Жертвы Северной войны

* * *

— Тебе нравится эта шляпка? — спросила Уинри.

— Замечательная шляпка, — ответила Мари, не кривя душой.

Шляпка и в самом деле была исключительная: белая такая, с пушистым фиолетовым пером на тулье.

— Кич, — решительно заявила Уинри, отложив шляпку в сторону.

— Как это кич?! — возмутилась продавщица. — Вы только посмотрите на...

— Да нет, шляпка хорошая, — махнула рукой Уинри, — я имею в виду, что я в шляпке — это кич. Сроду не носила шляпок с перьями.

Мари только вздохнула.

— Есть множество вещей, которые мы сроду не делали.

— Дай-ка я примерю, — застенчиво произнесла Ческа. — Я тоже никогда в жизни не мерила таких шляпок...

А Мари так и не ударила Жозефину Варди, хотя ей очень хотелось.

Государственную преступницу содержали весьма прилично. Небольшая, но чистая камера с белыми стенами, низкая и узкая, но застеленная веселеньким постельным бельем с пчелками кровать. Имелся даже небольшой письменный стол, на котором стояла вазочка с засушенной мимозой. Если бы не решетка на окне, можно было бы подумать, что вы оказались в какой-то стесненной в средствах провинциальной больнице... и то, больница больнице рознь, в некоторых и решетки на окнах присутствуют.

Когда Мари вошла, Жозефина Варди сидела на кровати в свободной позе и смотрела на солнечный луч, падающий из этого самого окна. В луче, как водится, танцевали пылинки.

Мари с неприятным чувством подумала, что эта женщина и впрямь на нее похожа и, наверное, Мари такой и станет в старости. Или нет, не станет. Жозефина была очень стройна, даже худощава, Мари же отличалась спортивной комплекцией, и знала за собой легкую склонность к полноте, которая с годами наверняка проявится сильнее... мама ее, например, насколько Мари помнила, была довольно пухленькой особой. У Жозефины был очень умный, пронзительный взгляд, который буквально ошеломил Мари, едва она увидела свою тетку. Сама Мари, увы, блестящим интеллектом не отличалась. Наконец, Жозефина неповторимо иронично улыбалась, а Мари сомневалась, что ее лицевые мышцы когда-либо будут способны на столь впечатляющую мимику.

— У вас двадцать минут, — сказал охранник, закрывая за Мари дверь.

— Спасибо, — ответила Мари уже в пустоту.

Несколько секунд они молчали. Жозефина с улыбкой разглядывала Мари, Мари разглядывала Жозефину. Потом Мари сказала:

— Знаете что, я, пожалуй, сяду. Ноги затекли.

Отодвинула стул и села. Стул оказался дьявольски неудобным — по крайней мере, для нее. И низким. Непонятно, как потом с него вставать.

— Ну вот я тебя и вижу живьем, — сказала Жозефина. — Очень приятно, Мари. Ты здорово похожа на своего отца.

— Спасибо, — ответила Мари. — К сожалению, я плохо помню родителей.

— Мне очень жаль, что я не знала о твоем существовании. Я всегда не слишком хорошо ладила с детьми, но ради ребенка Жана я бы постаралась. Я ведь всегда очень его любила, знаешь ли.

— И поэтому вы попытались меня убить? — спросила Мари. Спросила без гнева: ей действительно было интересно.

— И ты туда же... — вздохнула Жозефина. — Из чего я заключаю, что эти умницы-аналитики мне не поверили. А ведь я рассказывала им все абсолютно честно. Поименные списки организации?.. Пожалуйста. И где лежат, и кого сама помню. Источники финансирования?.. С премоим удовольствием. Зарубежные контакты — все как на духу! И насчет тебя я тоже говорила правду: Мари, мне и в страшном сне не привиделось бы, чтобы я — и вдруг приказала тебя убить! Ну, сама подумай, не глупость ли это?.. Чем ты можешь мне помешать, повредить?.. Чего ты знала такого, чего весь Маринбург не знал?.. А вместе с тем, уничтожить дочь Жана — да ни за что на свете! Я бы тебя холила и лелеяла, честное слово. Это он порвал со мной всякие отношения, а не я с ним.

— Порвал отношения? — спросила Мари удивленно.

— Ты действительно хочешь узнать?.. — Жозефина улыбнулась. — Поверь, тебе подоплека нашей ссоры не понравится. Косвенно, именно из-за нее ты осталась сиротой и была вынуждена жить в приюте... сколько?..

— Восемь лет.

— Вот видишь... восемь лет. Впрочем, одержи верх я, тебя вообще бы на свете не было, скорее всего.

— Вы поссорились из-за мамы! — догадалась Мари.

— Разумеется, — Жозефина склонила голову. — Довольно частая ситуация в семьях, не находишь?.. Признаюсь честно: мне активно не нравилась Леона. Я считала ее абсолютно неподходящей партией для Жана... дело житейское, как говорится. С годами я поняла допущенную ошибку и больше ее не повторила бы. Вот только поезд ушел. Твой отец ни в какую не желал восстанавливать связь. Так что... я не пыталась тебя убить, девочка. Да, мои люди действительно следили за тобой — но они тебя охраняли. Там, в Нэшвилле, когда в тебя стреляли, а вместо этого попали в какого-то шахтера...

— Да... — напряженно произнесла Мари.

— То, что стрелявшего вообще заметили — заслуга моего человека. Если бы не он, тот убийца, завершил бы свое дело, ибо был профи высшего класса. Лучший в Столице — отчасти потому, что, насколько я знаю, работает не столько за деньги, а за верность.

Мари напряглась.

— Имя "Максим Дигори" тебе что-нибудь говорит? — спросила Жозефина. — А "Золотая печать"?

Мари ощутила сильное головокружение, даже что-то вроде тошноты, потом озноб, и токсикоз тут был не при чем. В груди стало холодно. О господи, как же она все-таки была права, когда не хотела ехать в Столицу! Зачем только она позволила Эдварду и Уинри привезти ее сюда!.. Хотя нет, если они достали ее и в Нэшвилле... Но... как так, ведь три года назад Старый Джо сказал, что они ее отпустят?!.. Ведь он сказал: "Уезжай, малышка, как можно быстрее, и не возвращайся — и о тебе забудут!"

— Вы рассказали об этом на допросе? — быстро спросила Мари.

— Разумеется, — кивнула Жозефина. — Рассказала. Мне не слишком поверили... сначала. Потом пришел этот симпатичный ребенок, который меня курирует, и вот он поверил сразу. Кстати, показатель, что не только я занималась опытами на детях.

Под потолком зашипело — сработал динамик.

— Прошу вас на эту тему не продолжать, — произнес суховатый женский голос, и тотчас отключился.

— Вот, — усмехнулась Жозефина. — И так всегда, когда речь заходит о чем-то интересном... Интересно, она имела в виду то или это?.. — она с юмором посмотрела на Мари. — Ну ладно, я уверена, что, раз уж действительно поведала обо всем, что знала, и даже обо всем, чего не знала, тебя будут охранять надлежащим образом и именно от того, от кого надо. А я действительно только защищала тебя, девочка. Мне бы неприятно было только что узнать о своей племяннице — и сразу потерять ее.

Она замолчала. Мари тоже не спешила говорить.

— Может быть, ты хочешь меня о чем-то еще спросить? — улыбнулась Жозефина. — Все меня о чем-то спрашивают. Нет?.. Тогда спрошу я. Ты, кажется, вышла замуж? — она указала на обручальное кольцо Мари.

— Если вы следили за мной, то должны знать, — пожала Мари плечами.

— После Нэшвилла — нет. Твой "инспектор", — Жозефина насмешливой интонацией выделила слово "инспектор", — принял достаточно серьезные меры. Ты, наверное, обо всех и не знаешь. Мы не смогли тебя обнаружить. Впрочем, простой арифметический подсчет подсказывает, что ты была беременна уже в Нэшвилле. Кто-то, эвакуированный из Маринбурга?.. Один из шахтеров?

Мари сжала руки на коленях.

— Альфонс Элрик. Вам это имя должно быть знакомо.

— О! — Жозефина расплылась в прямо-таки неудержимой улыбке. — Прости, девочка, просто это довольно-таки забавно. Кстати... а колечко-то знакомое. Это нам с Жаном от родителей достались: мужское и женское.

— Правильно, — сказала Мари. — Это мужское кольцо. Папа его носил, как обручальное, а ведь ростом с вас был и с меня. Так что его кольцо мне пришлось впору, а вот мамино не налезло — она была довольно маленькой. Обручальные кольца родителей мне передали. До сих пор они лежали под обложкой альбома, а недавно я их оттуда вытащила.

— Я думала, в них хоронят.

— Родителей хоронили северяне, если это можно так назвать — наверное, просто в яму покидали. Золотые украшения снимали, естественно... Потом их забрали со склада — что не растащили, — а так вышло, что один из офицеров был лично с родителями знаком. Он эти кольца узнал — они с маркировкой. Дата и инициалы. И отдал мне. Я тогда лежала в больнице, и врачи даже не были уверены, что я выживу. Еще тот офицер хотел меня удочерить, но он и сам погиб буквально через пару дней. Его звали старший сержант Николас Ласси. Я из нашего дома унесла альбом... его мне подарили на День Рождения, буквально за пару дней до штурма. Там на первой странице была только одна фотография — моя. Без них. Так что у меня от родителей не осталось фотографий, только вот эти кольца. Я боялась, что их у меня украдут, но обошлось. И вот теперь пригодились...

— Я бы хотела посмотреть альбом, — неожиданно мягко произнесла Жозефина Варди.

— Он у меня дома лежит, — сказала Мари. — Здесь, в Столице. Я его много лет таскала с собой повсюду, сама не знаю, зачем взяла из Ризенбурга... привычка, должно быть. Там сейчас очень много фотографий. И из приюта парочка... на одной есть даже Кит Танака... знакомо имя? — Жозефина покачала головой. — Значит, не так вы хорошо информацию собирали... Потом друзья из Академии, пара фотографий из Маринбурга, Квач — это моя собака... Теперь я туда наклеила еще всех Элриков. В альбоме много страниц.

— Я бы оставила все как есть, — улыбнулась Жозефина. — Одну фотографию. На память.

— Память памятью, а жизнь продолжается, — покачала головой Мари. — Мне иногда кажется, что я как будто ответ держу перед родителями: вот, посмотрите, у меня все как у людей! Я тоже бываю счастлива, бывает, печалюсь... я проживу хорошую жизнь. Понимаете?

— С трудом, — Жозефина Варди развела руками с шутливо-виноватой интонацией. — Признаться, обывательское счастье всегда оставалось для меня загадкой. И не сказать, чтобы я была особенно любопытна в этой области.

Мари все-таки удалось встать, она сделала шаг к двери.

— Постой, — сказала Жозефина. — Ты не хочешь меня еще о чем-нибудь спросить? Ну хоть о своем отце. Ведь рано или поздно меня казнят, и такой кладезь познаний пропадет.

— Не очень, — призналась Мари. — Кроме того, прекратите паясничать, в конце концов! Ничего не пропадет. Вы же прекрасно понимаете, что вас приговорят к смертной казни — а потом помилуют, из уважения к вашему преклонному возрасту и женскому полу.

— О! — Жозефина удивленно хмыкнула. — Да нет, девочка, ты ошибаешься. Не помилуют. Не тот случай. И политический мотив — чтобы не повадно было. И личная месть, опять же. А может, оно и пусть лучше казнят, чем идти на каторгу.

— И еще... — тихо сказала Мари, схватившись за дверную ручку. Она сомневалась, стоит ли говорить это, но все же сказала. — Дня за два до того, как родителей убили, я слышала, как они разговаривали поздно вечером. Знаете, как это бывает: родители думают, что ребенок спит, а он на самом деле слушает. Ночью хорошо слышно. Мама уговаривала отца разыскать вас. Помириться с вами. Она говорила отцу, что если с вами во время войны что-нибудь случится, он всю жизнь будет жалеть, что не поговорил с вами. Еще она говорила, что, если что-то случится с ними, вы сможете позаботиться обо мне — ведь ни у кого из них не было других родственников. Отец молчал-молчал, а потом очень сурово ответил маме, что всепрощением не отличается, и если она смогла простить вам, то, что вы сделали ей, то он не простит никогда. И что с его стороны торжеством милосердия было не выдать вас полиции.

Жозефина молчала. Мари не смотрела на нее.

— Я много думала над этим, — продолжила Мари. — И в конце концов, как мне кажется, поняла, о чем речь. Они говорили о покушении на убийство. Вы пытались убить маму. Я не ошиблась?

Жозефина молчала.

— Но почему?!

— Ты же говорила, что не хочешь слышать ответов, — ласково произнесла Жозефина. — К тому же, ты ведь и сама догадываешься... Знаешь, дорогая, если я чего-то хочу — меня мало что может остановить. Перед собой я никогда не лукавлю. Зато я всегда готова платить по счетам. Можешь ли ты сказать то же о себе?

* * *

Ческа повертелась в шляпке туда-сюда перед большим зеркалом, чья рама была украшена букетиками искусственных цветов.

— Не очень, — заметила она со вздохом, снимая произведение портновского искусства.

— Вам нужно что-то более строгое, — пришла на помощь продавщица. — Что-то более классическое.

— Спасибо, но нет, — печально ответила Ческа. — На самом деле я никогда не любила шляпки...

Из шляпного салона они направились в кафе. Сели подальше от входа, возле окна. За окном шумела и жила обычная послерождественская улица: ехали машины, ходили люди... Вот мимо прошла стайка детишек с двумя воспитательницами. Передняя несла в руках связку красных флажков.

— Ты, случайно, не знаешь, кто будет, мальчик или девочка? — спросила Ческа у Мари.

— Нет, — Мари пожала плечами. — Откуда?

— Ну, ведь как-то же определяют...

— Точно — нет. Да и зачем?

— Забавно будет, если родится девочка, — мечтательно сказала Уинри. — Четвертая близняшка! Скажи, Мари, у тебя кто-нибудь из родителей был светловолосым?

— Мама, — ответила Мари. — Светловолосая и кудрявая. Я кудрявая в нее.

— Значит, может быть еще одна блондинистая девочка, — улыбнулась Уинри, делая глоток чая. — Было бы весело.

Ческа хмыкнула.

— Больше всех веселился бы Эдвард.

— О, это да!

И женщины усмехнулись все вместе.

— Я бы хотела сына, — заметила Мари. — Я бы назвала его Дрейк.

— Почему Дрейк? — спросила Ческа.

— Просто... Был такой пират, знаменитый... Мне мама про него читала книжку, когда я маленькая была. Я еще подумала: вот выросту, обязательно назову так сына.

— Дрейк Элрик... попробовала Уинри вслух. — Не очень звучит. Язык спотыкается.

— Ну, я бы сокращала до "Ди", — пояснила Мари. — Или еще как-нибудь... — она задумалась. — Вариантов много. А девочку я бы назвала... — она хотела сказать "Франсуаза" — думала Мари о таком имени в детстве, тоже в честь того пирата, — но язык выкрутился: — Леона. Как маму. Девочки, давайте сменим тему. Я почему-то очень боюсь сглазить...

— Не удивительно — такая нервотрепка! Ну, не все же говорить о политике, — Уинри махнула рукой. — А то с этим Эдом...

Ческа улыбнулась.

— Что улыбаешься? — подозрительно спросила Уинри.

— Я подумала, что вы с Эдвардом очень часто нелестно отзываетесь друг о друге. "Этот Эд", "эта Уинри"...

— Ну да, а ты попробуй проживи вместе больше тридцати лет! — запальчиво ответила Уинри. — Еще не так заговоришь. Кстати, простите меня, девочки, я отойду...

Она вышла из-за столика и направилась в сторону туалета.

— Я, пожалуй, тоже, — заметила Ческа и тоже поднялась.

Мари на несколько минут осталась одна.

И вот этот-то момент, разумеется, и выбрал убийца, чтобы подсесть к ее столику.

Убийца был хорошо знаком Мари — его звали Джордж Некси, тридцати лет от роду, внешность малопримечательная, под подбородком на шее шрам — но не от "бандитской пули", а от неудачного стоматологического вмешательства. Он был старым другом и товарищем Кита.

— Привет, — сказал он, усаживаясь на стул Уинри, прямо напротив ее кофейной чашки и скомканной салфетки со следами крема от пирожного, и дружелюбно улыбаясь золотыми зубами. — Не ждала?

— Я думала, Максим Дигори за мной охотится... — произнесла Мари, едва соображая от страха, что говорит.

— Скажем так: мы с Максом занимались вдвоем, — осклабился Джордж. — Уж не думала ли ты, что мы тебе простим Кита? Спасибо, два года ждали, пока Хрыч Хадс не помер! А теперь пока, прости, нет времени.

С этими словами он выдернул из-под куртки револьвер. Мари поняла, что даже пригнуться или там под стол нырнуть — не успеет. Не в нынешнем неповоротливом состоянии.

Старик Хадс — это был глава Китовой группы. Он пообещал Мари защиту, если она уедет из Столицы. А Макс и Джордж были лучшими друзьями Кита. И, в отличие от него, они не понимали, как это можно: любить только одну женщину, и любить так постоянно, как он. Максимум посмеивались над его страстью. Как же они сказали... "Он из-за тебя, сучка, скурвился". Или не сучка. Какое-то другое слово употребили, сильнее. Память Мари его почему-то не удержала.

Джордж Некси выстрелил. Выстрел, который готовился два с половиной года, ...

...промахнулся.

Оглушенная — не выстрелом, револьвер был оборудован глушителем, скорее, внезапностью всего случившегося, — Мари смотрела, как Джордж валяется на полу, сбитый с ног вместе со стулом. Больше всего ее поразило, что одним из сбивших была молоденькая пухленькая девушка с длинными светлыми волосами и в черных очках — Мари заметила ее в кафе много раньше, она сидела у окна, читала газету и методично опустошала стоящие перед ней маленькие бутылочки с кефиром. Вторым был совершенно невзрачный мужчина, которого Мари, напротив, не заметила в упор. Ну да, конечно. Эдвард ведь предупреждал, что они будут всегда с охраной...

Мари закрыла лицо руками и зарыдала.