Ветер истории

Через полчаса командование отряда капитулировало. Один грузовик было решено переоборудовать для перевозки тяжелых раненых, а еще один был зарезервирован под оборудование банно-прачечной службы. Да, мы были вынуждены согласиться на создание такой службы. Необходимую матчасть и состав службы согласовывали долго. Запланировали печи для походной бани, шайки и ведра, мыло, керосин и какие-то неизвестные мне, но знакомы всем остальным, средства санобработки и множество других важных мелочей. Затребовали барышни и походную кухню, заявив, что в ней будет удобно греть воду для бани и кипятить завшивленную одежду, но такое кощунство было с негодованием отвергнуто фронтовиками. Предложенные вояками котлы, забраковал уже я. Вместо этого анахронизма я набросал на листочке, знакомее мне еще по срочной службе в российской армии, бучило. Ну и раз уж взялся рисовать, то набросал и варианты компактных банных печей с баками и каменкой. Печи тоже рисовал по памяти, благо напридумывал их народ для собственных бань за годы советской власти и демократии много. Поскольку опытная в госпитальных делах Саша сразу заявила, что воды совершенно недостаточно, я непринужденно пририсовал вложенные в основной бак его уменьшенные копии, для разогрева воды на кострах.

Лена уже было собралась уходить, но Саша решила, что данного недостаточно. Видимо, свалившееся на 'банщиц' техническое изобилие, разожгло в ней не то ревность, не то алчность. На нас как из рога изобилия посыпались разнообразные идеи по оборудованию походного госпиталя. Идеи, конечно, были сплошь нелепые, в силу того, что выдвигались второпях. Так что, эту атаку я легко отбил, предложив фельдшерицам сперва подумать, а уж потом приходить с конкретными предложениями.

В конечном итоге, их фантазии хватило только на двухъярусные нары в машине и расширенный комплект первой помощи для бойцов. Я безжалостно вычеркнул из него спирт и жгуты. Дело в том, что я еще по срочке, помню матюги, которыми командование полка поливало вернувшихся из Цхинвала солдат, за привычку накладывать жгуты по любому поводу. Ну а со спиртом и так все понятно. Так что спирт был полностью отдан на ответственное хранение начальнику санитарной службы, а жгуты раздали только прошедшим дополнительную подготовку санинструкторам. Этих подготовили по одному на отделение. Надо бы было еще подготовить для запаса, но времени не хватало. Зато зеленку раздали всем. Я был немало удивлен не столько тем, что она уже существует, сколько тем, что это оказался не медицинский препарат, а самая настоящая краска.

Что совсем удивительно, изобрел ее какой-то англичанин при попытки создать лекарство от малерии. С лекарством не сложилось, а вот завод текстильный он открыл. Ну а уж потом кто-то неведомый установил, что она хорошо действует в качестве антисептика. Век живи, век учись. И все это на меня и остальных удивленных слушателей вывалила говорунья Клава, вспомнившая прочитанную в медицинском журнале статью. Если бы не она со своей памятью, то так и остались бы с корболкой или еще какой-нибудь гадостью. Дело в том, что хотя антисептические свойства зеленки уже установлены, но дальше статьи дело не пошло и на практике она не применялась. Зато фельдшерицы остались в твердом убеждении, что буквально ночей не сплю, за новинками медицины слежу и вообще весь из себя продвинутый, современный и прогрессивный.

Вот за чем пришлось побегать, так это за стерильными бинтами. В принципе они были, но только в принципе, в виду ничтожного количества выпуска и колоссальных потребностей фронта в этих изделиях. В итоге, изучив нехитрую технологию производства, оказалось проще организовать изготовление силами добровольных помощниц.

Появились у нас и новые средства усиления в виде четырех 37-мм пушечек на треногах. Изначально, неизвестно где умыкнувшие их, мореманы предлагали поставить их на колесные станки, как делали до сих пор, но я воспротивился. Возить их есть на чем, а треногом варианте их можно легко и, главное, быстро таскать на руках где угодно. С их прибытием количество 'братишек' в отряде перевалило критическую отметку и они стали обособляться и создавать проблемы. Отреагировал я мгновенно, поскольку по все той же срочке, прекрасно помню, к чему приводит появление диаспоры в части. Жестко поставив их перед выбором уходить или подчиняться, я заставил их переодеться в общую форму и жить по общему распорядку. Правда, пообещал, что если покажут себя в бою, разрешить бескозырки.

За всеми этими заботами отпущенное на учебу время пролетело незаметно. Пришло время нам грузиться в вагоны и отправляться на фронт. Ах да, чуть не забыл. Я же за этот последний месяц подготовки успел познакомиться еще с двумя историческими личностями.

Первой из них был Борис Савинков. Я его и раньше видел у Керенского в министерстве армии и флота, но не знал кто это. Просто один из помощников министра с неясными задачами и полномочиями. Одно время он исчез, потом опять появился. Обратил на него внимание я только во время истории с женским батальоном — он поддержал мое требование убрать дамочек подальше от моего отряда. Поэтому когда при следующем посещении министерства он перехватил меня в коридоре и затеял беседу на отвлеченные темы, я общался с ним вполне дружелюбно, хотя было понятно, что он меня прощупывает. Впрочем, к этому я уже привык, меня все встречные пытались прощупать, видимо я плохо вписывался в привычные окружающим шаблоны. Тогда он представился просто Борисом Викторовичем, а не стал уточнять ни фамилию, ни должность. Уже уходя, я спросил дежурного офицера, кто такой этот Борис Викторович.

— Ну как же, это Савинков.

— Савинков, Савинков... что-то знакомое, где-то я уже эту фамилию слышал.

— Это известный террорист. В прошлом разумеется, а нынче уважаемый помощник министра.

Каким-то образом у него это звучало как 'до чего мы докатились'. Офицер был безукоризненно вежлив и бесстрастен, но умудрился вложить в эту фразу массу презренья и скорби по порушенной чести армии.

— Так это этот Савинков... — сделал я умное лицо и, обменявшись с офицером понимающими взглядами, удалился.

Ну а уже вечером, предварительно расспросив Лену, я старательно морщил лоб, вспоминая этого 'известного террориста'. В итоге вспомнил только сериалы 'Гибель империи' и 'Государственная граница'. В первом я его не помнил совершенно, но там точно был Азеф, с которым Савинков активно работал. Ну а во второй серии 'Государственной границы' были какие-то непонятные 'савинковцы' — не то просто банда, не то состоявшая на службе у поляков диверсионная группа, ходившая в рейды-налеты на советскую территорию. Если имелся в виду именно этот Савинков, то выходит, что в будущем он станет врагом большевиков и, стало быть, моим врагом. Что с этим делать сейчас, было совершенно не понятно.

Со второй знаменитостью я встретился уже во время церемонии проводов отряда на фронт. Да, провожали нас торжественно. Специально сколотили трибуну, привезли оркестр и натыкали повсюду триколоров. Мы в свою очередь натыкали красных флагов и даже на штыки маленькие флажки нацепили. Выступали представители Петросовета, Временного правительства и какой-то непонятный общественник. От правительства, предварительно пропустив вперед всех прочих ораторов, выступил сам Керенский.

Я много слышал о его великолепном ораторском искусстве, но своими глазами выступление видел впервые. Так что слушал и смотрел с интересом. Толи мои представления об ораторском искусстве не соответствовали современным, толи слухи о мастерстве Керенского были сильно преувеличены, но меня он на подвиги не вдохновил. Хотя, возможно, я просто слушал с предубеждением. Лично мне он показался излишне пафосным и театральным. Все эти картинные позы и вычурные эпитеты, наверное, производили впечатление на просвещенную публику, но рабочих, определенно, не цепляли. Как я тут же убедился, военных они не цепляли тоже.

— Господи, как же надоели эти говоруны... — Тихо вздохнул, стоявший рядом со мной полковник Соловьев. С нами он не ехал, а только провожал 'своих учеников'.

— Ничего, сейчас станет гораздо интереснее — кивнул я в сторону въезда в расположение.

К нам ехал кабриолет и на пассажирском месте стоял в полный рост человек с буйной шевелюрой и воинственно торчащей вперед бородкой. Его я узнал сразу, это был Троцкий. Не знаю, как он подгадал время прибытия, может, стоял в отдалении и следил, но приехал как раз к концу речи министра. Троцкий мгновенно приковал к себе взгляды всех присутствующих. Вся его поза была наполнена решительностью и энергией. Из-за этого концовка речи Керенского была смята и пропущена мимо ушей не только бойцами, но и, как я понял, читая о церемонии в газетах, репортерами.

Троцкий, между тем, стремительно взошел на трибуну и негромко извинился перед замолкнувшим, наконец, Керенским за опоздание. Тот что-то пробормотал в ответ, злобно буравя взглядом соперника. Впрочем, предъявить ему было нечего, так что оставалось только уступить место на трибуне.

Вот тут я и увидел настоящее ораторское искусство. Картинных поз и пафоса у Троцкого было ничуть не меньше, но бьющая из него энергия делала их естественными и напрочь сносила критическое восприятие. Троцкий сокрушал сознание слушающих, захватывал умы и управлял эмоциями. Даже Соловьев в конце орал 'ура' с таким вдохновением, будто только что взял Берлин.

По окончанию официальной части, высокие гости общались с бойцами и командирами. Керенский, поняв, что рядом с Троцким смотрится бледно и неубедительно быстро отбыл. Троцкий же еще походил среди бойцов, отвечая на вопросы и толкая короткие речи, даже подарил одному из инструкторов-унтеров, вступившему в отряд, свой браунинг. Потом было знакомство с командованием отряда и уже привычное прощупывание моей персоны. Мне подарка не досталось, только рукопожатие.

Ну а потом была долгая, сложная погрузка, занявшая весь день. Если бы не опытные офицеры-инструкторы, решившие задержаться и помочь, то до ночи мы бы не управились. Правда, как оказалось, это не было бы проблемой. Утром я с удивлением обнаружил, что мы все еще стоим на то запасных путях все того же Николаевского вокзала. Все те толчки и движения, что я ночью принял за отправление, оказались просто перестановками наших эшелонов с места на место. Пришлось идти в правление вокзала ругаться. Отправились мы только к вечеру, когда для нас, наконец, после целого дня ругани и беготни нашлись паровозы. Зато смогли почитать в свежих газетах заметки о нашей отправке. Для женского батальона, который провожали в тот же день, что и нас, только вечером, локомотив нашли еще в полдень, так что мы их теперь еще больше нелюбим.

Велика Россия, а бардак на ее железных дорогах еще больше. Это я в полной мере прочувствовал на своей шкуре, а ведь наши эшелоны военные. Как пробивались через этот бардак гражданские поезда, оставалось только гадать. Впрочем, долго гадать не пришлось. За время двухдневного простоя в Витебске, я завязал знакомство с местными железнодорожниками. Они меня и просветили.

Оказалось, что нам еще крупно повезло. От самого Питера мы ехали по зоне контроля Военно-Полевого Управления, и тот бардак, что творился на наших глазах, был 'еще порядком'. Вот если бы мы ехали из Москвы, то пробирались бы через территорию гражданского управления, где бардак был настоящим. Этот 'настоящий' бардак нам описали в красках.

Никакого единого управления не было в принципе. Более того, половина всех дорог вообще были частными и подвижной состав был на них тоже частный, и выпускать его со своих дорог владельцы не хотели. В результате грузы приходилось все переоформлять, а порой перегружать. По крайней мере, так было совсем недавно. Сейчас, вроде, перегрузка уже не требовалась за редким исключением. Однако, порядка больше не стало. Во многих районах пассажирское движение шло по расписанию мирного времени. Коммерческие перевозки порой даже имели приоритет над военными. Достаточно было заплатить местным управленцам, и состав получал литеру. Кому пришло в голову отдать право распределять приоритеты на места, осталось загадкой. Почему нельзя было просто составить список грузов и распределить его по категориям важности, тоже никто объяснить не мог.

Впрочем, были проблемы и не вызванные бардаком. Главная из них это убыль подвижного состава. С начала войны количество паровозов и вагонов сократилось примерно в два раза. По всей стране на запасных путях появились паровозные кладбища невиданных размеров. Все склады были забиты грузами, ожидающими своей очереди на отправку, а то и вовсе забытым и брошенным потерявшим надежду на доставку хозяевами хламом. Как решать эти проблемы никто понятия не имел. Даже те простые как лом работяги, которые брались решить любую проблему, если бы 'была их воля'.

В результате всех этих накладывающихся друг на друга трудностей, целые районы империи были отрезаны от страны. За Уралом движения практически не было. Вывоз продовольствия из Сибири был просто невозможен. С юга и запада страны, по деликатному выражению комиссии МПС 'затруднен'. Министерство старалось изо всех сил. Еще в пятнадцатом году была значительно увеличена пропускная способность дорог с Донбасса и Сибири, а особенно Архангельского направления, но из-за убыли паровозов, эти усилия оказались напрасными. Множество специальных комиссий по каждой возникающей проблеме собирали кучу сведений и ничего не решали. Их полномочий хватало только на описание того, как все плохо. Что-то с этим делать никто даже не пытался.

Я задумался. Надо бы донести эту картину до общественности. Конечно, о том, что на дорогах бардак все и так знали, но цельной картины не было. Подробное описание проблем и конкретные предложения по их решению, могли бы заставить общество смириться со снижением коммерческих перевозок, а власти, наконец, прикрыть коррупционные схемы и ввести единоначалие.

Вот и еще один упущенный вопрос выявился. Надо было создавать информационно-пропагандисткую службу при отряде. Тем более, что главной его задачей была именно пропаганда. Вот, что мешало захватить с собой молодого шустрого журналиста, чтобы описывал наши подвиги? Ведь знал же, насколько важен пиар на войне! Теперь придется как-то выпутываться. Пока будем писать письма.

Первое письмо я написал Сталину. Он, кроме прочего, был еще и редактором 'Правды'. Ну, или кем-то вроде редактора, я не разбирался. В письме я подробно описал состояния с перевозками, свои мысли о решении проблем и попросил как-нибудь подкинуть идею установления постоянной связи с нашим отрядом других газет. В этой идее главным было охватить весь политический спектр прессы. Создав авторитет отряда среди не только левых, но правых и центристских патриотических сил, можно было влиять потом на настроения этих групп населения, а значит, и перетягивать их на свою сторону. В конце концов, если планируешь хоть что-то решать в судьбе страны, то так или иначе, придется работать не только со своими сторонниками. Надеюсь, Сталин со мной согласится. Зря, что ли столько агитаторов внедряли в отряд?