— Ага. Теперь только с него спрос, — дед почесал бороду, — только вот кто да как спрашивать будет?
— Ну уж если мы на себя власть взяли, то и суд за это нам вести. Да и за остальное — тоже. Надо только ещё раз пигалицу допросить. И это, вы уже народ покормили? Тогда я сейчас накидаю текст, утром его со стены прочитаете. Не будет завтра кормёжки...
Утром Юрка зачитал собравшимся на завтрак людям наше объявление:
— Мы вам про наши Законы говорили, на встречу пошли, работой да пропитанием обеспечили. А вы и свои, и наши традиции нарушили, кусать руку кормящую стали. Соглядатая к нам отправили. Мы его, тьфу, её, поймали. За дело это неблагодарное вам сегодня еды не будет. Да и дальше теперь только боги наши решать судьбу вашу станут.
Что тут началось! Бомжатник зашевелился, переваривая услышанное. Наш патруль демонстративно продефилировал в лес чуть поодаль. Народ в лагере кучковался, что-то обсуждал. Святослав вылез из землянки, люди бросились к нему. Вояка огрызался, распихивал наседающих беженцев, собирал своих бойцов. Натуральный тихий бунт случился в бомжатнике. Народ всё громче говорил, стал собираться в группки. Самым мощным центром притяжения стал высокий старик с длиннущей седой бородой. Он что-то громогласно вещал, отвечая на вопросы и выкрики, куда-то показывал рукой. К обеду бомжатник поделился на две части. В центре осталась землянка Святослава, в которую набились его вояки с чадами и домочадцами, вокруг него — пустое место. Остальные беженцы разместились по краю лагеря. К стене отправился мужик, начал громко кричать о том, что, мол, они не посылали никого. Это всё Святослав — с него и спрос.
— А что, выдадите своего на суд нам? Или как? — поинтересовался Юрка.
Мужик помялся чуть и ушёл. Соплеменника сдавать не стал — это мне даже импонировало. Мы же продолжили допрос пигалицы. После ночи в натопленном доме и обильного завтрака она тараторила так, что не успевали записывать. По всему выходило, что весь лагерь сейчас только о том и думает, чтобы примоститься к новой крепости. Но удерживает их глубокое уважение к Святославу. Воин, что увёл их от эпидемии, пользовался достаточно большим почётом. Только это сдерживало население лагеря от прямых переговоров с нами на момент своей дальнейшей судьбы.
— Надо его аккуратно изъять из землянки и притащить к нам, — предложил я.
— И что с ним дальше делать станем? — спросил Буревой.
— Судить. За неподчинение органам государственной власти и попытку шпионажа, — пожал я плечами. Ну и за ущерб, что его волей нам причинили его люди.
— А их что, совсем никак не накажем?
— Да на них долг повесим, как и договаривались. А он-то организатор, не исполнитель, отдельно будет отвечать.
— До смерти? — тихо поинтересовался дед.
— Да зачем!? — от его слов я выпал из тех дум, которые меня обуревали, — Оно нам надо, Буревой? Если и впрямь таким уважением мужик пользуется, вон, даже выдавать его не хотят, знать, есть за что. Мы его накажем — будем в их глазах чуть хуже выглядеть. А тем более если убьём! Нам его не столько наказать надо, сколько изолировать от остальных. Уберём его — напрямую с людьми договариваться станем. Они там чем сейчас заняты?
— Лес вырубают до конца на том участке, который мы им обозначили.
Я удивлённо приподнял бровь:
— Сами!? Даже с учётом того,что мы их не кормили!?
— Ага. Старик тот людей отправил, они трудятся.
— Хм, на будущее работают, полезность свою показывают. Молодцы... А вояки чего?
— Сидят возле землянки. Святослава не видно, он внутри, — сказал дед.
— Ну тогда вроде всё по нашему сценарию развивается, ну, так, как мы задумали, — я радостно про себя потирал руки, — работать они под нашим началом стали, приказы исполняют, с рук кормятся. Власть нашу признали, вроде, и обиду за соглядатая приняли правильно. Право на такое нам дали. Значит, надо теперь убрать Святослава, и двигаться дальше...
— А судить его как да по какому закону станем? — резонно поинтересовался Буревой.
— А там посмотрим. Будем нашим "Трактатом" руководствоваться, не писанным его текстом, а смыслом. Ну и местными обычаями. Он к нам пришёл, как гостя, считай, приняли. А нам с того — сараи разваленные да порядки нарушенные. И шпионку направили! Есть у вас традиции гостеприимства? Есть? Ну вот ими и будем руководствоваться. Главное — убрать вояку из лагеря!
План изъятия главы беженцев подготовили сообща. Дед отправился делать камеру, в подвале водокачки, единственного каменного здания в Москве. Решётки там надо поставить, нары, Кукша опять в патруль, я — делать спецсредства. "Слезогонку" из гранат наших зажигательных сооружал. Там только заправка с огненной смеси поменяется на чесночную настойку. Шумовая будет также из гранаты, только со встроенным свистком, без жидкости. Трубки с полированным металлическим зеркальцем и светильником скипидарным, с добавлениями фосфора, вместо фонарика на винтовки нацепил, подготовил верёвки и кляпы, и расписал роли. Посвятили три часа тренировкам. В лучших традициях "кровавой гебни", изъятие Святослава назначили на предрассветные часы.
Хрусь, хрусь, хрусь... Под мягкими тряпками, которыми обернули подошвы, почти неслышно скрипел снег. На задержание отправилась опергруппа в составе меня, деда, Кукши, Юрки, Обеслава и Толика. Из засады нас прикрывала Веселина и Влас, на случай неожиданностей. Мы тихо передвигались по лагерю беженцев. Половина шестого утра не то время, в которое тут оживлённое движение. Главное — не наступить на чью-нибудь землянку или навес под снегом, мы старались придерживаться протоптанных тропинок. Запахи тут конечно стояли те ещё... Из чёрного проёма, входа в землянку, показались глаза, тускло блестевшие в свете луны. Я в маскхалате прижал палец ко рту. Глаза пропали. Опять тишина. Переждали, вдруг кто закричит, и продолжили движение.
К часовому, прикемарившему возле костра вояк, подошли со спины. От лёгкого ветерка скрипели деревья, он нас не услышал. Кукша, опытный охотник, неслышно выдвинулся вперёд — порядок работы на месте мы чётко оговорили. Холодная сталь ножа коснулась шеи часового. Тот встрепенулся, но пасынок уже зажал ему рот кляпом:
— Дёрнешься — здесь поляжешь. Спокойно, — часовой угомонился, Обеслав быстро накинул на руки и ноги подготовленные верёвки, стянул их и закрепил кляп во рту.
Мужик ещё чуть подёргался и затих, бегающими глазками наблюдая за нами. Мы построились возле входа в землянку Святослава. Буревой взялся за конструкцию, изображавшую дверь, Мы приготовили две шумовых гранаты и две "слезогонки", приготовились к сигналу. Обеслав тихо поджёг зажигалкой трубки-фонарики на винтовках, лучи света, созданные отполированной металлической полусферой, упёрлись в дверь. Я рассчитывал, что после чесночной настойки им и этот свет ярче летнего полуденного солнца покажется. Ну, понеслась...
Буревой дёрнул дверь, в открывшийся проем полетели шумовые гранаты, чтобы все проснулись, потом, парой секунд позднее — "слезогонки". Душераздирающий сдвоенный свист разорвал ночную тишину. Послышалось шипение сжатого воздуха.
— Работает ОМОН! Всем лежать! Никому не двигаться! — эх, давно мечтал крикнуть нечто подобное.
Возгласы удивления, потом крики боли, потом стоны и вопли, затухающий свист шумовой гранаты — все смешалось воедино. Что будет делать воин, если его вот так разбудить? Полезет наружу, ясен пень. Вот и выперлись из землянки заплаканные мужики, размахивая кто чем. Первым показался дядька с копьём, за ним — Святослав, потом и остальные нарисовались. Бабы были, и даже дети. Пошёл конвейер...
Воинов били по голове, не сильно, чтобы упали, отбирали оружие, вязали на манер часового. Святослав, силён мужик, даже попытался открыть глаза и начал тыкать мечом перед собой! Получил пару травматических пуль в живот, согнулся, получил ещё и по голове, затих. Хоть бы не убить его...
Пару минут заняла вся экзекуция. Народ в лагере смотрел из своих землянок, не решаясь противостоять нам. Вояки связаны, трое ещё рыпаются, остальные оглушены. Бабы и дети из землянки ходят, и натыкаются на деревья — хорошо чеснок отработал.
— Всем спокойно! У нас ордер! Святослав, ты арестован за нарушение Законов Российских и Московских! — кому я это кричу, мужик обвис уже безвольно на руках у Кукши и Юрки, — Эй! Те, кто слепым бродит! Глаза промойте, ничего там страшного нет! Воинов развязывать только на рассвете! Все, уходим!
Беженцы в полном оцепенении наблюдали как группа в маскхалатах под руки тащит Святослава к крепости. Потом снялась наша снайперская засада. Слава Перуну, все прошло без сучка и задоринки...
Святослава разукомплектовали, принесли в баню, связанным. От воды тот пришёл в себя, и извивался ужом, таращил глаза, наполненные бешенством. Еле скрутили его, намотали кучу верёвок. На манер кокона гусеницы получилось, так и проводили гигиенические мероприятия. Пропарили его, обливали водой, вытерли. Ущерба особо здоровью не нанесли. На голове только шишка, жить будет, зато глаза после чеснока — краснючие-е-е. Вынесли после помывки извивающегося мужика, отволокли "кокон" в камеру в подвале водокачки. Там уже и нары сделали, и белья комплект заготовили, и светильников поставили — окон в подвале нет. Прислонили Святослава к решётке изнутри камеры, разрезали верёвки. Обеслав схватил по носу, не сильно, но кровь пошла. Потыкали Святослава тупым концом копья, загнали в угол. Тот за древко цепляется, как зверь дикий, честное слово. Орет, воет, карами грозит, решётку ломает. Ну удачи, чо! Решётка-то у нас знатная получилась.
Утро у беженцев было необычное. Вояки без предводителя бродили по лагерю, их никто не слушал. Ещё бы, командира продолбали, какие из них воины теперь? Бунты мелкие начали укрупняться, никто их остановить не мог. Оставили усиленные посты на стене, пошли с дедом вести дознание да кормить подозреваемого. Подследственный на контакт не шёл — ломился сквозь решётку, орал благим и неблагим матом, разбил парашу, ведро деревянное. Мы ушли — пусть остынет. Тем временем в лагере беженцев началось движение. Вояки попрятались, или разоблачились, мужики остальные ходили с видом революционных матросов в 1917 в Петрограде. Основное происходило вокруг высокого деда, чем-то похожегона Буревоя.Он раздавал какие-то указания,народ, несмотря на революционные настроения, их выполнял. Дед-беженец отправил людей на работы, а сам с пятёркой мужиков вышел к ручью, и встал возле бывшего мостика. Ну вот, теперь хоть есть с кем разговаривать.
Вышли втроём — я, Буревой и Толик. Встали напротив, стали ждать. Мужики-беженцы тихо совещаются, вырабатывают политику партии. Вдруг на нас выбежал закутанный подросток, и начал тарабанить мне по щиту своими хилыми ручонками!
— Куда папку моего дели! Где папка! — хныкал бедолага.
— Какой папка? — я недоуменно посмотрел на своих.
— Святослава, папку моего забрали вы! Отпустите его! — и опять бить по стальной пластине.
— Так, ты это, успокойся, папка твой... — я начал было отодвигать пацана, но тут подошли представители беженцев.
Один из них унёс ребёнка, старик начал речь.
— Мир вашему дому. Я Ладимир, старший тут... Теперь. У вас люди наши, пошто держите?
— Дочурка моя к вам пошла, два дня уже прошло, что с ней, — вперёд вышел мужик с фингалом, наверно, отец нашей пигалицы.
— Невесту мою верните!... — о, а вот и жених нарисовался, его быстро угомонили сами беженцы.
— Так, спокойно, все целы и невредимы. Я Сергей, главный тут в крепости, и в землях прилегающих, это вы знаете. Святослав Законы наши нарушил, я ему о том говорил. Девушку к нам послал соглядатаем. За то будет над ним суд, — я посмотрел на деда, тот чуть кивнул, мол, нормально такое, — Сейчас пока следствие идёт, дочка твоя, мужик, у нас будет, свидетелем на пойдёт, за неё не бойся. А по Святославу — дознание проведём. Степень, мера, глубина падения и морального разложения.
Вообще, мне эти беженцы чем-то даже понравились. Не про хлеб насущный первым делом начали, а про людей своих беспокоятся.
— Дознание? На правёж повели? — ахнул Ладимир, и все горестно вздохнули.
— Э-э-э? — я замялся.
— Это когда на дыбе кнутом да железом калённым пытают — тихо подсказал Буревой, — такой правёж обычно.
Я представил себе пыточную, как в фильмах показывают. И себя в фартуке кожаном, в крови, с железякой раскалённой. Бр-р-р, нафик, нафик! Потряс головой, сбросил наваждение.
— Нет. Не правёж. Дознание. Спросим что да как, почему, сопоставим свидетельские показания, проведём эксперимент следственный, отпечатки там, записи видеокамер... — я грузил народ непонятными словами, выигрывая себе время, — Так вот. Бояться нечего, все будут живы и здоровы, но посидеть, возможно, придётся, не без того. У нас с этим строго, как вы уже поняли.
— Ага, строго, — Толик подтвердил, — строго, но справедливо. И пыток нет.
Народ зашумел, обсуждая новости. На нас пялился весь лагерь, но никто не подходил, к делегации не присоединялся, это плюс Ладимиру, правильно народ науськал.
— Пыток нет, говоришь? — Ладимир почесал бороду, ну точно копия нашего деда!
— Нет. Сейчас малость оклемается вояка ваш, допросим под запись, потом суд будет.
— Пустите к папке-е-е! — висящий на руках у какого-то мужика подросток замахал руками.
— Это сын его? Свидание только после начала следствия, когда он себя вести будет нормально, а то буянит постоянно. Камеру, вон, загадил...
— Ваши Законы нам не ведомы, — начал Ладимир, — и если и нарушили их, то по незнанию. Святослав сюда нас привёл, многие опасности отвёл от людей, отпустите под слово моё.
— Незнание закона не освобождает от ответственности! — я многозначительно поднял палец вверх
— Да и не только по нашим Законам судить будем, но и по традициям словенским. За то, что мы его встретили нормально, оклематься время дали на нашей земле. А вёл себя словно тать злобный, — добавил Буревой, — и вас к тому же сподобил.
— Так можно, — чуть приободрился Ладимир, — как дальше всё будет?
— Суд будет после того, как сможем допросить подозреваемого. Тогда и дочку твою отпустим. С этим порешили? Вижу, что всем всё ясно. Свидания с папой, — я кивнул в сторону плачущего Держислава, — после того, как сможем начать следствие. Суд будет открытый, но наказание по Закону Московскому будет.
— Негоже так, мы-то не знали порядков ваших... — Ладимир идею суда принял, и начал торговаться!
— Буревой! Доставай! — дед сбросил наплечный мешок и явил на свет книгу со сводом Законов.
Ладимир от увиденного малость окосел. Здоровый такой талмуд вышел, со стальной обложкой, на которой была вытравлена потрясающая гравировка. В основе — куча символов местных мистических, их дед Веселине нарисовал, а та уже творчески переработала. Посредине был здоровый такой серп и молот, внизу которого была надпись: "Свод Законов Российских да Московских". Книга впечатлила не только старика — все, кто увидел в руках Буревоя фолиант, затихли.
— Вот это — наши Законы, — я передал документы Ладимиру.
