уже давно не учитываются. Ты вообще влезла не в свою игру, предложив игрокам свои правила. Кто тебя будет слушать, наивную, глупую девочку?
Примерно то же самое произошло и со мной. И с ним. Я знала, что перемены обоюдны. Я чувствовала.
Когда он вернул меня в замок, я ненавидела его. Я могла поклясться на Библии, что убью его, если мне представится такая возможность. Он сломал мне жизнь, он меня покалечил, он пытался подогнуть меня под себя. Ему было мало моего тела, он жаждал получить и мою душу. Какая незадача! Это единственное, что принадлежало лично мне. То драгоценное, что я могла отдать лишь добровольно! Но не сделаю этого. И он это знает. Оттого и бесится, по всей видимости. Не знаю, чего он хочет, но, скорее всего, полноправной собственности надо мной. И, понимая, что этого ему не достать, негодует. Хотя "негодует" это еще слабое определение тому, что с ним происходит. Он просто... бесится. Он калечит меня, он ломает и режет, не слышит мольбы и крика, он просто наседает и берет своё. Не взирая на препятствия. Разве будет для него являться препятствием мнение и желание какой-то рабыни? Вот и с моим мнением он не считается. Берет, как брал всегда то, что ему принадлежит.
