Взрыв хохота прервал меня.
— И все были верховые. В то время конница была лишь вспомогательным войском — античный мир не знал ни седла, ни стремени. Клали коню на спину подушку и сидели, балансируя. Какой верховой бой? А русоволосые — привстанут на полном скаку в стременах, композитный лук из рога тура натянут и на полном скаку за сто шагов прибивают фанерный щит легионера, вместе с легионером, к щиту сзади стоящего. Конём управляли ногами. Этого было грекам и римлянам не понять — они узду боялись одной рукой держать.
— Если коняга смирная и выученная, она сама знает, что надо делать, — сказал один из бойцов.
— Вот, ты это знаешь, а они не знали. Думали, что человек и конь — одно целое. А впервые подобное они увидели на северном побережье Чёрного моря, в Таври. Потому и назвали таких всадников — кентаврами — конными таврами. Тогда побережье нашего моря было сплошь заселенно греками. Пустили их, сироток, научили всему. А они наши святые места все уничтожили, людей, кого не перебили, в рабство продали
— Про Рим скажи, — попросили мои благодарные слушатели.
— Да, Рим. Ясно, что римские легионы, состоящие из наёмников, не смогли противостоять северным богатырям. Кстати, выросшие на обильных дарах земли и на просторах северяне были на голову выше невысоких южан. Вы ещё увидите этих итальянских карапузов — они вместе с гитлеровцами сейчас пытаются вернуть себе черноморские города. Наёмники хороши, когда надо убивать и грабить. А когда надо умирать — наёмники очень плохие вояки. Гитлер скоро в этом убедиться. Наши предки, да и предки этого остолопа германского, взяли Рим и всю остальную их Италию, освободили всех рабов — потому что не может человек быть рабом человека. Человек — потомок и помощник Бога. Потомок Бога не может быть рабом. Рабы в Риме были на правах говорящего скота. Порушили их храмы.
— Это вы любите — храмы рушить, — буркнул Вильгельм.
— В храмах Весты жрицы-весталки обслуживали за деньги любого мужика, даже грязного немытого раба. Это был не храм, а блядский дом. Этим заниматься можно только с женой, с любимой.
— Не только можно, но и нужно! — радостно подхватили бойцы, — эх, жену бы сюда!
— Ты её настолько ненавидишь?
— Почему это? Наоборот, люблю.
— А что ж ты её в лес, в окружение тащишь?
— Да заткнитесь вы, задолбали. Дай человеку дело сказать! Жен своих после обсудите.
— Давай, командир, продолжай!
— Храмы порушили... — напомнили мне.
— Да. А в других храмах, хоть и поклонялись богам, но приносили человеческие жертвоприношения. Какой нормальный человек потерпит такое?
— У, звери!
— Заткнись!
— Вот и прозвали северных воинов варварами. Храмы порушили, срамные статуи голых баб и мужиков и композиции с их совокуплениями, а также мраморные сцены совокуплений богов с животными...
— Тьфу, ты! Ну что за мерзкое место!
— ... покололи, книги пожгли на тех же площадях на больших тризных, погребальных кострах.
— А книги-то причём? Книги вещь хорошая. У нас вот в селе библии..., ох!
— Ты хлебало-то завалишь или нет? Щас пилоткой заткну!
— Книги причём? Да, книги ни при чём. Книги жгут только дикари. Вот Гитлер и его штурмовики пожгли много книг. Александр Македонский сжёг все книги Авесты, священной книги Персов, сжёг египетские библиотеки, где книги копились с незапамятных времён, Дело не в книгах. Бумаги тогда ещё не было. Писали на дощечках, бересте, папирусах и кожах. Бычья кожа — толстая, баранья трескается, свиная... что-то ещё, мутнеет, что ли, тоже не годиться. А книги были нужны с тонкими светлыми листами. Они книги делали из человеческой кожи...
— Ох, ты, Господи...!
— Тьфу, нелюди!
— Уроженцы юга имели смуглую кожу, негры, соответственно, черную. У нас, ариев, — немец бросил на меня быстрый взгляд, — кожа светлая, тонкая. Им понравилось. Чем более юный источник страниц для книги, тем кожа эластичнее, лучше растягивается, страницы получаются тоньше. Кожа младенцев растягивается до толщины папиросной бумаги.
— Неужели они могли такое сделать?
— Они делали это сотни лет. А книги сжигали на погребальных кострах, чтобы проститься с невинно убиенными детьми. Наши предки своих покойников сжигали, чтобы помочь им достигнуть Неба. Поэтому и сжигали книги, но не сожгли ни одного пергаментного свитка.
— Их за это всех надо было сжечь! Чтобы не повторилось!
— Не поможет. Я вам может быть и новость скажу, а вот наш гость Вили уже знает: не прошло и двадцати веков и потомки тех, кто горькими слезами оросил бороды на тризне стали делать подобное.
Стало тихо. Лишь колёса телег скрипели, да ревел перегруженный Ганомаг впереди.
— Сейчас в гитлеровской Германии из человеческого материала производиться множество полезных вещей — дамские сумочки из очень мягкой и тонкой кожи, шахматные фигурки, трубки и манштуки из человечьих костей, пепельницы и письменные приборы. А пилоты Люфтфафе в комплекте с офицерскими погонами получают тончайшие перчатки из человеческой кожи. То, что остаётся не удел, идёт на удобрение полей.
Толпа вокруг взвыла, Таня плакала широко открытыми, не мигающими глазами, закусив зубами свой кулак.
Сразу десяток рук потянулся к немцу. Истеричные и яростные голоса ревели ему в лицо:
— Это правда?
Немец был бледен, как свежевыпавший снег. Он опустил голову. Толпа опять взвыла, сразу множество рук потянули его с повозки. Глаза людей горели огнём безумия.
Я вскочил стоя на повозку, передёрнул затвор автомата:
— Стоять! Отставить! Вы что как звери накинулись на него? Он больше не опасен. Убить хотите? Убивайте, но не его! В следующем бою, когда очко заиграет и ноги понесут в тыл — вспомни тот сарай с сожжёнными заживо хуторянами. Вспомни всё, что сегодня услышал, вспомни эту ярость! И встань! Встань насмерть! Как предки наши стояли! Сдохни, но не пусти этих тварей в село, в деревню, в город! Убьёте вы его и что? Полегчает? А детям нашим, увезённым в Германию в товарных вагонах на столы мясников — им полегчает? Отставить!
Немец обмяк — сознание потерял. Бойцы прятали свои глаза от меня, прятались друг другу за спины, отходили подальше. В наступившей тишине громко всхлипнул наш возница — пожилой мужик:
— А мои внуки теперь под немцем остались...
Татьяна сорвалась с повозки и убежала в заросли. Она села на другую повозку после, с немцем рядом больше не показывалась. До темноты ехали в тишине.
Тишину нарушил немец:
— Кто ты? — спросил он у меня. В тёмном лесу вопрос его прозвучал очень громко.
— Я? — удивился я, хотя прекрасно понял, что он имел в виду. Я тянул время — тёмные силуэты придвинулись ближе — бойцы подбирались плотнее — послушать.
— Что ты имеешь ввиду?
— Я не пойму Вас. По званию всего лишь фельтфебель, но майор и другие офицеры и солдаты слушаются беспрекословно, каждое слово ловят, принимают на веру, как истину. Вы знаете прошлое, будто там были, ведаете будущее. Так кто вы?
— Должен тебя разочаровать — я человек. Нет, не так: я — Человек. Но разве это важно. Гораздо важнее для тебя — кто ты?
— Я знаю кто я.
— Ой ли? Никогда себе не задавал вопроса — тварь ли ты или Человек? Бог-Творец создал людей по образу и подобию своему — творцами. Только Человек может, в отличие от твари безмолвной, сотворить то, чего не было никогда. Ни одному зверю это недоступно. Тварь лишь жрёт, гадит и плодиться. Она больше и не умеет, ей и не нужно. Но, многие из тех, кто считает себя людьми тоже живут так и занимаются только удовлетворением своих похотей и желаний, следуя звериному началу. Живут в страхе и зависти. Вот и спроси себя — Кто Ты? И кто окружает тебя? И кто кумиры твои? К чему стремишься ты? И есть ли польза Мирозданию от твоего существования? Вот когда ответишь на такие вопросы, мы с тобой пообщаемся. Но не раньше. Ведь не поймёшь ничего. Как ученики Христа ничего не поняли из того, что он им говорил. И вы, мои боевые товарищи, что жадно слушаете меня — подумайте. Когда ответите себе на эти вопросы — очень многое станет понятнее. Кстати, страх смерти пропадёт.
Я горько усмехнулся и тихо добавил:
— Смерть — лишь избавление. Долг важнее страха смерти станет.
Стемнело, но не останавливались. Подсел усталый Миша Перунов, тихо доложил, что место под ночлег нашли, приготовили — в километре от нас.
Ночью мы слышали звук далёкого боя, но недолгого. Прибежал Леший, Архип, Кадет и так рядом был. Гадали — что за бой.
— Тяжёлых взрывов не слышно. Ружейно-пулемётная трескотня, гранаты, мины, — резюмировал я свои мысли.
— Вёрст три-пять, — сказал Архип, тоже весь в слухе.
— Командир, я сбегаю, посмотрю, — предложил Алёшин.
— Поглядеть бы надо, может какая часть пробивается. Но, ты не пойдёшь. Подбери толкового командира и человек пять ему в помощь. Только разведка. Глаза и уши — не более. Понял. Исполняй.
Леший растаял в темноте.
— Оказывается, не такие уж это глухие места, — усмехнулся я, — Архип, усиль боевое охранение. И почаще меняй. Тревожно мне что-то.
Посветлу выступили. Потом нас нагнали разведчики. Оказалось, одна из окружённых частей пробивалась через брод на реке. Когда разведчики дошли до места боя — наши уже переправились и ушли, зато немцев было, как грязи, близко не подойти.
— Понятно. Разумно. Зачем нас по лесам гонять? Достаточно перекрыть узкие места — переправы, дороги. Сами на охотников выйдем. М-да... Жаль, зима скоро. Ох, мы бы тут так попартизанили! Немцам бы берёзовых крестов не хватило. Ладно, с ними Бог, он им поможет. А у нас свой путь. Идите, поешьте, отдохните.
Днём наши разведчики выловили одичавших окруженцев в количестве четырёх человек. Все рядовые бойцы. Они тоже услышали бой и пошли на него, рассудив, что страшный конец лучше бесконечного страха. У них на четверых было три винтовки, четыре штыка и девять патронов. Их покормили, приодели и поставили в ряды колонны. Оружие оставили их же, но добавили по двадцать патронов каждому.
— А мене оружие?
— А где твоё?
— А, у мене и не було. Я в части должён был получить, а тут немцы, все бегают, ничего никто не знает.
— И откуда же ты без оружия то следовал?
— С хоспиталя.
— Воевал?
— Не-а. Не успел. На станции как налетели, как начали долбить! Меня и долбануло. Но и тогда у меня ружа не було. Я, грят, маршерутанная рота, не положено.
— Ладно, бедолага. И у нас не положено. Штык где-то подобрал? Вот с ним и воюй. Оружие в бою и добудешь. А что умеешь?
— Это как?
— Где работал, учился чему?
— Конюх я. В школе три класса отучился, отец не велел больше. Читать умеешь, грит, хватит.
— Антип, тут твоего полку прибыло. Конюх.
— Тут каждый второй — конюх. Лучше бы ещё одного механика на этого немецкого зверя.
— Тут уж, Антип, дарённому коню в зубы, сам знаешь, не смотрят.
— Пойдём, горе-дарённый-конь!
К вечеру вышли к маленькому хутору в лесу. Тут дорога от него разбегалась на три ветки. Хутор — небольшой дом, пара хозяйственных построек, огород за забором. Разведка доложила — в доме было трое, старик, хромой мужик с ногой в колодках и девушка. Оцепили хутор, вышли на него основным отрядом — решили здесь заночевать. Но, оказалось, хромого и девушки — нет. Просочившись сквозь редкое оцепление, они скрылись.
— Причём в разные стороны, — закончил доклад разведчик, в оборванной и грязной маскировке в самом деле похожий на лешего.
— Найти, словить, притащить, — приказал я.
Разведчик скрылся, Алёхин тоже дёрнулся, но я его остановил, не удержавшись, схохмил:
— А вас, Алёхин, я попрошу остаться.
Никто, конечно, не оценил юмора. Ладно, прокатит за странность.
— Пойдём с хозяином знакомиться. И вот что, Лёша. Глаза держать широко открытыми. Поведение обитателей этого хутора весьма странное, надо понять почему. Обращай внимание на любое несоответствие.
— Понятно, командир.
Небольшой домик, но из толстенных брёвен. Крепкий порог из толстых досок, низкая дверь из дубовой досок, стянутая железными кованными полосами. У порога — конура порядочных размеров, но собаки нет.
— Там вон, кузня, — один из разведчиков указал на самый дальний маленький сарайчик.
— Нехило, — удивился я., — О-очень интересно. Прямо не терпится познакомиться с этим хозяином леса.
Я постучал в дверь.
— Не заперто, — донеслось из-за двери.
Я махнул рукой, перед дверью никого не осталось. Только тогда толкнул дверь. Без скрипа она отворилась. Выработанный уже боевой инстинкт ждал выстрела в проём двери, но вместо этого:
— Проходите, гости дорогие.
— Лучше перебдеть, чем перебздеть, — буркнул я и хотел шагнуть в дверь, но Леший опередил меня, заслонил собой, постоял секунду, двинулся дальше.
Мы зашли толпой в основную комнату. Крутили головами, осматриваясь. Печь, основательный стол под скатертью, две широкие лавки, в углу образа. Я снял кепку, перекрестился. Мои спутники тоже обнажили головы, но креститься воздержались.
— Вечер добрый хозяин! — кивнул я бородатому мужику медвежьих пропорций, сидящему за пустым столом с руками под столешницей, с прищуром смотрящего на нас.
— И вам не хворать, поздние путники. Куда путь держите? Откуда? Ежели не секрет, конечно. Время сейчас тёмное, неспокойное.
— В это ты прав, отец. Время сейчас роковое. Мы русские воины, защищали землю нашу от супостата могучего. Не совсем удачно всё сложилось, враг пока силён. Но крови ему мы много выпустили, ослабили малёк. От своих мы отстали, нагоняем. Нам переночевать бы.
— И кто для вас, добры молодцы, свои? Одёжа на вас больно странная.
— Нормальная на нас одёжа, отец. Была бы странная — уже спустил бы курки. Что там у тебя под столом? Картечница?
Бородач достал двуствольный обрез, положил поверх стола. Мои спутники занервничали. Я прошёл, с облегчением опустился на лавку. Оба ствола смотрели прямо мне в лицо.
— Не дури, отец. Я — командир отдельного истребительного батальона. На что ты надеешься? Напугать меня хочешь?
— А если так?
— Отец, я не в такие стволы заглядывал и то не боялся.
— Это в какие такие?
— В пятидесятимиллиметровые. В танковые. С чёрно-белыми крестами на броне. А потом жёг их. Сколько там на моём счету, Кадет?
— Три танка, один самолет...
— Достаточно. А этот броневик — наш трофей. Это тебя смутило, отец?
Бородач убрал обрез. Во комнате пронёсся выдох.
— И одежда на многих трофейная. Мы пленных освободили. А они сильно в плену поиздержались вот и одели вражьи шмотки. Не мёрзнуть же. Понимаешь, с вещевым довольствием как-то сложновато стало.
— Тогда добро пожаловать, гости дорогие!
— Давно бы так. Но я понимаю, время непростое. Только так как ты поступил — чистое самоубийство.
Бородач опустил голову. Похоже, так и было. Не надеялся старик утро встретить.
— Ты, лучше, отец, расскажи, где жильцы твои?
— Какие жильцы? — насторожился дед.
— Хромой парень и девушка. Чего нам ждать? Засады врага? Или ты их просто спрятал?
Бородач молчал потупившись.
