Неправда

— С тобой было весело.

— Обхохочешься.

Ускоряю шаг и уже не оборачиваюсь, подкожно чувствуя, что он идет прямо за мной.

— Ну, раз уж тебе на меня теперь безразлично, может ты попросишь прощение за свое свинское поведение?

— Прощения? — недоверчиво повторяет парень.

— Ага.

— То есть, извиниться? — все также недоверчиво повторяет он.

— Точно, — киваю головой и бросаю взгляд назад.

— За что? — играет в дурачка или действительно считает себя святым?

Решаюсь взять на понт:

— Что, слабо?

Стервятник цокает языком и закатывает глаза.

— Ну и методы у тебя... Ладно, — вздыхает насмешливо и чуть обреченно. — Прошу прощения за все плохое, что я успел сделать. Так пойдет?

— Неискренне, — констатирую я. — А один фиг.

Осматриваюсь по сторонам — вдали уже виднеется здание общаги, а значит, что моему спутнику пора исчезать восвояси. Останавливаюсь.

— Благодарить, за то, что провел — не буду, я тебя не просила. В добрый путь! — махнула рукой в сторону дороги и выжидающе на него уставилась.

— Скучать не буду, — бросает напоследок Раневский и разворачивается на пятках, чтобы молча уйти.

Уже довольно знакомая и чаще раздражающая ленивая походка, руки, засунутые в карманы, лохматая голова... Мне кажется, я вижу это в последний раз, и от такого зрелища с моих плеч вниз валятся два валуна. Это облегчение? Радость? Или легкая печаль?

А я, наверное, привыкла к нему. К постоянному напряжению внутри, к кипящей злости или угнетенности, к гневу и панике. Привыкла. К шокирующим ситуациям и к чувству вины, к его взлетающим бровям и злой улыбке. Персональный высокоуровневый тролль, который постоянно держал мое чувство собственного достоинства в форме.

Трудно теперь в это поверить, но он тот, кто сдружил меня с девочками. Конечно, Раневский сам этого не подозревает, но факт остается фактом — он объединил пять особей с прибабахами ненавистью к себе. Благодаря его "стараниям" у меня здесь появились настоящие друзья, которые смогли поддержать меня в трудную минуту и помогали в случае чего. Конечно, минуты трудные возникали в большинстве случаев из-за его наглой птичьей морды, но и это тоже сослужило некоторую службу.

Наверное, отчасти, я ему даже благодарна. Такой "веселый" год вряд ли легко сотрется с памяти, а значит в старости тоже будет что вспомнить и рассказать внукам.

Одно лишь выдается мне непомерно странным во всем этом: как я смогла ему понравиться? Когда это произошло? С момента в душе общаги или когда я его первый раз вырубила? Почему я, а не кто-нибудь другой из всех девочек? Как в его душе произошел этот переход от ненависти до...любви? Или что это у него, мания?

Я не понимаю это и много чего другого. Есть еще столько нюансов, которые стоило бы разъяснить, но зачем? В этой главе моей жизни последняя страница ложится на свое место, главные герои расходятся по своим делам и внизу белого листа темным пятном выделяется навязчивое "the end". Так рано.

— Раневский! — кричу я. — Удачи тебе!

Он уже метрах в пятидесяти, поворачивается на ходу, попадая под пятно света от фонаря. Я вижу, как парень улыбается в ответ, а затем посылает воздушный поцелуй и машет рукой на прощанье. Как будто мы старые добрые друзья.

Федор отворачивается обратно и шагает в темноту, превращаясь в темный силуэт перед следующим фонарем. Я перевожу взгляд на окна общежития и медленно иду в ту сторону, где меня ждет приют на ближайшие два года. Встряхиваю волосы на голове, поправляю жакет на плечах. Словно ничего не случилось. Словно не было этого года. Словно все — неправда.