Марсианская святая (Нф-детектив)

Затем она подошла к Сэму и внимательно его оглядела:

− Так вот ты какой, Симеон. Эрик тебя по-другому описывал.

− Я не знаю никакого Эрика. И ещё − меня зовут Сэм, − сказал Беккет.

− Ты можешь не знать Эрика Лакшмийского, но он точно знает тебя, − сказала женщина и протянула Сэму руку: − Давай знакомиться, Сэм Беккет. Я Клементина Фредерика Гейден, баронесса Витгенштейнская.

− Так вы и есть Клементина Сидонская? − спросил Сэм, чтобы удостовериться.

− Нет, я не она, − отрицательно мотнула та головой.

− Но они же сказали, − Сэм кивнул на Пету и хотел было кивнуть на собеседницу, но не стал − он понимал, что сейчас в этом теле была другая личность − она не была ни Мирандой, ни Саломеей. Беккет даже не мог предположить, что такое вообще возможно и через какие механизмы реализовано, но некто, занимавший сейчас тело Миранды благодаря надетому на руку Омрону, стоял сейчас перед ним, как вполне самостоятельная персона.

− Я не умею исцелять и воскрешать, следовательно я не Клементина Сидонская, − ответила собеседница. − Я всего лишь нейрохирург. Чтобы ты не путался в Клементинах, зови меня моим вторым именем − Фредерикой.

− Тогда кто Клементина Сидонская? − спросил Сэм у Фредерики.

− Раз уж именно я заварила всю эту кашу, то мне и отвечать на твой вопрос, − сказала нейрохирург. − У нас есть время, чтобы всё тебе рассказать − перед тем, как ты приступишь к своей основной роли в финале этой пьесы. Если я не расскажу, ты не поймёшь, что тебе надо делать и не сможешь сделать важный выбор правильно.

− Я весь заинтригован, − с издёвкой бросил Беккет, потирая запястья, на которых краснели следы от наручников.

Фредерика сходила к стене за складными стульями. Отряхнув их от пыли, они сели вчетвером − Сэм, Фредерика, Пета и Захарий, по-прежнему связанный и с кляпом во рту. Потапчук вёл себя на удивление тихо и спокойно.

− С чего мне начать? − спросила Фредерика и тут же ответила. − С начала, конечно же.

− Возможно, в ходе разговора я сообщу тебе нечто, что ты и так уже знаешь, ведь в вашем расследовании вы практически приблизились к разгадке... Но ты ведь простишь мне такие повторения? − спросила она у детектива, и когда тот утвердительно кивнул, продолжила:

− Сразу после Первой марсианской войны, по всей нашей планете развелось множество полулегальных евгенических конторок, которые мечтали штамповать ньюменов с заданными способностями на продажу − на основе оригинального генома, попавшего в открытый доступ. Детей-ньюменов выпускали пачками. Растили как свиней − в загонах − и тестировали на наличие нужных способностей. Тех, кто не подавал надежд, выбраковывали, зачастую целыми партиями.

Беккет кивнул, давая понять, что он в курсе.

Фредерика продолжила:

− Мы уже никогда не узнаем, как называлась та фирмочка и где она находилась, и как звали ту девочку, о которой пойдёт речь. У неё не нашли никаких способностей, и создатели убили её... Но она ожила. Она оживала после каждой их попытки, какими бы изощрёнными они ни были. Прошло, возможно, несколько недель, пока её создатели не отчаялись и не выбросили её из исследовательского купола на мороз − в марсианскую пустошь − в надежде, что рано или поздно Марс её убьёт. Но девочка выжила. Она брела в безвоздушной атмосфере и, спустя несколько лет, набрела на одинокий купол Ново-Елисаветинского девичьего монастыря, где её приняли на послушание под именем Саломея. Воспитанниц готовили на военных медсестёр и учили обращаться со сшивателями плоти, но Саломея плохо поддавалась обучению, потому что время для развития её умственных способностей было безвозвратно упущено. Тем не менее, когда началась Вторая марсианская война, в составе добровольческого отряда семнадцатилетняя Саломея отправилась на орбитальный корабль-госпиталь «Космодамианск». Там она быстро получила прозвище Неумеха за то, что плохо управлялась со своим Зингером. Ей доверяли только перевязку.

Фредерика прикрыла глаза, словно погружаясь в прошлое:

− Вот тогда-то на «Космодамианск» прибыла я − Клементина Фредерика Гейден, из старинного дворянского рода, потомственный нейрохирург и полковник медицинской службы. Мне некогда было заводить знакомства − я сразу с головой окунулась в работу. Двадцать операций в день. Омрон позволял мне такие темпы. Только два месяца спустя, в редкие минуты отдыха навещая своих пациентов, я стала прислушиваться к разговорам. Выздоровевшие солдаты рассказывали мне о монахине Саломее Неумехе. Она отвратительно зашивала раны, но всякий, кого она перевязывала, выздоравливал буквально на глазах.

Я вызвала её к себе и тщательно исследовала. Мой род в течение трёх поколений работал по теме ньюменов. Я была экспертом в их физиологии и принадлежала к той узкой группке учёных, кому был известна истинная причина их способностей − Благодать. Всю жизнь Саломея считала себя отбросом, неудачницей, злой ошибкой природы. Я же увидела в ней потенциал к спасению человечества.

− Даже так? − удивлённо поднял бровь Сэм.

− Даже так, − подтвердила Фредерика. − Способность Саломеи к самоисцелению была направлена на неё саму, но когда она обнимала голову человека и возносила над ним молитву Господу, случалось чудо − её Благодать разделялась поровну и половина Благодати отходила человеку. Я назвала это Растеканием Благодати. При таком Растекании человек как бы становился продолжением тела Саломеи, входил с ней в один приёмный контур, и способность Саломеи к самоисцелению передавалась человеку. Раны его исчезали, а если он был мёртв, то он оживал. Единственным условием успеха было то, что человек должен был быть целым, а не по частям, то есть, в случае с раненными и убитыми, правильно сшитым. Тогда тело оживало, а раны затворялись.

Узнав это, я поняла, что на операционном столе мы должны работать в паре, и сделала Саломею своей первой помощницей. Я сшивала изуродованные тела, а Саломея вдыхала в них жизнь. Слава обо мне быстро разнеслась по всему Марсу и даже дошла до других планет. Никто не знал об истинной роли Саломеи в происходящем. Она всегда была очень скромна и поэтому взяла с меня клятву, что я никому не открою её способностей. Все считали, что целитель − это я.

Мы проработали бок обок полгода, почти без отдыха, и поставили на ноги девять тысяч человек. Некоторых мы вернули в строй более двадцати раз. Это были штурмовики из абордажных команд − такие, как Захарий. Именно тогда я приметила его. Он был чрезвычайно восприимчив к Благодати. Она сохраняла над ним длительный эффект, который, к тому же, можно было запрограммировать. Впоследствии, когда пришлось выбирать человека для нашей миссии, у меня фактически не было иного выбора, кроме как привлечь его.

После полугода нашей триумфальной деятельности Регуляторы объявили, что уничтожат «Космодамианск» любой ценой, как рассадник терроризма и место проведения нечеловеческих экспериментов по оживлению трупов в виде бездушных зомби. Именно поэтому к нам прибыл корабль-храм «Неугасимый светодиод сияния нематериального», на котором прилетели два техника-упокоителя. Этих техников ты уже знаешь − вот они, на полу лежат. Не зная о Саломее, Альборий и Павлиний упокоили во плоти только меня одну и убыли восвояси. Но когда после гибели госпиталя они оживили меня, чтобы допросить, то поняли, что прогадали − им нужна была другая. Им нужна была Саломея. Они вернулись на «Космодамианск» и нашли её живой. Теперь перед ними стояла непростая дилемма. У них было два человека − воскрешённая Клементина Фредерика Гейден, способная грамотно зашивать трупы перед их оживлением, и оригинальная сестра Саломея, ньюмен, способная оживлять грамотно зашитые трупы. Экзархия поставила перед техниками простую задачу − создать новый символ войны − постумную святую, деву-мученицу Клементину Кидонайю, чтобы она своим мученическим подвигом и посмертным служением смогла поднять дух сражавшихся на стороне Церкви.

Но нас было двое, и мы обе нужны были для чудесных исцелений и воскрешений. Две святых вместо одной, причём каждая со своей узкой функцией − это было бы слишком умственно для большинства верующих, и даже как-то не круто. Поразмыслив, техники поступили просто. Они отрезали у меня лицо и пришили его Саломее. Моё воскрешённое тело с отрезанным лицом выкинули в космос. У них получилась святая Клементина Сидонская, но она не умела пользоваться Омроном, сшивателем нервов. Научить её было невозможно. Как я уже сказала, Саломея была не очень-то умной и практически не обучалась. Тогда они взяли копию моей личности и записали в мозг Саломеи. Так моя личность стала хозяйничать в теле Саломеи, и я могла пользоваться Омроном и оперировать, как и прежде, но внезапно выяснилось, что я не могу исцелять. Способностью к исцелению обладала только оригинальная личность Саломеи. Сказать, что техники были в ярости, значит не сказать ничего. Они снова записали в тело Саломеи её прежнюю личность, которую предварительно скопировали себе на корабельный компьютер. Ситуация была неразрешимая, но выход всё же был найден. Они записали мою личность Саломее в голову, но не как основную, а вторым слоем. Триггером, переключавшим личности, стал Омрон Ньюромиссая. Как только Саломея надевала его на руку, то она становилась мной, Клементиной Фредерикой Гейден, и могла оперировать, но стоило ей его снять, моя личность ускользала на второй план до следующей операции. Так была создана составная чудотворница, известная всему миру как Клементина Сидонская. Теперь ты понимаешь, почему ни я, ни Саломея не являемся Клементиной Сидонской по отдельности. Она − двухкомпонентная святая. Мы образуем её своим совместным трудом, ровно на то время, пока идёт операция.

− Жесть, − покачал головой Беккет.

Фредерика продолжила свой рассказ:

− Перед тем, как меня передали в ведение Экзархии, я, Саломея и техники вступили в заговор молчания. Я скрывала от всех, что я составная, и что у техников нет физической копии этого тела, но только копии двух его личностей. Это позволяло техникам притворяться, что они владеют мной целиком и заведовать доходами от моей целительской деятельности. Они же скрывали от Экзархии, что я никогда не умирала и что я, по сути, бессмертное неуничтожимое существо.

− Почему техники так и не сделали копию тела Соломеи? − спросил Сэм.

− Способность, делающая это тело бессмертным и неуничтожимым, не отключается ни на секунду − постоянно проходят откаты части клеток к их прежнему состоянию посредством прыжков во времени, поэтому аппаратура не могла зафиксировать какое-то одно стабильное состояние, и процесс снятия копии завершался из-за критического сбоя службы контроля целостности цифрового образа. В итоге, техники плюнули и прекратили попытки, решив, что не стоит снимать копию с того, что и так никогда не испортится.

− Но зачем нужно было скрывать, что вы бессмертны?

− По правилам церкви к лику святых причисляют только умерших. Живых к нему причислить нельзя. Саломея же никогда не умирала. Все разговоры про то, что её трижды воскрешали за последние сто лет − брехня для отвода глаз, чтобы нашу маленькую тайну не смогли раскрыть в Экзархии. С учётом сказанного, Саломея не может быть святой. И уж тем более постумной святой. Если бы в Экзархии узнали, что это тело бессмертно, то они бы стали искать способ меня уничтожить и − рано или поздно − нашли бы его. Бессмертное неуничтожимое существо трудно контролировать − нет рычагов давления, следовательно, лучше его уничтожить. Логика тут безупречна.

− Но вы же фактически работали на Экзархию все эти сто лет, − возразил Беккет. − Если нет рычагов контроля, что вас заставило пойти на это?

− Единственная причина, по которой Саломея согласилась играть роль Клементины на пару со мной, это её вера в собственное служение, в свой скромный подвиг перед Богом. Пока Саломея была сестрой милосердия, её учили, что «лишь смерть прекратит служенье». Когда же она поняла, что не может умереть, то спросила меня, что происходит со служением, если даже смерть недоступна? Я ответила ей другой цитатой − «даже после смерти я служу». Как и все святые, чьи мощи после их смерти работают на благо верующих здесь, в земном мире, а сами святые на небесах молят Бога за весь род человеческий, так и мы не оборвём служения. Так я сказала ей столетие назад, но прошло семьдесят лет непрерывной работы, и былой энтузиазм постепенно угас. Со временем к нам пришло понимание, что никакое служение не может быть вечным. Сам смысл служения именно в том, что однажды оно непременно должно закончиться! Это как работа и вознаграждение, процесс и результат. Смерь − это естественный ограничитель, дарующий человеку отдохновение от земных трудов в царстве Божьем. Но раз смерть нам недоступна, то бесконечное служение становится фикцией, а мы сами превращаемся из людей в некую функцию, лишённую мыслей, чувств и желаний. По правде сказать, нашего жертвенного запала хватило бы ещё на добрую сотню лет, но прямо у нас на глазах протопресвитеры Альборий и Павлиний всё сильнее погружались в пучину коррупции. Гниль пропитала их насквозь, и даже то, что мы делали, стало дурно пахнуть, поэтому тридцать лет назад я сказала: «Довольно! Отныне мы вступаем в финальный этап нашего затянувшегося подвига, чтобы однажды обрести заслуженную свободу − свободу самим выбирать свою судьбу и жить так, как мы хотим». К тому моменту я уже была знакома с Петой Йагердсен, находившейся в копилке постумных специалистов Экзархии в качестве детектива. Мне нужны были помощники, поэтому я заставила моих благодетелей прекратить порочную практику разовых воскрешений Петы и сделать её моей постоянной компаньонкой по вечности. «Человеку − человек, а ньюмену − ньюмен», сказала я им. Они долго ломались, но я всё же взяла верх. Со временем мы с Петой стали настоящими друзьями, хотя на это ушло порядка пятнадцати лет − слишком разными были наши темпераменты изначально. Вместе с ней мы разработали план побега. Я включила в него Захария − ветерана-штурмовика, который приходил ко мне каждые десять лет. Я держала его про запас так долго, и вот наконец-то нашла ему задание. Он должен был совершить невозможное − обеспечить ситуацию, при которой все трое оказываются за пределами Патриархии. Я − вне своей клетки, а протопресвитеры − без охраны и в нужном нам месте. И чтобы у нас был корабль. И был пилот, способный им управлять. Так что Захарий блестяще справился со своей ролью, − сказала Клементина, кивнув в сторону Потапчука.

− А как же Пета? − спросил Беккет. − В чём её интерес?