Вынести это зрелище оказалось свыше Катиных сил. Она побагровела от гнева, отстегнулась и, выйдя в салон, закатила скандал. Я тем временем, каменея лицом, плавно набирал высоту, выходя из болтанки. Катя бушевала. Оказывала пострадавшему первую помощь, тыкала в него шприцы один за другим и морально уничтожала мистера:
— Как вы посмели! На какой конюшне вас воспитали? Животное! Вы ведете себя как плебей! Вам здесь что, публичный дом? Вам здесь не дешевый мотель! Хотите предаваться своим грязным желаниям? Извольте выйти вон немедленно!
После обезболивающего и перевязки наш честный предприниматель, убедившись, что ампутация оказалась неудачной и надежды на будущее еще не угасли, попытался качать права:
— Вы не обеспечили безопасность полета! Я подам на вас в суд за "членовредительство"! Вы заплатите за это! Я отсужу у вас самолет!
— Как вам не стыдно! — отбивалась Катя. — Вы обязаны соблюдать правила! В них не сказано, что всякий урод во время полета может здесь заниматься разными пакостями! Извращенец!
— Тоже мне, благородная леди нашлась!
Катя высокомерно выгнула бровь и с непередаваемо гордым видом облила мистера презрением. По самые помидоры.
— Ну разумеется. Два десятка поколений благородных предков, как-никак. Мистер как-вас-там-зовут! — вышло у нее это столь достоверно, что даже я ни на секунду не усомнился в сказанном.
Мистер честный предприниматель попытался сохранить лицо:
— Шваль обнищавшая! Извозчица воздушная — а туда же, в благородные леди без мыла лезет!
— Да вы дурак, мистер! — сообщила ему Катя. — Преимущество титула в том и состоит, что дворянин может себе позволить развлекаться так, как это ему угодно. Мы с мужем РАЗВЛЕКАЕМСЯ авиаперевозками! На хлеб насущный у нас вполне достаточно и без этого хобби! Только не стройте себе иллюзий, что мы катали вас бесплатно!
— Ссука!
Зря он это сказал. Вот этого мне тут не надо. За это у меня и пострадать очень просто. Пришлось срочно вмешаться.
— А вот засунь-ка ты свой огрызок себе в грызло, — обнародовал я свою мысль на означенную тему. Через тридцать минуть мы идем на посадку. Общее время аренды, — я потыкал в дисплей трансподера, на котором светился таймер, — семь часов, двенадцать минут для круглого счета. Изволь расплатиться, пока я не принялся учить тебя левитировать. Без самолета, парашюта и прочих подручных средств. Ты мне надоел, как скунс с репейником под хвостом. Короче — либо девятьсот экю немедленно и мы заходим на посадку, после чего ты стремительно исчезаешь в неизвестном нам направлении. Либо дальше ты летишь самостоятельно. Своим ходом, так сказать. А мы заходим на посадку в облегченном варианте. Без тебя. Прямо с этого места. Да! Кстати! Не забудьте извиниться перед моей женой!
И демонстративно сорвал с кобуры пломбу.
Отвести душу на тихой мышке Монике ему тоже не прокатило:
— Вы уволены, миз! Без выходного пособия, миз! Чтобы духу вашего не было в моем офисе.
Внешний вид тихони Моники оказался весьма обманчив:
— Да пошел ты нахрен, козел! — заявила мистеру Эмерссону скромница. И добавила: — Я сама тебя по судам затаскаю! Секшуал хорасмент! У меня есть свидетели! До трусов тебя раздену, ублюдок!
После чего вернула ему пощечину взад. И вежливо обратилась к нам: — Вы ведь не откажетесь помочь бедной девушке и дать показания в полиции о том, что он принудил меня к сексу, используя свое положение работодателя?
Мистер осознал, что здесь ему не тут, что это ему не по судам судиться, и скис. Я поддал жару:
— Эй, животное! Ты че прижух, как мышонок за веником? Ты давай денежки доставай! Девять сотен кэшем с тебя. Не забыл еще?
Видя вокруг себя одних лишь вооруженных недоброжелателей, пострадавший сдулся окончательно и расплатился честь по чести. Не только нам договорное выплатил, но и оскорбленной Монике уплатил за моральный ущерб. А стрясла она с него немало. Толстенькая пачечка ей в руки ушла. В довершение всех своих сегодняшних бед при заходе на посадку углядел мистер Годфри Фицджеральд Эмерссон на горизонте удалявшийся полным ходом в неизвестном направлении траулер. И скорбный его стон: — "факинбуллшит" — стал мне высшей наградою.
Прикинул я варианты и решил не задерживаться тут. В Америке этой. Мало ли какую пакость пассажир измыслит? Он горазд. На пакости-то! Топлива у меня еще почти треть бака. Хватит нам из Америки смотаться. А не хватит, так места тут обжитые, по местным меркам даже многолюдные. Сяду на ферме какой-нито, да и долью керосину. Не проблема.
Запросил посадку, сел, однако на стоянку не поехал. Скатился с ВПП напротив башни и предложил пассажирам покинуть воздушное судно. Миз Моника птичкой легкой спорхнула с трапа и, помахав нам ручой на прощание, исчезла в жарком мареве. Мистеру Катя предложила на минуту задержаться и нахально стрясла с него еще три сотни. За уборку захламления воздушного судна. 'Впрочем, если мистер имярек намерен немедленно и лично смыть свои кровавые следы, то никаких денег платить он не должен'. Мистер скривился рожею и как миленький заплатил. Ворчал лишь, что расценки за уборку помещений у нас просто разорительные. Потом встал, кривясь и поскуливая, и к выходу потянулся, погрызенное достоинство придерживая. Задержался, перед трапом наклонившись, тут-то я ему пенделя и всандалил между булочек. Видать, ладно в копчик угодил. Вылетел он из 'Гранда' ловко и шустро, как белка молодая, разразившись проклятиями и угрозами в наш адрес. Ну и я ему пару фраз на прощание сказал. Мол, никакого бизнеса. Мол, это чисто личное. Поелику жена моя отнюдь не самка собаки, а женщина порядочная и исполненная всяческих достоинств в самой превосходной степени. В отличие от его знакомых дам. Люк захлопнул, и улетели мы с Катей восвояси вон из либеральнейшей из Америк.
Вот, если спросите вы меня, мои маленькие радиослушатели, куда подевался мой врожденный гуманизьм и сожалел ли я о содеянном? Отвечу. Да, это так. Сожалел. И весьма сожалел. Однако посудите сами, разве в сандалетах качественно пнешь? Вот. Вот и я с сожалением и скорбью вспоминал добротные яловые курсантские сапоги. Но чего нет, того нет. Повезло ему.
Автономная Территория Невада и Аризона, Ферма Льянос. 19:19, 22 год, 21 число 6 месяца, пятница.
Снова забрался на четыре восемьсот и в направлении Нью-Рино курс взял. Шестьсот тридцать миль. Далековато, честно говоря. Зато никто не дышит в затылок. Никто не торопит своим присутствием. Дескать, давай, пилот, давай шибчей лети! Дескать, опаздываю на ограбление! И так мне на душе сделалось легко и радостно, что я даже песню исполнил. Бессаме, бессаме мучо... Катя с Морсиком прислушались, заценили мотивчик и подпевать принялись. Особенно Морс напрягался с аккомпаниментом. Так старался, что повел первым голосом и всех остальных заглушил начисто. И серьезно огорчился, когда мы с Катей пение прекратили из-за его вмешательства. Вести соло ему не понравилось, он и заткнулся, наконец.
Закончился кислород и пришлось нам снижаться до трех тысяч. Скорость упала, расход топлива увеличился. Но шансы долететь до Рино еще оставались. Если ветер не переменится. В наступившей тишине я Катю спросил:
— Ты это серьезно? Насчет пары десятков поколений?
— Ты, любимый, иногда такой трудный бываешь, такой тормоз... Ну посуди сам, мог ли в восемнадцатом столетии русский морской офицер жениться на простолюдинке? Учитывая сословные предрассудки того века? Чего тут может быть непонятного?
— А как же мы? Уж я-то точняк, никаким боком не дворянских голубых кровей. Самый распростолюдинистый простолюдин и есть! Как тебе, сословные предрассудки не воспретят со мной венчаться?
Катя слегка осерчала.
— Вот ты точно тормоз. Не воспретят! И тому есть три причины:
Первая в том, что с тех давних пор сословные предрассудки стали гораздо мягче. Ну и такой пустяк, как твое офицерство. По законам вашей Российской империи ты — дворянин. Между прочим!
Вторая же причина в том, что дареному, как у вас, у русских говорят, коню, в зубы не смотрят. Понятно тебе, конь... ты педальный? А тем более коню ниспосланному лично мне — лично Всевышним.
И третья причина в том, что я тебя, дурачину, люблю до смерти!
— Яволь, майне либер фрау Катерина, звезда моя! Прости засранца!
— Кстати, поэтому дядя Димитриос и не одобрял поначалу мой выбор. Полагал, что мы не пара. Потом смирился. Когда узнал, что ты был офицером. К тому же понравился ты ему рассказами рыбацкими! Жучара! Вот он мне и разрешил идти за тебя.
— Как у вас сложно все! А не разрешил бы дядя? И все? Не поехала бы со мной?
— Поехала бы! Но с дядей бы поссорилась. А это — нехорошо.
В этот момент запищал зуммер противно и заморгали лампочки на панели, сигнализируя, что в баках остался только аварийный запас топлива. Прикинул я варианты возможные. Дотянуть до Рино, пожалуй, и получится. Но именно что дотянуть. Территорию АСШ мы уже покинули довольно давно и парили теперь над суверенно-автономной территорией Невада и Аризона. Поискал в навигаторе близлежащие посадочные полосы. Ближайшая, индекс NA4Q, нашлась милях в двадцати к северу от нашего курса. И на таком же удалении от южной трассы. Ферма какая-то. Стал вызывать. Долго вызывал, насилу связался. Тоненький писклявый голосок с любопытным акцентом наконец отозвался и вопросил, чего это мне от них понадобилось.
— NA4Q, как принимаешь? Эй, на земле. Здесь "Карнаш". Прошу посадку на дозаправку. Иду курсом 355, удаление 17 миль. Керосин авиационный мне нужен. Около тонны. Заправите мою птичку?
— Чисто принимаю. Ладно, садись, если сумеешь! — пропищало в наушниках. — Найдется тебе керосин! Четыреста монет за тонну. Не передумал? Ветер у земли с двухсот шестидесяти, пять узлов. Видимость — миллион на миллион. ВПП — грунт, тысяча девятьсот метров, восемьдесят четыре метра над уровнем моря. Давление тысяча пятнадцать миллибар. Садись на двадцать первую полосу. Вопросы есть, красавчик?
— Отчего так дорого? Везде вроде как по триста монет?
— Вот и лети себе в это 'везде'. Там и заправишься по триста. В Рино, например.
— Вопросов нет! Встречай, красотулечка!
— Карнаш, мусор в эфире!
Нет, до чего строгие тут на фермах диспетчера завелись!
— Да ладно тебе, красотулечка! До встречи на земле.
Снизившись до трех сотен метров и дав кружок над фермой, расположившейся на холме в полукилометре от широкой реки Мормонской и состоявшей из трех десятков крыш, обнаружили мы неподалеку грунтовую взлетку, покрытую стриженой травой, с обозначенными беленьким торцами. И даже номера полос вполне просматривались. Вдоль полосы с обеих сторон стояли аккуратные стожки с сена. У дальнего торца полосы с номером 03 виднелась крытая соломой хибарка.
На посадке я такого элегантного 'козла' утворил, абзац просто. Как только винт не ухайдокал, ума не приложу. А вот нефиг мечтать на глиссаде. Про... ...медлил с выравниванием и на полосу пи... риземлился с вертикальной составляющей метра полтора в секунду. 'Караван' жалобно скрипнул шасси и скокнул не хуже лягушки на болоте. Потом еще пару разочков. Мама моя девушка! Вот стыдоба. Не. Рано мне бронзоветь и колоситься. Радио вновь ожило и пропищало:
— Эй, попрыгун! У нас заправщика-то нету. И помпа у нас ручная. — И зловредно захихикало. — Рули к навесу. Видишь навес в конце полосы? Вот туда и рули. Там я сижу и все тебе покажу.
— Понял вас. Навес в конце полосы.
Поехал в конец полосы к 'хижине дяди Тома'. Рядом с хижиной торчали мачты радиостанции и радиомаяка, который и привел меня к этому месту. Возле навеса нас встречала голенастенькая загорелая девчонка лет двенадцати, с загорелым конопатым носом. Приодетая в цветастый сарафанчик и здоровенные башмаки на босу ногу. Опиралась девчонка на длинную американскую винтовку М-14 и делала это ловко и привычно. Судя по всему, девица и спала с ней.
Движок пока глушить не стал, выбрался на почву и, аккуратно обойдя винт, подошел к девице поближе. Шагов за пять она меня остановила, вскинув ствол на изготовку. Намек я понял, люди всякие встречаются, и приветливо помахал ручками юной леди. Демонстрируя пустые руки и мирные намерения. Дева, не отводя ствол, мотнула головой в сторону:
— Вон, рядом с навесом бочки с топливом закопаны. Керосин в левой. Подгоняй самолет поближе. Шланги короткие. Да не забудь заглушить двигатель. Красавчик.
— И тебе доброго дня, юная леди. Не хочешь опустить ружье?
— Не хочу! А то вдруг — набросишься? И никакая я не леди, а синьорита. Анита Льянос! — Представилась она, прикинувшись, что делает книксон, и по-прежнему держа меня на мушке.
— И не мечтай! Не наброшусь! Меня сразу жена заругает. Видишь, в кабине сидит, на тебя смотрит и уже меня к тебе ревнует, красотулечка? Да и вообще не больно нужно. Так что не о чем тебе волноваться.
— Почем мне знать? Может, ты все врешь! Ты на заправку сюда прилетел? Вот и заправляйся. А потом — проваливай. Летают тут всякие...
— Хотим и летаем! — парировал я злобный выпад. И в самолет обратно полез.
Пока я 'Гранда' поудобнее ставил, на горизонте возникло пыльное облако, и вскоре показались три блескучих тачки, тащившие то облако за собой. Стал я настраивать свою приспособу, вручную качать дураков нема. При виде машин девчонка стала смелее и опять ко мне с претензией прицепилась:
— Ты зачем своей помпой качать собираешься? У тебя никакого счетчика на ней нет! Почем мне знать, сколько ты керосину заправишь? Хочешь нас с папашей обдурить?
— Прошу в кабину, синьорита Анита!
Машины были уже совсем близко, пигалица совершенно осмелела и в кабину забралась. Вместе с винтовкой. На мое командирское место.
— Катенька, покажи ей указатель уровня топлива! Сколько там? Девяносто килограммов во всех баках? А полная заправка тысячу девять килограммов. Если вам, синьорита Анита приходилось изучать арифметику, вы легко можете вычислить, сколько я заправлю топлива. И, соответственно, определить его стоимость.
— Тоже мне, умник нашелся! — Строптиво огрызнулась мелкая задавака. — Для тебя — синьорита Льянос. Один ты арифметику изучил. Сначала самолет садить научись правильно. А то скачешь, как кенгуру под обстрелом. Не хуже тебя в арифметике разбираемся!
Катя сказала что-то по-испански. Девица на том же языке Сервантеса протарахтела в ответ по-пулеметному длинно.
— Они тут крокодилов разводят! Они — кубинцы из Флориды! — Крикнула мне Катя по-русски.
— Очень приятно! — поклонился я. — Вольный авиатор Виталий Ружейников, с супругою Катериной! — поклонился я синьорите еще раз.
— Русские?! — изумилась та.
— Кубинцы?! — изумился я.
Тут и машины подъехали. Не отвлекаясь от дела, я громко спел любимую песню юности. 'Куба любовь моя! Остров зари багровой. Песня летит над планетой звеня — Куба любовь моя!' Высыпавшие из машин полтора десятка крепких молодых мужиков, вооруженных автоматическим оружием, оторопело уставились на распевавшего меня. И, гад буду, если они меня не поняли. В смысле — смысл слов моей песни. Ну, такое у меня сложилось ощущение. Понимание читалось в их карих глазах.
